Сергей Пинчук

«Берегись, Лёлик идет!»

Памяти моего учителя профессора А.З.Дмитровского

- Берегись, Лёлик идет!

После этой фразы двое старшекурсников, беспечно курящих на лестничной площадке, стремительно шмыгнули в соседнюю аудиторию. Все было напрасно. Зоркий преподавательский глаз моментально вычислил телодвижения студенческих тел.  Уже через минуту из помещения разносился строгий мужской голос, отчитывающий нерадивых школяров. Говорил Дмитровский (а это был он) возмущенно, с некоторой долей горячности, что выдавало в нем человека неравнодушного и к своему профессорскому труду, и к людям.

Внешне, даже по манере говорить, Алексей Захарович напоминал трогательного интеллигентного персонажа Деточкина в исполнении обаятельного Иннокентия Смоктуновского с его экспрессивной манерой речи. Грубое слово, гневную или раздражённую интонацию он сам внутренне переживал как дурное действие. Да и дурацкое, ироническое прозвище «Лёлик» (уменьшительное от имени Алексей), почему-то зацепившееся за Алексеем Захаровичем Дмитровским, плохо вязалось со всем его внешним обликом человека, который будто и впрямь сошёл в мещанский, буржуазный мирок Калининграда в своей полуаскетической плоти со страниц книг и романов классической русской прозы. Одним словом, белая ворона!

А он и был таким на самом деле.  Со временем, когда наше общение с ним переросло в дружеское, то, сойдясь с ним накоротке, я стал лучше понимать своего учителя. Было как бы два Алексея Захаровича Дмитровских: один, чрезмерно загруженный своей преподавательской работой, лекциями по литературоведению, студентами-дипломниками, какой-то безумной общественной нагрузкой, писанием бесконечных статей, поэтическими вечерами, чтением книг, был и другой Дмитровский - настоящий лесковский очарованный странник, убегающий от себя, от скучного быта, от семьи в свои бесконечные странствия по малой родине на Брянщине, человек, погруженный в вечные поиски какой-то внутренней гармонии и смысла. В его семье, как мне казалось, верховодила супруга Алексея Захаровича, Эмилия Тимофеевна, женщина крупная, волевая, с добрыми ироничными глазами.  С её уходом из жизни внутренний мир Алексея Захаровича, кое-как обретавшийся в весьма условных, но чётких внешних границах, совсем потерял свои устои. Как ни странно, именно в этот самый сложный для него психологический период Алексей Захарович максимально раскрепостился, с головой погрузившись в работу, и смог добиться внешнего признания, столь значимого для его романтической натуры – это и звания Заслуженного работника культуры, и медали Пушкина, и прочая-прочая…

Желал ли он обрести своё место на ярмарке тщеславия? Явно не это двигало Алексеем Захаровичем. Он находил свою отдушину в собственных стихах, чья   ритмика напоминала походные вирши, в общении со студентами, в каждом из которых он пытался найти что-то яркое, самобытное, талантливое, пытался помочь извлечь этот дар наружу, дать ему раскрыться. Как педагог, Дмитровский бывал необыкновенно щедр по отношению к своим ученикам: умел вовремя вдохновить, умел похвалить за удачную литературную находку, яркий образ или метафору в только что написанном стихотворении или рассказе, мог терпеливо, строчка за строчкой, разбирать статью, написанную свежеиспеченным автором. Это был наставник от Бога. И главное – он не был диктатором, ментором, а, скорее, являлся поводырём человеческих душ. Это в нём было заложено на генетическом уровне от предков–священников и дьячков Почепского уезда. С Дмитровским было можно спорить, не соглашаться по частностям или в целом, но делать это уже на полном серьезе, с соответствующей аргументацией. Он был восприимчив и был всегда готов принять чужую точку зрения при ее достаточном обосновании. И в то же время в силу своей природной интеллигентности Алексей Захарович терпеть не мог пошлости и знал, насколько она прилипчива, учил её избегать как в творчестве, так и в жизни.

- Возможно, кто-то думает: литературоведение - это болтовня. Нет. Литературоведение - это не бол-тов-ня!

Эту коронную фразу Алексея Захаровича помнят многие поколения студентов-филологов. А я ещё помню и его замечательные тосты, и блестящее многочасовое декламирование пушкинских ямбов из «Евгения Онегина».  Увы, нам больше не придётся выпить по рюмочке водки в кабинете, с пола до потолка заставленном книгами, за окнами которого вечно шумят автобусы и троллейбусы.

И даже сейчас, далеко от Калининграда, я представляю, как последний троллейбус, покрытый льдом и залепленный мокрым снегом, пробирается по улице космонавта Леонова, мимо Вашего окна, как дрожат на его горбатой спине две замерзшие электрические дуги, похожие на две огромные сосульки, и уже ничто не нарушает тишины в Вашем кабинете…