В этом году исполняется 120 лет со дня рождения известного русского поэта Сергея Есенина и 90 –летие со дня его смерти. Долгое время у нас в стране этот поэт был запрещен, его не издавали, усматривая в его творчестве антисоветские, эротические и , главное, религиозные мотивы. Но в народе его творчество никогда не забывалось; сама его неистовая натура рвалась и кидалась в крайности – то к Богу и небу, то к кабакам и скандалам. Вот такой он был, Сергей Есенин. Противоречивый, непоследовательный, мятущийся, как глубокая художественная натура, но всегда искренний в своих порывах, в поисках смысла жизни. Вот за что он нам так всем дорог, за что мы любим его творчество.

А.Блок когда-то написал: «Великие художники русские…погружались во мрак, но они же имели силы пребывать и таиться в этом мраке: ибо они верили в свет. Они знали свет». Эти слова очень подходят к творчеству С.Есенина. В жизни Есенина были тяжелые потрясения, глубокие душевные кризисы, и тогда он писал о «черной жути». Но даже в самых мрачных стихах у него неизменно ощущается нечто высокое и прекрасное. Вера в свет, в красоту жизни, в высокое предназначение человека – главное в творчестве этого поэта, где так ярко звучит человечность, милосердие, сочувствие и любовь ко всему живому. Поэт стремится не просто донести до читателя свою радость видения мира, а заразить его ощущением полноты и красоты жизни. В его произведениях Спас пахнет яблоками и медом, ели льют запах ладана, кадит черемуховый дым, родные степи звенят молитвословным ковылем. Вот Христос в образе странника стучит дорожной клюкой, а святой Николай Угодник в лаптях обходит Святую Русь:

Шел Господь пытать людей в любови.

Выходил Он нищим на кулижку.

Старый дед на пне сухом, в дуброве,

Жамкал деснами зачествелую пышку…

Подошел Господь, скрывая скорбь и муку:

Видно, мол, сердца их не разбудишь…

И сказал Господь, протягивая руку:

«На, пожуй, маленько крепче будешь».

Х

В шапке облачного скола,

В лапоточках, словно тень,

Ходит милостник Микола

Мимо сел и деревень…

Говорит Господь с Престола,

Приоткрыв окно за рай:

«О мой верный раб Микола,

Обойди ты русский край.

Защити там в черных бедах

Скорбью вытерзанный люд.

Помолись с ним о победах

И за нищий их уют».

Х

Схимник-ветер шагом осторожным

Мнет листву по выступам дорожным

И целует на рябиновом кусту

Язвы красные незримому Христу.

Использование цветов в поэзии является значимым средством выражения не столько мысли,

сколько чувств и эмоций, и по палитре используемых цветов можно воссоздать образ поэта и его внутреннее мироощущение. А.Блок в своей статье «Краски и слова» писал, что современные писатели «отупели к зрительным восприятиям» и воспитывают душу читателя среди абстракций и отсутствия света и цвета. Блок предсказал, что появится поэт, который привнесет в поэзию русскую природу с изумительными по своей простоте красками. Таким поэтом стал Сергей Есенин, который обогатил поэзию многоцветными русскими пейзажами. Сразу вспоминаются полотна Саврасова, Поленова, Шишкина, Куинджи, Левитана. Мотивы песенной лирики поэта органично вплетаются в музыку Сергея Рахманинова, Чайковского, Римского-Корсакова . Лев Толстой когда-то сказал о музыке, что это «немая молитва души». Если продолжить эту мысль, то можно сказать, что поэзия – это музыка в словах. Как народному поэту, Есенину оказалась близка гамма цветов, традиционно используемая в фольклоре и русской живописи. У Есенина это синева и залитые голубизной рязанские пейзажи, которые стали превалировать в его поэтических творениях: «В прозрачном холоде заголубели долы», «Голубизну незримой гущи». Синий цвет и его оттенки не были для поэта обыденной палитрой, т.к. выражали нечто божественное, недосказанное, романтическое: «Недосказанное, синее, нежное…», «Синий плат небес». Поэт даже саму Россию ассоциировал с синевой, говоря, что в этом слове есть «синее что-то».

Следующий цвет, которым поэт умело окрашивал свое поэтическое творчество – это желто-золотой: «Луна под крышей, как злат бугор», «Мне снились реки златых долин», «Хвойная позолота». Ярким мазком в поэзию Есенина врывается малиновый цвет: «О Русь – малиновое поле…», «Тлеется дым у малиновых сел». Малиновый цвет как аналог «малинового звона» («Гулкий звон, словно зык чугуна»), который зовет народ на Божественную литургию. Вот и другие краски густым наброском запестрели в его поэзии: «Выткался на озере алый свет зари», «На закат ты розовый похожа», «Как свет лучиста и светла», «Горит в парче лиловой облаками крытый лес», «Льется по равнинам березовое молоко», «Роща синим мраком кроет голытьбу», «Сыплет черемуха снегом».

Для ранней лирики Есенина характерен религиозный пантеизм – Бог растворен у него в природе: копны и стога похожи на церкви, «ивы – кроткие монашки»:

Край любимый, сердцу снятся

Скирды солнца в водах лонных.

Я хотел бы затеряться

В зеленах твоих стозвонных.

На меже на переметке

Резеда и риза кашки,

И вызванивают в четки

Ивы, кроткие монашки.

Сама Родина в преддверии большой трагедии в своей судьбе – «черная монашка», а слова часослова –« красные нити», напитанные, возможно, будущей кровью новомучеников:

Занеслися залетною пташкой

Панихидные вести к нам.

Родина, черная монашка,

Читает псалмы по сынам.

Красные нити часослова

Кровью окропили слова.

Я знаю, - ты умереть готова,

Но смерть твоя будет жива.

Х

В роще чудились запахи ладана,

В ветре бластились стуки костей.

И пришли к ним нежданно-негаданно

С дальней волости груды вестей.

У него: «Хаты – это в ризах образа»:

Гой ты Русь моя родная

Хаты – в ризах образа.

Не видать конца и края,

Только даль сосет глаза.

Как захожий богомолец,

Я смотрю твои поля.

А у низеньких околиц

Звонко чахнут тополя.

Пахнет яблоком и медом

По церквам твой кроткий Спас.

И гудит за корогодом

На лугах веселый пляс.

В лапах елей у поэта видятся ангельские крылья. Свет звезд – это «звездные псалмы», которые льются с небес. Река поет про «рай и весну», ели пахнут ладаном, в лесу звучит «молебен птичьих голосов», березовые стволы похожи на свечки, а ягоды рябины – словно кровавые раны на теле Христа. Природа, по Есенину, имеет живую душу, и благоговейное поклонение Богу через природу особенно ярко прослеживается в стихотворении «Чую радуницу Божью»:

Чую радуницу Божью –

Не напрасно я живу.

Приклоняюсь к придорожью

Припадаю на траву.

Между сосен, между елок,

Меж берез кудрявых бус,

Под венком в конце иголок,

Мне мерещится Иисус.

Он зовет меня в дубравы

Как во царствие небес,

И горит в парче лиловой

Облаками крытый лес.

Голубиный Дух от Бога,

Словно огненный язык

Завладел моей дорогой,

Заглушил мой слабый крик.

Льется пламя в бездну зренья,

В сердце радость детских снов.

Я поверил от рожденья

В Богородицын Покров.

Ныне религиозность поэта вызывает споры у биографов и исследователей его творчества. Обычно делают посыл на его собственноручную автобиографическую запись в 1923 году: «В Бога верил мало. В церковь ходить не любил». Очевидно само время разгула антирелигиозной кампании того времени существенно ослабило веру поэта. Агитки, прокламации Союза воинствующих безбожников (СВБ), т.н. «научные» диспуты « против попов» , обманывающих народ, оголтелая атеистическая пропаганда Д. Бедного и Е.Ярославского в какой-то мере пошатнуло веру многих людей. Здесь к месту стоит привести слова самого поэта, обращенные к своему другу, Г.А.Панфилову в 1913г. : «Гриша, в настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового… Христос для меня совершенство. Но я не так верую в Него, как другие. Те веруют из страха, что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как образец в последовании любви к ближнему».

Если это ложь, то он и во всем должен был лгать. Может позже он и оболгал себя, приспосабливаясь к новому времени. К сожалению, нередко случается так, что мы отвергаем близкое и дорогое нашему сердцу в угоду сиюминутным побуждениям и приоритетам.

В ранних стихах Есенина воплощена мечта о некоем идеальном мире, которая, несомненно, связана с христианским идеалом незримого Божьего града, небесного Иерусалима, с православным идеалом Святой Руси, а также с мотивом странничества. Образ «иной земли» у раннего Есенина рисуется как желанный удел, как «страна нездешняя», куда стремится лирический герой.

Но и земная Россия в ранней лирике поэта оказывается пронизана небесной благодатью. Сборник «Радуница» подчеркивает пасхальную доминанту, о чем свидетельствует преклонение перед Божественным замыслом в окружающей нас гармонии природы и одновременно устремление «к нездешнему». Грусть у поэта всегда связана с мотивом странствования.

Пойду в скуфье смиренным иноком,

Иль белобрысым босяком.

Туда, где льется по аллеям

Березовое молоко.

Хочу концы земли измерить,

Доверясь призрачной звезде,

И в счастье ближнего поверить

В звенящей рожью борозде.

Иду. В траве звенит мой посох,

В лицо махает шаль зари,

Сгребая сено на покосах,

Поют мне песни косари.

Глядя за кольца лычных прясел,

Я говорю с самим собой:

Счастлив, кто жизнь свою украсил

Бродяжной палкой и сумой.

Счастлив, кто в радости убогой,

Живя без друга и врага,

Пройдет проселочной дорогой,

Молясь на копны и стога.

Мотив странствования явно прослеживается и в стихотворении «По дороге идут богомолки»:

По дороге идут богомолки,

Под ногами полынь и комли.

Раздвигая щипульные колки,

Под ногами звенят костыли.

Топчут лапти по полю кукольни,

Где-то ржанье и храп табуна.

И зовет их с большой колокольни

Гулкий звон, словно зык чугуна.

Отряхают старухи дулейки,

Вяжут девки косницы до пят.

Из подворья с высокой келейки

На платки их монахи глядят.

На вратах монастырские знаки:

«Упокою грядущих ко Мне»,

А в саду разбрехались собаки,

Словно чуя воров на гумне.

Лижут сумерки золото солнца,

В дальних рощах аукает звон.

Там вдали от ветлы веретенца

Богомолки идут на поклон.

Идея странствования в творчестве поэта выражена ярко и ощутимо. Вместе со своей бабушкой Натальей Евтеевной, в девичестве Кверденевой (1846-1911) он совершал паломничества в близлежащие монастыри. В пути знакомился с легендами, сказаниями, житийными описаниями, сказками и мифами. Сам поэт вспоминал в 1924 году: «Первые мои воспоминания относятся к тому времени, когда мне было 3-4 года. Помню: лес, большая канавистая дорога. Бабушка идет в Радовецкий монастырь, который от нас верстах 40. Я, ухватившись за ее палку, еле волочу от усталости ноги, а бабушка все приговаривает: «Иди, ягодка, Бог счастья даст». Наверное, отсюда же родились такие удивительные строки:

Я странник убогий

С вечерней звездой.

Пою я о Боге

Касаткой степной.

На шелковом блюде

Опада осин.

Послухайте люди

Ухлюбы трясин.

Ширком в луговины,

Целуя сосну,

Поют быстровины

Про рай и весну.

Я странник убогий

Молюсь в синеву.

На палой дороге

Ложуся в траву.

Покоюся сладко

Меж росновых бус.

На сердце лампадка,

А в сердце Иисус.

Позже родились более зрелые строки:

Алый мрак в небесной чернее

Начертал пожаром грань.

Я приду к твоей вечерне

Полевая глухомань.

Нелегка моя кошница,

Но глаза синее дня.

Знаю мать, земля-черница

Все мы тесная родня.

Разбрелись мы вдаль и шири

Под лазоревым крылом,

Но зовет нас из Псалтири

Заревой заре псалом.

И бредем мы по равнинам

К правде сошьего Креста

Светом книги голубиной

Напоить свои уста.

В своей поэзии Есенин держался давно выработанных приемов образности. Сами названия стихотворных сборников выдерживались в том же контексте: «Звездное стойло», «Березовый ситец», «Рябиновый костер». Пронзительное сожаление о возможно скором оставлении бренного мира, «половодья чувств», того, что дорого и близко сердцу – того, что «душу облекает в плоть» отражено в другом его стихотворении:

Мы теперь уходим понемногу

В ту страну, где тишь и благодать.

Может быть и скоро мне в дорогу

Бренные пожитки собирать.

Милые березовые чащи,

Ты- земля, и вы- равнин кусты,

Перед этим сонмом уходящих

Я не в силах скрыть моей тоски.

Слишком я любил на этом свете

Все, что душу облекает в плоть.

Мир осинам, что раскинув ветви,

Загляделись в розовую водь.

Много дум я в тишине продумал,

Много песен про себя сложил.

И на этой на земле угрюмой

Счастлив тем, что я дышал и жил.

Счастлив тем, что целовал я женщин,

Мял цветы, валялся на траве,

И зверье как братьев наших меньших

Никогда не бил по голове.

Знаю я, что не цветут там чащи,

Не звенит лебяжьей шеей рожь,

Оттого пред сонмом уходящих

Я всегда испытываю дрожь.

Знаю я, что в той стране не будет

Этих нив златящихся во мгле.

Оттого так дороги мне люди,

Что живут со мною на земле.

Большое влияние на поэта, позднее отразившееся в его творчестве, оказали иконы, находящиеся в доме деда. Иконы создали тот визуальный образ, фон, который затем ассоциативно, аллюзивно проявился в произведениях поэта. Иконописные образы, вошедшие в жизнь Есенина в детстве, стали героями его произведений, осязаемыми знаками постижения бытия, неким соединяющим началом и Горнего и дольнего.

Религиозное миропонимание пронизывает образный строй поэзии Ееснина, в особенности периода 1910-х годов, и определяет умонастроение лирического героя, восприятия им не только исторического времени, но и вечности. Оригинальное развитие получает здесь сквозной, прорисованный в различных вариациях сюжет пришествия Бога в мир. Этот воплощенный в художественной форме смысл насыщен прозрениями о сопряженности земного мира с Божественным замыслом о нем и восходит непосредственно к Священному Писанию. При этом он вступает в сложные опосредования с фольклорной традицией и эсхатологическими мотивами одновременно.

Не ветер облетает пущи,

Не листопад златит холмы,

С голубизны незримой кущей

Струятся звездные псалмы.

Я вижу в просиничном плате

На легкокрылых небесах

Идет возлюбленная Мати

С пречистым Сыном на руках.

Она несет для мира снова

Распять воскресшего Христа:

«Ходи, Мой Сын, живи без крова.

Зорюй и полднюй у куста!».

И в каждом страннике убогом

Я вызнавать пойду с тоской,

Не помазуемый ли Богом,

Стучит берестяной клюкой.

И может быть пройду я мимо,

И не замечу в поздний час,

Что в елях крылья Херувима,

А под пеньком голодный Спас.

Х

О Матерь Божья, спади звездой

На бездорожье, в овраг глухой…

И да взыграет в Ней, славя день,

Земного рая Святой Младень.

Переезд в Москву, скандальная жизнь, несколько наигранное поведение и эпатаж обусловили расхождение, двойственность тем поэта: с одной стороны, именно эпатажная лирика («Я нарочно иду нечесаный»), а с другой – воспоминания о родном селе, жизни в нем как о самом светлом периоде , тоска по детской вере в Бога, которая утрачивалась в бурных революционных событиях.

Революционные преобразования, произошедшие в деревне, поэт вопринимает с большой долей трагизма – ведь ушедшее невозвратимо, невозвратим тот уклад жизни села, прообразом которой является наивный жеребенок, пытающийся догнать стальной поезд, олицетворяющий новое индустриальное начало, раздавившее патриархальную жизнь села, а позже пытающийся отобрать у крестьян и веру. Хулиганская бравада московского периода, знакомство со столичным бомондом, писательской элитой, затяжные кутежи и застолья, атмосфера пира во время чумы надвигающейся всеобщей катастрофы – не могут снять щемящей нежности, трогательного порыва к уже утраченному и сейчас уходящему, возможно, уходящему навсегда.

Разбуди меня завтра рано

О, моя терпеливая мать.

Я пойду за дорожным курганом

Дорогого гостя встречать.

Я сегодня увидел в пуще

След широких колес на лугу,

Треплет ветер под облачной кущей

Золотую его дугу.

На рассвете он завтра промчится

Шапку-месяц согнув под кустом,

И игриво взмахнет кобылица

Над равниною красным хвостом.

Разбуди меня завтра рано,

Засвети в нашей горнице печь.

Говорят, что я скоро стану

Знаменитый русский поэт.

Воспою я тебя и гостя,

Нашу печь, петуха и кров.

И на песни мои прольется

Молоко твоих рыжих коров.

Восторженно-подобострастно запели гимны новой молодежной стране, новым нарождающимся партийным нуворишам. Пели все кругом, пели все громче, а жили все хуже. Но зато завтра – звучало категорично – будем жить веселей. Мало кто видел мрачную сторону этого массового появления певцов. Были среди поющих и истинные коммунисты, и правоверные ленинцы, и троцкисты, которые, надрываясь на клиросах партконференций , слетов и собраний, старались оправдать ленинские великие изречения. Чуть позже будут гореть храмы, будут закрыты сотни монастырей, будет праздноваться «Антирождество» - антихристианский шабаш, непревзойденный по своему хамству, кощунству и надругательству над святыми чувствами и традициями предков. На кострах будут гореть иконы, а вокруг костров петь революционные песни, похабные частушки и танцевать под баян. Говорят, что иконы горели особо: обливаясь плавящейся краской как слезами, с каким-то жалобным потрескиванием и тихим-тихим стоном. Будет взорван храм Христа-Спасителя, а на смену старой веры придет воспитание звериных инстинктов, отрицание чести, совести и морали. Будут срывать оклады с икон, сортировать священную утварь, вынесенную из разоренных церквей, и превращать все это в «ценный металл»…А ведь это был символ веры и твердости духа народа! Торжество хама станет очевидным, когда после уничтожения храма Христа-Спасителя будут восторженно петь: «Дерзнул же божий бич – Христа Спасителя в кирпич!» Вакханалия богоборческого безумия захлестнет страну окончательно и безвозвратно.

На богоборческие выпады Демьяна Бедного с его «виршами» в газете «Беднота» и на другие антирелигиозные агитки и частушки в оголтелой кампании по разгрому Церкви большевиками, Есенин ответил с вызовом и задорно, где, в частности, Д.Бедному отписал:

….Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,

Ты не задел Его своим пером нимало.

Разбойник был, Иуда был,

Тебя лишь только не хватало.

Ты сгустки крови у креста

Копнул ноздрей как толстый боров.

Ты только хрюкнул на Христа

Ефим Лакеевич Придворов…

И, действительно, хочется ли поэту искренне «задрав штаны бежать за комсомолом», нарождающимся в бездне неправды и насилия? Он как бы оговаривается с отчаянием: «Какая грусть в кипении веселом!». И как бы с расстояния пройденного локута жизни, ибо «лицом к лицу – лица не увидать», он напишет:

Не в моего ты Бога верила,

Россия, Родина моя…

Ты как колдунья дали мерила,

И был как пасынок твой я.

Боец забыл отвагу смелую,

Пророк одрях и стал слепой.

О, дай мне руку охладелую –

Идти единою тропой.

Пойдем, пойдем, царевна сонная,

К Христовой вере и одной,

Где светит радость испоконная

Неопалимой купиной.

Последние стихотворения Есенина трагичны. Со временем он приходит к более глубокому, философскому пониманию сути счастья и смысла человеческой жизни. В лирике его появляются философские мотивы. Произведения последних лет отражают мысли о прожитой жизни (очевидно, поэт предчувствовал свою насильственную гибель): он не сожалеет о прошедших временах, принимает со спокойной мудростью тот факт, что «Все мы, все мы в этом мире тленны…»

Он пытается пересматривать свою жизнь заново, и опять религиозная тема волнует и вторгается в творчество: «Стыдно мне, что я в Бога не верил,

Горько мне, что не верю теперь»

Отчаянная попытка соединить несоединимое: большевизм - и творчество, насилие - и любовь, доброту сердца – и диктатуру революции оказалась невозможной.

Розу белую с черной жабой

Я хотел на земле повенчать.

Но, не смотря ни на что, Есенин русский до мозга костей, он не остается ни в Европе, ни в Америке, ни в Персии, где ему приходилось бывать и жить. Когда-то Марина Цветаева сказала, цитируя Рильке, что Россия граничит с Богом («Есть такая страна Бог, Россия граничит с ней»). Наверное, Есенин думал так же:

Чтоб за все за грехи мои тяжкие,

За неверье и благодать

Положили меня в русской рубашке

Под иконами умирать.

Сергей Есенин прожил недолгую, но очень яркую жизнь, во многом жизнь трагичную. На многих поэтов, творивших после революции, пришлись тяжелые испытания, в первую очередь – гнетущая проблема выбора, решить которую для многих было непросто. И Есенину, называвшему себя «последним поэтом деревни», было необычайно сложно продолжать творить в условиях цензуры, слежки и недоверия. Но даже за такой короткий срок поэт успел много понять, осмыслить и выразить это такими восхитительными строчками-красками, что литературное наследие, оставленное им, многогранное, сочетающее в себе множество мотивов, образов, тем, идей – и, конечно же, христианскую тематику, так ярко запечатленную в его рифме – останется с нашим народом навсегда.

 

В.М.Чернышев