Скачать в формате word

Л.В. Довыденко

 

Кенигсберг - русское зарубежье. ч2

Николай Сергеевич Арсеньев

(1888–1977) 

 

Калининград

2008

 

 

Среди студентов Варшавского университета был Виталий Михайлович Боровой. Ученик Н.С. Арсеньева, протопресвитер Виталий Боровой в 30-е годы XX века закончил семинарию в Вильнюсе, затем - православный богословский факультет Варшавского университета. Он вспоминает, как был старостой курса, любил учиться, и сокурсники окрестили его Моисеем, за благочестие и пророческий дух. В.М. Боровой отмечал также, что Н.С. Арсеньев и архимандрит Григорий были его любимыми учителями. В настоящее время отец Виталий проживает в Москве, он Почетный настоятель храма Воскресения Словущего на ул. Неждановой, награжден Орденом «За заслуги перед Отечеством», III степени.  Вспоминая свою варшавскую юность, Виталий Боровой рассказывал, как шел с Арсеньевым по улицам Варшавы до кафе у моста через Вислу, где встречались русские эмигранты.

В.М. Боровой вел активную международную деятельность, был членом делегации наблюдателей Московского патриархата на Втором  Ватиканском соборе. С 1961 по 1966 и с 1973 годов являлся членом Центрального комитета и рабочего комитета комиссии «Вера и устройство» Всемирного Совета церквей.

23 февраля 2001 года ОВЦС Московского патриархата посетил Советник республики Польша Казимир Моравский. Его сопровождали 1-й секретарь посольства Польши в Москве консул Адам Перловский, сотрудник посольства Польши в Москве Ричард Наврат, священник Михаил Дудич (Польская православная церковь). Казимир Моравский вручил профессору-протопресвитеру, доктору богословия Виталию Михайловичу Боровому Премию Святого Адальберта, отметив, что Президент Польши удостоил отца Виталия этой награды за труды по укреплению межцерковных и международных связей. «Награждение видного деятеля Православной церкви государственной наградой Польши призвано подчеркнуть роль христиан в процессе сближения братских славянских народов», - заявил К. Моравский[1] .

 

Какие христианские вопросы волновали Арсеньева в его Варшавский период жизни ?

В научном журнале Elpis (Надежда) преподаватели богословского факультета Варшавского университета имели возможность публиковать свои работы. Среди авторов был и Н.С. Арсеньев. В Варшаве существовало также православное польское издание «Благовест».

В 1925 году в нем была напечатана  статья «Завет целостного духа», которую позже Арсеньев включил в книгу «Из жизни духа». Идеи, высказанные в этой работе, он будет развивать и в других сочинениях. Мыслитель определял характер верующего мышления «как  стремление собрать все отдельные части души в одну силу, отыскать то внутреннее сосредоточение бытия, где разум и воля, и чувство, и совесть, и прекрасное, и справедливое, и милосердное, и весь объём ума сливаются в одно живое единство, и таким образом восстановляется существенная личность человека в её первозданной неделимости"…[2] (перевод с немецкого языка автора данной работы).

В 1926 году в Варшаве вышла в свет брошюра «О современном положении христианства». Это было дополнение к лекции, которую прочитал профессор Арсеньев в столице Польши, в зале консерватории, на духовном концерте 21 ноября 1926 года. Русская эмигрантская газета «савинковцев», издававшаяся в Варшаве, не оставила без внимания выступление Арсеньева: «Лекция была выслушана посетителями переполненного зала, в котором немало было представителей инославия, в частности лиц евангелического духовенства, с большим вниманием и интересом» («За свободу», № 272, 1927).

 В Варшавской синодальной типографии было напечатано ряд работ Арсеньева: «Из жизни духа»[3], «Религиозный опыт апостола Павла»[4]. Арсеньев исследует в них вопросы христианского миросозерцания. В одном из своих трудов - "Православие, католичество, протестантизм"[5], Арсеньев много внимания уделяет деятельности Мартина Лютера. Он не ограничивается анализом богословских воззрений Мартина Лютера, но также приводит убедительные примеры благотворного воздействия его идей на многочисленных последователей Реформации в разных странах и на разных континентах. "Песни религиозные Лютера, Пауля Герхарда, гугенотов полны тех же мотивов отдания себя Спасителю и Господу. В этих и подобных молитвах, песнях, изречениях, живет глубокое, истинно-христианское чувство, глубоко назидательное и горящее. В связи с этим стоит повышенное сосредоточение на Слове Божьем. Библия становится в центре религиозного опыта, религиозной жизни протестантизма. Совместные чтения Слова Божия в патриархальных протестантских семьях каждое утро придают иногда жизни семьи некий отпечаток "домашней Церкви". Это одна из наиболее привлекательных и назидательных сторон традиционного, старого протестантизма, черта. которая по сей день особенно живуча в англосаксонском религиозном укладе и в Англии, и в Америке" [6].

В сборнике статей «Из жизни духа» автор рассматривает с точки зрения религиозной  философии творчество Ф. М. Достоевского, Владимира Соловьева, миросозерцание Франциска Ассизского, образ Христа в религиозных переживаниях Средних веков.  Обращаясь к своим современникам, Н.С. Арсеньев не разделял их на католиков и православных, а призывал «к трезвому служению духу, к жертвенному отданию и закалению себя в неустанной работе, к цельности духа»[7].

 В небольшой книге «Религиозный опыт апостола Павла» мыслитель подчеркивает, что «решающим моментом и основой всего религиозного опыта апостола Павла является его встреча с Господом своим... Павел ощутил этот факт... во всей его непосредственности, во всем его решающем, радикальном, творчески-перерождающем значении, и притом, с совершенно исключительной конкретностью, концентрацией и силой»[8]. Ведь встреча с Богом – основа и  содержание религиозного опыта. Говоря о месте Библии в религиозной  истории, Арсеньев пишет: «В религиозном опыте Ветхого Завета есть нечто уникальное, не имеющее параллелей: это делает его, несмотря на многие точки соприкосновения с окружающими цивилизациями, резко отличным от всех религий Древнего мира. Даже с точки зрения сравнительно-исторической поражает эта постоянная и непрерывная традиция в его монотеистической вере, возносящейся все выше и выше в религиозном опыте духовных вождей Израиля, вождей, которые часто были гонимы в своем отечестве, но чья проповедь, переданная в записях, стала Священным Писанием, святым сокровищем иудейского народа. Неуклонная монотеистическая линия была не в жизни широких кругов народа, который в эпоху царей часто сочетал завет  Ягве с поклонением языческим богам, но в личностях выдающихся пророков, чья вера и религиозный опыт в конце концов возобладали и стали решающими в линии монотеистического опыта (который по многим причинам можно назвать восходящей линией), поражающего нас как чудо, совершенно необъяснимое в плане историко-эволюционных гипотез».[9] Кроме того, в Варшаве были опубликованы работы Н.С. Арсеньева «Мистика и Восточная церковь» (1934), «Эллинистический мир и христианство» (1935). Проблемы истории религий «направляли», как говорил сам мыслитель, род его занятий, и в центре их была проблема  отношения христианского благовестия к многочисленным исканиям человеческого духа.

Таким образом, Варшавский период в творческой деятельности Арсеньева был насыщен поисками и обретениями. Здесь он смог опубликовать свои работы, свидетельствующие о том, что «ему дорого было и русское прошлое, и культурные ценности Запада, что он миротворчески относился к основным христианским конфессиям, что Запад и Восток живут одним и тем же источником благодати»[10].

Проживая с 1948 года в Нью-Йорке, Арсеньев тепло вспоминал польский период жизни и в своем отзыве на книгу А.Л. Свитича о православной церкви в Польше писал в 1959 году: «Мы несомненно должны стремиться к тому, чтобы установились в будущем дружественные и сердечно-соседские взаимоотношения между двумя братскими славянскими народами - русским и польским, когда они будут свободны от коммунистического ига и будут сами свободно определять свою жизнь и свое развитие».[11]

В 1938 году, когда Арсеньеву было отказано в должности в Варшавском университете, он писал ректору:

«Я глубоко сожалею, что моя связь с Варшавским университетом - не по моей инициативе и не по инициативе университетских властей! - оборвана. Вероятно, я являюсь жертвой разнообразных личных влияний, царящих сейчас в Министерстве. Работу мою я любил и люблю, люблю Варшавский университет и университетскую молодежь. Я глубоко благодарен Вашему превосходительству и всем господам коллегам за всё и всегда с любовью и благодарностью буду помнить о Варшавском университете. Вероятно, числа 15 октября я приеду в Варшаву, чтобы попрощаться. Могу ли я встретиться с Вашим превосходительством, чтобы попрощаться лично?

С выражением сердечного уважения и глубокой признательности преданный Вашему превосходительству - Николай Арсеньев"[12].

Дата написания - 3 октября 1938 года. Оставалось меньше года до вторжения в Польшу фашистских захватчиков.

Основанием для отказа в продлении договора с Арсеньевым было следующее:

 "Арсеньев в настоящее время является гражданином Германии, постоянно проживает в Крулевце и читает там лекции по русской литературе и ведет лекторат по этому же языку. Два раза в месяц (иногда реже) приезжает в Варшаву и здесь читает лекции. В научном плане о г-не Арсеньеве сложилось положительное мнение, он, несомненно, обладает основательным теологическим образованием и широким кругом научных интересов. Он также поддерживает тесные контакты с русской эмиграцией на Западе. С точки зрения своих религиозных убеждений близок к протестантскому пониманию догматических проблем со значительной долей мистицизма. Долгое время преподавал по-русски, в настоящее время, хотя и с некоторым затруднением, преподаёт по-польски. Темы, предлагаемые Арсеньевым студентам, основываются на русской религиозной литературе и связаны чаще всего с русской православной церковью. Как самый выдающийся из профессоров Studium Teologii Pravoslawnej является главным представителем русской группы профессоров, в которую входят митрополит Кулаков, Зызыкин, архимандрит Васдекас и отчасти Перадзе. На студентов Арсеньев оказывает большое влияние как самая выдающаяся из профессоров индивидуальность, конечно, влияние это идёт в направлении подчёркивания необходимости русского элемента в православной церкви. По отношению к студентам-полякам настроен недоброжелательно, доказательством чему была оценка магистерской работы студента П. Соболевского. Г-н Арсеньев, как и Кулаков и архимандрит Васдекас, придерживается того мнения, что польский язык не способен быть не только языком литургии, но и языком, на котором можно определять и обсуждать на научном уровне теологические проблемы. По их мнению, такими языками могут быть только русский и греческий.

Господин министр 27 июля 1938 г. принял решение предупредить проф. Н. Арсеньева, что в будущем учебном году он не будет приглашен для работы на должности профессора Studium Teologii Pravoslawnej[13]

В конце 30-ых годов росла  военная опасность и недоверие к немцам и гражданам Германии среди поляков. В то же время в Польше активизировались получавшие финансовую помощь из Германии профашистские организации. В этой обстановке в стране наступила консолидация внутригосударственных политических объединений и народа перед лицом "двойного врага" (Германии и Советского Союза). Поэтому профессор Кенигсбергского университета, да еще и гражданин Германии, в предвоенной Польше был лицом, по меньшей мере, нежелательным. Причины и обстоятельства поспешного расторжения договора с Н.С. Арсеньевым являлись для профессора очевидными и не были для него неожиданностью.

Христианская вера, основой которой является Любовь и Прощение, давала ему силы пережить многие  потери. Судьба приносила не только лишения, но и одаривала незабываемыми встречами:

«…есть просто потребность: запечатлеть и благодарить и с благодарностью прикасаться в памяти к тому живительному, к тому глубоко своеобразному и неповторимому, с чем приходилось встречаться в жизни»[14]

 

Виталий Михайлович Боровой в своих воспоминаниях отмечает, что когда он начинает говорить о профессоре Арсеньеве, сразу возникает оживленная дискуссия об экуменическом движении, о вопросах христианского единства. По замечанию Георгия Грабе об Н.С. Арсеньеве, «Экуменизм его коснулся, но не поглотил».

«В его работе, - писал об Арсеньеве С.Ф. Зеньковский, - в преподавании в университетах, в лекциях,  в его книгах, в участии на съездах с инославными, везде можно было заметить одну основную струю его мировоззрения: «духа своего не угашайте», только через деятельное христианство мир обретет правду и покой»[15].

 

 

Журнал «Путь»

Н.С. Арсеньев стоял у истоков общества, члены которого позже объединились вокруг журнала «Путь». Это издание утверждало безусловный приоритет этико-религиозного фактора в историческом процессе. Основой внешних изменений, полагали идеологи этого объединения, может быть лишь духовная эволюция человечества, религиозное углубление жизни, поэтому основополагающим элементом идеологии, которая обеспечивала бы желательное развитие русского государства, являлось, христианство, и именно в его православном варианте. Православие, считали путейцы, есть лучшая форма христианства, наименее уклонившаяся в своем историческом бытовании от заветов Иисуса.

Современные наблюдатели отмечали гораздо более православный характер «Пути» и московского религиозно-философского общества памяти Соловьева, чем всех других русских религиозно-философских обществ. Тем не менее некоторые указывали на не вполне церковный облик и московских организаций также. К ним принадлежал Н.С. Арсеньев, считавший, например, что религиозность авторов круга «Пути» была «в значительной степени (хотя и не исключительно) внецерковная, или, вернее, не-церковная, рядом и с церковной, а главное, вливалась сюда порой и пряная струя «символического» оргиазма, буйно-оргиастического, чувственно-возбужденного (иногда даже сексуально-языческого) подхода к религии и религиозному опыту… Впрочем, этот псевдо-религиозный «оргиазм» не был господствующим, а лишь одним из представленных течений... Вообще, вопреки всему  эти собрания оставили во мне благодарную память».[16]

Путейство для Арсеньева являлось адаптированным к ситуации вариантом доктрины христианского преображения мира.

Одна из ярких публикаций Арсеньева в «Пути» посвящена статьям Н. Бердяева и его книге «Новое средневековье». Бердяев заметил,  что техническая цивилизация означала разрыв с миром природы, с органическим типом развития человечества. Новое время поставило человека в центр Вселенной (поэтому нововременная культура может быть рассмотрена как продолжение гуманистической культуры, сложившейся в эпоху Возрождения), освободило человека внешне, но лишило его внутренней духовной дисциплины и зависимости от всего «сверхчеловеческого». В результате к XIX веку гуманистическая культура практически исчерпала себя, развив все человеческие потенции, которым давала простор, но потеряв накопленную в предыдущие века веру в сверхзадачу человеческого существования. Наступила эпоха разочарования. Типы монаха и рыцаря с их сильной самодисциплиной уступили место типам торгаша и шофера с тем, чтобы далее уступить место типу комиссара, во имя «народа» тиранящего народ. Самые гордые и смелые мечты человека не осуществились, «человек стал бескрылым», время после средневековья было временем растраты человеческих сил. Сам гуманизм, будучи оторванным от религиозной почвы, привел к своей противоположности – к антигуманизму «мещанской цивилизации».

Н.С. Арсеньев высоко оценивал философа: «Мысль Бердяева  достигает высокого напряжения, язык его – большого подъема и силы». В то же время, отмечает Арсеньев: «Удивительно, что человек так провидящий, огулом и безоговорочно отметает как раз многих из тех, именно из русской среды, кто захвачен этими веяниями внутреннего духовного возрождения». «Бердяев видит одухотворяющую идею в общем, отвлеченно безлично взятом процессе, но не видит духовного огня, горящего в отдельных, конкретных людях, более того, захватывающего широкие круги его собственных соотечественников».[17]

Создание и длительная жизнь журнала «Путь» было весомым вкладом  не только в русскую, но и общеевропейскую культуру XX века. Задачей журнала являлось сохранение преемственности русской духовной культуры. Через «Путь» русской диаспоре суждено было выполнить своеобразную миссию в мире: разнести весть о России, ее вере и культуре, о русской религиозной философии  по всем континентам.

Участие и сотрудничество Арсеньева в журнале выразилось в публикациях как аналитического, так и обзорно-информационного характера («Пессимизм и мистика в древней Греции», № 4-5; «О духе нашего времени», № 6; «Движение к единению христианских церквей и проблема современного мира», № 31 и другие).

В 1926 году в журнале «Путь», № 3, выходит работа Арсеньева «Об избыточествующей жизни. Мистика и Церковь» (с. 114-115). Арсеньев выступает мистиком, для которого определяющим качеством православного христианина является соборность, и в  соборности смысл православной церкви: «На самых вершинах молитвенной жизни, в уединенной клети сердца молимся мы: не «Отче мой», «Отче наш». Ибо мы все – тело, а Он – глава. Срастаясь с Главой нашей, все больше срастаемся мы друг с другом… В этом суть и смысл церкви». Определяющее божественное, соборное, церковное чувство – любовь: «Ибо Бог-Любовь открывается любви, и нельзя любить Бога, которого не видел, если не любить брата, которого видишь… Вот это соборное чувство, церковное чувство».

« С выпуском первого номера «Пути», - писал П. Оболенский, - Николай Сергеевич становится сотрудником этого журнала, в котором принимают участие С.Л. Франк, о. С. Булгаков, Б.П. Вышеславцев, В.В. Зеньковский, Г.П. Федотов, о. Г. Флоровский и многие другие маститые представители религиозно-философской мысли. Я перечисляю эти имена, чтобы более наглядно определить то умственное направление, к которому принадлежал Николай Сергеевич. Все эти ученые и богословы, философы были носителями истинно русского культурного предания, хотя отличались друг от друга полной независимостью и свободой богословского мнения. В отличие от тех, кому дано было пройти очистительный путь от марксизма к идеализму, Николай Сергеевич всю жизнь оставался традиционалистом. В противовес таким мыслителям, как например Бердяев и Булгаков, религиозные взгляды Николая Сергеевича не сталкивались с общепризнанным учением православной церкви. Его можно было бы назвать «либеральным консерватором», то есть консерватором очень умеренным и свободолюбивым.

Эти представители русской духовной мысли, независимо от своих личных взглядов и мнений, разделяли ту же участь: они судьбой были поставлены в общение с западным религиозным миром. Живя за границей, на их долю выпала миссия  не только сохранить родную веру, но и разъяснить ее западному миру. В то же время естественно и неизбежно возникал вопрос о сближении отдельных частей христианского мира. В существенной мере журнал «путь» был выразителем этого направления»[18].

 

Для Н.С. Арсеньева, как и для многих российских интеллигентов, религиозных философов, считавших себя носителями и хранителями национальной культуры, главным и определяющим оставался моральный стимул поведения, осознание собственной, если не мессианской, то, несомненно, исключительной – исторической миссии. 

 

 

Полемика о Софии

 

 «…К младопутейским  эмигрантским течениям следует отнести софийство (или софиантство, как его некоторые называли).[19] История этого движения начинается с 1918 года, когда под  впечатлением от книги П.А. Флоренского «Столп и утверждение истины» группа петроградских православно настроенных интеллигентов (А.В. Карташев, Н.О. Лосский, С.А. Аскольдов, Л.П. Карсавин и другие) выступила с инициативой создания Братства святой Софии.[20]

Созданное тогда Братство существовало до 1921 года и было очень активным. Новый этап софийства начался после высылки в 1922 году оппозиционной интеллигенции. В эмиграции в братство, возникшее осенью 1923 года и действовавшее по преимуществу в Праге и в Париже, входили Н.С. Арсеньев, Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, А.В. Ельчанинов, В.В. Зеньковский, А.В. Карташев, Н.О. Лосский,  П.И. Новгородцев, П.Б. Струве, Г.Н. Трубецкой, Г.П. Федотов, Г.В. Флоровский, С. Л. Франк и другие. К кругу братства примкнуло большинство тех, кто до революции имел отношение к «Пути». Духовным руководителем нового объединения стал С.Н. Булгаков, и общее направление деятельности Братства отличалось от софийства, которое до того существовало под патронатом Карташова. Активное ядро братства составлял ряд профессоров Парижского Богословского института. Сторонники направления группировались также вокруг Берлинской Религиозно-философской академии, издательства YMCA-Press, которое возникло в Праге в 1922 году, Русского студенческого христианского движения, выпускали сборники: «Православие и культура» под редакцией Зеньковского (Берлин, 1923), «София» под редакцией Бердяева (1923). Софийство как философское направление старалось делать упор на духовно-религиозную проблематику и предпочитало дистанцироваться  от политических тем. Это, однако, ему не вполне удалось.

«Православие образует самую глубокую и продуктивную историческую силу русского народа, - писал В.В. Зеньковский в предисловии к сборнику «Православие и культура», - в церкви мы вступаем в общение с живым средоточием силы, с самым важным нашим национальным достоянием».[21]

В Православии эмигранты находили освящение своей жизни, определяли им  свое творчество. Православие виделось основой для построения целостной культуры,  единственной силой, способной обновить жизнь, примирить противоречия истории. С глубокой верой в творческие силы православия, в сознании правды и красоты его, хотели служить делу обновления русской жизни.

«В сегодняшний день истории, - отмечал Н. Бердяев, - необходимо утверждать примат духовной культуры над всякой политикой. Необходима глубокая духовная реакция против так долго господствовавшего внешнего, политического отношения к жизни. Задача, которая стоит прежде всего перед Россией, есть задача исцеления от духовного недуга. Цель, которая стоит перед Россией, прежде всего, лежит в сфере духовной культуры».[22]

Наиболее значимый вклад в данную проблематику внес П.А. Флоренский. Подробно разбирая тему Софии, он делал упор на то, что идея Софии-Премудрости Божьей - древняя традиция,  и она стала популярна в российском философствовании XIX—XX вв. Мыслитель оперировал такими категориями как четвертая ипостась, софийность, София по преимуществу и София как символ. Флоренскому  было важно, что София  в метафизической конструкции служит носителем и символом единства, которое охватывает и самую Троицу. Это также и единство Божества с миром, творческая Любовь Божия, Ангел-Хранитель твари, Идеальная личность мира, образующий разум в отношении к твари, она — образуемое содержание Бога-Разума. По Флоренскому существовать — это и значит быть мыслимым, быть познаваемым Богом.

 Перекидывая мост от космического к человеческому, философ вводит понятие Софии по преимуществу и собственно Софии. «Если София есть вся Тварь, то душа и совесть Твари – Человечество - есть София по преимуществу. Если София есть все Человечество, то душа и совесть Человечества — Церковь — есть София по преимуществу. Если София есть Церковь Святых, то душа и совесть Церкви Святых — Ходатаица и Заступница за тварь пред Словом Божиим, Матерь Божия – опять-таки есть София по преимуществу. Но истинным знамением Марии Благодатной является Девство Ее, Красота души ее. Это и есть София для Флоренского,  символ в самом широком смысле, символ Единства, Красоты, Девственности, Любви.

 

Но после выхода статей С. Булгакова и П. Флоренского, об осуждении «ереси» заявляли представители и Московской патриархии, и конкурирующего с ней архиерейского синода Зарубежной православной церкви. Уже в 1924 году митрополит Антоний (А.П. Храповицкий), глава церкви за рубежом, выступил в белградском «Новом времени» со статьей, в которой обвинил русских богословов-софийцев, в особенности П.А. Флоренского и С.Н. Булгакова, в том, что они учат о четвертой, женской ипостаси во Святой Троице и тем основополагают новую ересь в православии.[23]

Публикация  Храповицкого и ответное письмо-протест Булгакова положили начало массированным и ожесточенным нападкам эмигрантской церковной общественности на софийцев. Апогея этот конфликт достиг в середине 1930-х годов, когда вышла  статья В.Н. Лосского «Спор о Софии».[24] Н.С. Арсеньев также принял участие в этой полемике. Будучи верным традициям православия, он пишет: «Премудрость Божию – Христа о. Булгаков заменяет неведомым для апостольской проповеди чуждым ей образом иной Премудрости – некоей «Вечной Женственности» в Боге.  У о. Булгакова имеем мы тип схоластики изобретающей.  Это идея о «Ипостасности» в отличие от «Ипостаси». К области изобретающей схоластики относятся сложные рассуждения, что вознесшийся Христос оставляет свое прославленное Тело на «грани» мира (не в мире и не вне мира), он восходит к Отцу не прославленной плотью, а «идеей прославленной плоти».[25] По Арсеньеву,  это «наивный географизм». Мыслитель также указывает на «пренебрежение» Булгакова  святоотеческой традицией, так как по Булгакову ни Новый завет, ни Отцы Церкви учения о Софии не знают, а это «основоположное» для христианства. Проповедники софианства считают себя пионерами, подготавливающими грядущее признание его Церковью как новое откровение. Указывая на Н.А. Бердяева, высказавшегося о «профетическом» творчестве в области веры», Арсеньев считает, что тут «мы не далеки от монтанизма, «братьев свободного Духа» и «духоносных» сект эпохи Реформации, которых даже Лютер назвал «Schwarmer» (фантазеры), отвергавших связанность церковного учения апостольским свидетельством и преданием. Это не относится к о. Булгакову, а к некоторым тенденциям, могущим вытекать из профетической точки зрения Н.А. Бердяева», которую Арсеньев называет «имманетическим профетизмом». «Учение о Софии, - утверждает Арсеньев, - есть внесение понятие «материи» в сущность Божию. Это философское представление, ничего общего с церковной традицией и апостольским словом не имеющее. Внесение этого чисто философского представления в область церковной догматики есть «нарушение границ». О материи и Боге говорили гностики, западно-христианские мистики, мистические натурфилософы, каббалисты XVI и XVII веков». Арсеньев уверен в том, что неверно представлять эту философскую теорию не как свою, а как истинное учение Церкви. «Противоречие о. Булгакова с религиозной жизнью Церкви состоит в том, что, называя Софию то «тварью», «дщерью Божью», то «усией» Божества, «материальностью» Бога, он переносит центр тяжести с Христа на Софию»[26].

Но при этом Арсеньев продолжает: «Гностический натурализм не получает у о. Булгакова большого развития. Прочтите (к сожалению, не отвергнутый о. Булгаковым) комментарий В.Н. Ильина  к этой стороне учения о Софии, и вы увидите теорию о воплощении Софии в Матери Божией, которая будто бы идентична с Матерью-Сырой-Землей. Здесь привкус обожествления рождающих, половых сил природы. Всего этого нет в чистых и далеких от язычества мыслях о. Булгакова»[27]. Арсеньев отрицательно отвечает на «напор гностико–эротического пантеизма» В.Н. Ильина, «профетического имманентизма» Н.А. Бердяева, указывая, что их  области мысли «соседние» с Булгаковым, но «отличающиеся» от него. Н.С. Арсеньев отличал глубоко православное личное верование о. Сергия Булгакова от противоречия его религиозного миросозерцания,  апостольской проповеди и опыт Церкви. Квалифицируя софиологию, прежде всего, как соблазн мысли, Арсеньев высказался против того, чтобы «раздувать в предмет церковного соблазна то, что таким соблазном еще не стало, и не содействовать возникновению «ереси» из богословской неосторожности»[28].

В статье «Еще несколько слов к софиологическому спору»[29] Арсеньев посчитал необходимым дать краткий обзор литературы, вышедшей в 1935-36 годах по теме Софии. Обращаясь к книге Архиепископа Серафима «Новое учение о Софии Премудрости Божией» и отмечая ее главную тенденцию – защиты православного учения от гностицизма, неприемлемости софиологического догмата для церковного сознания, Арсеньев все же не согласен с обвинением о. С. Булгакова в «ереси», признавая его право на философскую теорию о предвечной «материальности» Божией, которую мыслитель должен был отделить от христианского догматического учения.

Эту мысль Арсеньев развивает при анализе «Определения Архиерейского Собора Православной Церкви за границей». Отмечая его ясное и стройное изложение, доказывающее нецерковность софиологических построений о. Булгакова, Арсеньев подчеркивает, что «нецерковность» не означает противоцерковность и еретичность, потому что о. Булгаков «преданный сын Церкви». Именно уважением к «горящей духовно» личности о. Булгакова его внимание привлекает книга о. Иоанна Шаховского «Разговор семи Православных», которую Арсеньев называет «примером того истинного духа христианской братской откровенности, соединенного с христианским миролюбием», в котором желательно проводить споры и дискуссии. Мыслитель призывает понять философскую сущность построений о Булгакова. Он  подчеркивает, что  источник философского вдохновения о. Булгакова - идея  «исконной божественности твари», обозначаемой им словом «софийность». Он стремится перебросить мост через пропасть, отделяющую Бога от твари. И мост этот не столько Христос, сколько София, так как София является предпосылкой творения мира и воплощения Христа, «некой «натуралистической» гармонией, данной в Боге. История падшей твари поэтому не драма, а своего рода Одиссея (Одиссея духа). Эта теория, по Арсеньеву, глубоко оптимистична. «Перед нами яркая поэма», но… «цель ее – объяснить необъяснимое: как возможно спасение, как возможно воплощение?» Слабость философии Булгакова мыслитель видит в том, что она «объясняет тайну». «Принижается свобода снисхождения и свобода Любви Бога к падшей твари, Таинство, что Творец стал творением, что «так возлюбил мир, что отдал сына Своего…» заменяется почти естественным, почти необходимым «возвращением божественного к божественному». Булгаков, по мнению Арсеньева, «пламенеющий любовью к Христу, хочет еще более прославить Его подвиг, сам того не желая, его ослабляет, рационализируя непостижимую тайну снисхождения».[30]

Подводя итог рассмотрению темы Софии и софиологии, следует сказать, что вышеуказанный спор существенно стимулировал  развитие богословской и философской мысли Русского Зарубежья.

Евразийство

 

Другим основным преемником путейства следует назвать евразийство. Идеология евразийцев утверждала особый, не европейский по типу характер России и в соответствии с этим предлагала специальную организацию русского государства: демотический строй вместо демократического, то есть власть народа, но без участия народа. И идеократию вместо западной демократии. Лидер евразийского движения («верховный евразиец», как его называли соратники) и автор термина идеократия Н.С. Трубецкой определял ее смысл следующим образом: «Идеократия – термин вполне точный и строго определенный: это - такой общественный строй, при котором основным признаком отбора правящего слоя является миросозерцание».[31] Таким образом, изобретенный евразийцами термин означал практически то же самое, что и «истинная теократия» у путейцев, а впоследствии – «партократия», сформировавшаяся в СССР. Все три термина, по сути, подразумевают принципиальный отбор кандидатов на руководящие государственные посты по идеологическому принципу

Это течение в русской социально-политической философии зародилось в 1920 году, с выходом в Софии книги Н.С. Трубецкого «Европа и человечество», публично объявило о себе 3 июня 1921 году на заседании религиозно-философского кружка в Софии.[32]

Впоследствии, имея свои группы во многих странах (Праге, Париже, Берлине, Софии, Белграде, Лондоне, Брюсселе, Риге, Нью-Йорке, Варшаве, Таллинне и др.), евразийство просуществовало до конца 1930-х годов. [33]

Чтобы помочь консолидации различных ветвей эмигрантской религиозной философии, Г.В. Флоровский в 1922 году предлагал соратникам по евразийству организовать выпуск периодических сборников, посвященных задачам православного творчества, под заглавием «Вечные устои».[34]  Редактировать эти сборники, по замыслу Флоровского, должны были П.Н.Савицкий, П.П. Сувчинский, Н.С. Трубецкой и сам их инициатор. К участию в сборниках Флоровский надеялся привлечь С.Н. Булгакова, Н.С. Арсеньева, Г.В. Вернадского, П.М. Бицилли, Д.П. Святополка-Мирского.

Из переписки Флоровского с Трубецким  известно, что Флоровский планировал привлечь Н.С. Арсеньева к сотрудничеству в журналах. Арсеньев вместе с Меллером-Закомельским составил план изданий. Это план общедоступных сборников о православии со статьями «скорее компилятивно-начинающими, нежели оригинально изыскательными». Арсеньев посчитал необходимым предложить свои темы: о  мистике Запада и мистике Востока, об идеале совершенного человека по «Добротолюбию». Во втором томе «Устоев» предполагались статьи Н.С. Арсеньева: «Православный аскетизм» и «Преображение твари». В письме Флоровского к Трубецкому констатируется: «Арсеньев произвел хорошее впечатление на Савицкого, мне пишет покорные духовно письма, и полезен поэтому: он дает то, чего не хватает «ищущим», - факты»[35].

В евразийстве Н.С. Арсеньева привлекала идея объединения на основе Православия. По мнению Н.С. Трубецкого, «непрерывная традиция есть одно из непременных условий нормальной эволюции».[36] На этом строится и культурология Н.С. Арсеньева. В его работах о русской жизни, о России говорится о силе ее Духа: «Героизм в соединении с простотой смирения можно определить как тот идеал, который русский народ видит перед собой всегда, если только душа его не целиком оторвана от своих истоков», истоки же эти – «в смиренной  духовной трезвенности Православия», «в динамически развивающейся традиции».[37]

 

Экуменическое движение

Оказавшись в эмиграции, русская интеллигенция встала перед проблемой сохранения своего национального культурного единства. И в то же время русское духовенство в изгнании стало устанавливать контакты с другими христианскими конфессиями, вести с ними диалог. Особенно активно встречное движение выразила Англиканская церковь. Экуменическое движение  в русском зарубежье - молодежное движение, перенимавшее опыт западных организаций, повторявшее их практику, получило название Русское христианское студенческое движение.

В 1923 году в Чехословакии, в Пржебове, состоялась всеевропейская встреча представителей эмигрантских студенческих групп и организаций, на которую собрались члены упомянутых выше неформальных объединений и кружков духовного совершенствования. Именно на этой конференции произошло оформление РХСД (Русское христианское студенческое движение). ИМКА и всемирное христианское студенческое движение предоставляли средства и поддерживали первые шаги РХСД. Главная цель этой организации состояла не столько в отстаивании узко понимаемых интересов студенчества, сколько в налаживании более тесной связи между и духовными, и практическими потребностями студентов.

С течением времени ключевым аспектом деятельности РХСД, которое находило все большее отражение на страницах «Вестника», стали контакты, встречи, дискуссии, конференции между православным эмигрантским духовенством, интеллигенцией и лидерами РХСД и их коллегами из Англии, в меньшей степени - из Германии. Это был лишь один из аспектов широкого экуменического движения, в которое включилась русская церковь в Западной Европе в 1920-е годы. Этот процесс был санкционирован митрополитом Евлогием (но осужден епископами в Сремски Карловицах) и получил активную поддержку института Святого Сергия.

 В 1927 году в Сент-Олбансе лидеры англиканской церкви, если говорить точнее, ее англо-католического крыла, организовали первую встречу РХСД и групп английских студентов. Встреча положила начало целой серии конференций, в которых принимали участие русские, как миряне,  так и духовенство, и англикане. Корпорация Святой Сергий – Сент-Олбанс была создана при активном участии Н.М. Зернова, прежде входившего в состав вышеупомянутых студенческих кружков, занимавшихся проблемами духовного совершенствования. Он был приглашен в Оксфорд читать лекции по восточному христианству. Корпорация оплачивала обмен студентами, главным образом поездки русских на учебу в Англию.

Митрополит Евлогий   и его партнеры-англикане пришли к взаимному признанию причастия, совершаемого обеими церквями. Тем не менее, никогда речь не заходила о какой-либо унификации, о достижении компромиссной позиции по основным разногласиям догматического или литургического характера. Их взаимоотношения  сохраняли характер корпорации, братства, причем, каждый из партнеров признавал самостоятельность другого и уважал его таинства, соглашаясь вместе с тем искать пути сближения позиций по церковным и социальным проблемам. «Некоторые лидеры и его идейные наставники, например, Г.В. Флоровский и Г.П. Федотов, установили тесные интеллектуальные связи с Англией. Конференции стимулировали пробуждение у русских интереса к социальным течениям на Западе». [38]

Н.С. Арсеньев был членом Всемирного Союза Христианских Церквей, участвовал в католических конгрессах, в Лозанской конференции (1927), проходившей под девизом: «Вера и устройство Церкви», и Эдинбургской (1937).

Ученый отметил, что на Лозаннской конференции католическая церковь «не была представлена (она относилась к экуменическому движению в своих верхах сначала критически и даже враждебно, позднее с большим, и даже сочувственным интересом, но все же с известной сдержанностью). Православную церковь представляли 25 человек из 500 участников. И хотя не было особой надежды  найти общий язык между всеми представителями различных церквей, но общая резолюция получила свою сердцевину. Что могли христианские церкви принести миру? Они могут и должны принести миру то, что, для чего они существуют: благовестие о Христе, как воплощенном слове Божьем, пришедшем в мир для спасения мира» [39].

В старинном английском городке Сент-Олбанс (святой Албаний был первым мучеником Англии) проходила конференция Содружества Св. Албания и Св. Сергия. «На святках, - как вспоминал в 1979 году  С.А. Зеньковский, профессор истории, племянник В. В. Зеньковского (отца Василия), - было начало продолжающихся и до наших дней встреч православных и англикан, по преимуществу студентов, профессоров и духовенства, с целью выяснить общие богословские положения и интересы и постараться найти пути сближения этих двух вероисповедований».[40]

 Идеи сближения различных ветвей христианства Н.С. Арсеньев слышал с юного возраста. Князь Юрий Алексеевич Долгорукий и его жена Елизавета Петровна (урожденная  Давыдова) были родителями бабушки Николая Сергеевича по отцовской линии. Супруги были в дружбе с митрополитом Филаретом. Елизавета Петровна ездила в молодости в Саров к преподобному Серафиму. Они знали Хомякова и ценили сочинения швейцарского пастыря Александра Винэ (1797-1847), профессора истории литературы Лозанского университета, проповедника и автора ряда богословских и историко-литературных трудов. Винэ мечтал о сближении между христианами, взаимопонимании, особенно между протестантами и католиками. Арсеньев писал: «Он указывал и тем, и другим, что Евангелие говорит об основоположной силе благодати Христовой, творящей нового человека, призванного к активности, мужественному подвигу и непрестанному  возрастанию духовному. Это приближает его к православному воззрению на характер духовной жизни».[41]

В 1842 году князь Юрий Алексеевич Долгорукий  специально приехал в Лозанну для встречи с Винэ и пробыл там две недели (с 6 по 19 мая) и каждый вечер от 6 или 7 до 11 часов проводил в интенсивных беседах с Винэ. О встрече с гостем из России Вине в письме своей дочери сообщал: «Пребывание иностранца оставило глубокий след в моей памяти. Он провел это время в Лозанне специально ради меня, так как он думал, что может много от меня получить, и от которого на самом деле я получил много».[42]

Кроме того, Долгорукие интересовались Оксфордским движением 30-50-х годов XIX века. Это движение стало источником обновления и духовного возрождения Англиканской церкви. Ряд служителей ее были охвачены «идеалом восстановления полноты церковности». «Отсюда началось, - писал Н.С. Арсеньев, - усиленное стремление многих выдающихся представителей Англиканства к сближению с Православной церковью, отсюда началась дружественная переписка А.С. Хомякова с одним из виднейших деятелей Оксфордского движения W. Palmer. Когда Palmer в 40-х годах приезжал в Россию, он часть лета провел у Долгоруких в их имении Красное Новосильского уезда Тульской губернии. Отсюда возник живой контакт семьи Долгоруких и затем Арсеньевых с этим движением»[43].

Оказавшись в эмиграции, Николай Сергеевич часто посещал Англию, приезжая из Кенигсберга в Оксфорд, Кембридж и их колледжи. Его привлекала напряженная духовная и умственная атмосфера этих учебных заведений. Он отмечал красоту литургической службы в величественном соборе «Королевского» колледжа в Кембридже с «серебряными голосами хора мальчиков», гимны, полные устремления к «полноте Церкви».

Фото
Участники Съезда Совета РСХ Движения в Буасси (июнь 1935 г. ) слева направо — первый ряд, сидят: 1. Е. Н. Кульман-Хирьякова (дочь проф. Н. К. Кульмана, сестра В. Н. Кульмана, ставшего еп. Мефодием); 2. М. Е. Миллер-Чекан (дочь ген. Е. К. Миллера, жена о. Александра Чекана); 3. В. А. Зандер (урожд. Калашникова); 4. Т. Ф. Баймакова (жена о. Дмитрия Клепинина); 5. В. В. Зеньковский (председатель РСХД); 6. прот. Сергий Булгаков; 7. прот. Сергий Четвериков; сидят по другую сторону стола: 8. М. П. Толстая; 9. А. Е. Маттео; 10. Ф. Т. Пьянов; 11. А. С. Четверикова; 12. свящ. Александр Киселев; 13. Е. С. Меньшикова (урожд. Серикова); 14. свящ. Александр Чекан; 15. И. А. Харун (позже архиеп. Сильвестр); 16. Б. В. Плюханов; стоят: 17. К. М. Перешнева; 18. Б. П. Вышеславцев; 19. мать Мария (Скобцова); 20. Г. Л. Романов; 21. свящ. Виктор Юрьев; 22. (за ним) П. Т. Лютов; 23. В. А. Нерцессян; 24. Лев Арабей (в белой рубашке); 25. В. С. Слепян; 26. ?; 27. И. А. Лаговский; 28. И. В. Окунева (чуть видна); 29. З. И. Павлова (позже жена свящ. Игоря Верника); 30 Т. И. Павлова (позже жена поэта В. Смоленского); 31. Д. А. Клепинин (позже священник); 32. Л. Н. Липеровский (врач, диакон, позже священник); 33. Э. И. Мак-Потен; 34. Л. И. Шибаева; 35. О. Л. Доценко; 36. Г. Бахрушин; 37. Л. А. Зандер.

 

Обращаясь к теме единения христиан, Арсеньев рассказывал о ряде посещений России некоторыми членами Англиканского Епископата и другими руководящими лицами Англиканской церкви. Приехавшие в Россию на коронацию императора Николая II, англиканские иерархи также вели беседы о возможности сближения Англиканства с Православной церковью. Они вели их как с рядом русских иерархов, так и с рядом верующих и образованных православных мирян, например, с зятем Долгоруких, В.С. Арсеньевым, дедом Николая Сергеевича, с П.Б. Мансуровым и др.

Н.С. Арсеньев писал об англичанине Джоне Беркбеке, который стремился познакомить соотечественников с Православной церковью, особенно ее литургической жизнью. Беркбек издал переписку Хомякова с Пальмером, трактат Хомякова «Церковь едина» в переводе на английский язык. Беркбек 18 раз приезжал в Москву, и был знатоком и любителем православного богослужения.  Он говорил, что во всем христианском мире нет ничего равного по красоте московским службам Страстной недели и Светлого воскресения. Также он бывал в доме В.С. Арсеньева на Садовой, и юный Николай Сергеевич внимательно слушал их беседы.

В 1959 году произошла памятная для Н.С. Арсеньева встреча с папой Иоанном XXIII. У них был продолжительный разговор в Кастель Гандольфо. Н.С. Арсеньев вспоминал в книге „Дары и встречи жизненного пути“, как он задал вопрос Папе, которого считал святым, как он видит объединение Церквей, и получил ответ: «Знаете ли Вы, из чего я исхожу? Я исхожу из молитвы Господней – от первых трех ее прошений: Да святится Имя Твое! Да приидет царствие Твое! Да будет воля Твоя! Если Его имя будет прославляться в нас и через нас, если придет к нам и будет царить в нас и руководить нами Его царство, если Его воля будет твориться в нас и через нас – тогда мы будем все едины“.[44]

В 1964 году Арсеньев был представлен папе Павлу VI. В сентябре 1965 года он был приглашен в качестве наблюдателя и гостя на 4 сессию Второго Ватиканского Собора, где  присутствовал на ряде заседаний.

Н.С. Арсеньев не раз обращался к выдвинутой Хомяковым идее соборности, которая является духовной традицией Восточной церкви. В России уже в XVIII-XIX веках, - отмечает философ, - возникла потребность ощутить единство христиан, и потрясения XX века лишь усилили эту тягу: «В тишине, трезвенно и осторожно, в великой верности своей Церкви вырастала в некоторых российских кругах Русской Православной церкви большая потребность ощутить единство со всеми христианами, верующими в того же единого Господа; внимательным и ответственным изучением предмета, дружеским общением с западными христианами и собственным ростом духовным приготовлять и расчищать почву для взаимного понимания».[45]

 

К теме единства христиан Н.С. Арсеньев будет неоднократно возвращаться в своих работах. Он считал, что «истинно экуменическое движение» не противоречит православию, а из него вытекает, так как Православная церковь выступает носительницей древнехристианского предания, а экуменическое движение по сути – это возвращение к раннему христианству.[46] «Одним из величайших даров, - писал Арсеньев, - полученных мною в жизни, было то, что я в течение долгого времени был свидетелем живых примеров христианской праведности, более того – примеров такой христианской жизни, которая, судя по плодам ее и силе воздействия в любви, приближалась к святости (решаюсь сказать даже это). Это было горение перед Богом, смиренно мудрое, не бросающееся в глаза, но покоряющее любовью – безмерным, самозабвенным, смиренным служением любви. Вдохновение этого горения было христоцентрично… И как вдруг в свете духовного горения таких людей раскрывались перед взором и источники христоцентристского горения и других праведных людей (например, и христианского Запада), живших из того же источника – тем же пришедшим в мир Господом Иисусом. Вот первые бессознательные практические уроки «экуменизма» (оставим, впрочем, это слово ввиду его непопулярности среди ряда серьезно верующих людей – непопулярности, вызванной промахами и ошибками, а также тенденцией к обмирщению, секуляризации и «политизации» веры, обнаружившейся в последнее время у многих деятелей этого нынешнего «экуменического движения»). Ощутить это христоцентристское горение в других горячо верующих и жизнью своей (курсив Арсеньева) об этом свидетельствующих христиан, принадлежащих даже не к нашей Церкви, а к другим христианским исповедованиям: вот первый шаг к обретению всеми нами, христианами, утраченного (но не вполне, не в глубине своей) единства.[47]

Вера Н.С. Арсеньева в христианское единство крепилась на том, что всей своей жизнью, как писал Штаммлер (Stammler) [48], «он стремится не строить стены, а сокрушать их, не рыть канавы, но заполнять их, не хвастаться относительно предполагаемого превосходства, но отдать должное всем родственным формам и выражениям христианской жизни… Здесь нет духа авантюристического дипломата Церкви, который ради достижения политической цели, в своей работе может избегать утверждений и заявлений, ведущих к столкновению; вместо этого – дух справедливости (справедливости в библейском смысле), который способен не просто объяснять различные ошибки, но чувствовать общую правду, и чувствовать это в милосердии: Amo ut intelligam».[49]

Участие Арсеньева в экуменическом движении, приобщение к объединению христианских церквей носило характер его личного приобщения к духовному, внутреннему оформлению человечества. Как пишет Хализев, Арсеньев подчеркивал, опираясь на А.С. Хомякова, неумирающее значение Восточной церкви, говоря о соборном характере нашего спасения; что потрясения нашей эпохи углубили и усилили «потребность ощутить единство христиан»[50].

Вопрос об экуменическом движении - это серьезный вопрос, - считает исследователь современного христианства, ученик Н.С. Арсеньева, В. М. Боровой. – «Его придется нам обсуждать потом, по-настоящему обсуждать, потому что православные церкви не только участвуют, но по требованию православных церквей был основан Всемирный совет церквей. По требованию Константинопольской патриархии. Как это было? Я изучил женевские архивы, относящиеся ко времени кануна войны. Там есть письма Патриарха Тихона, который является сейчас авторитетом у нас, с благословением экуменического движения и с обещанием, что Русская церковь будет участвовать в нем. Там есть заявление двух обер-прокуроров Священного синода накануне революции - Саблера и Львова, что Русская церковь будет участвовать в экуменическом движении. Там есть заверение митрополита Платона Одесского. А Русская церковь не могла участвовать. Платон Одесский произнес великие слова: «Наша церковь сейчас больна телом, умом и душой. И мы сейчас не можем участвовать. Но как только выздоровеем, обязательно примем участие. И сейчас про нашу церковь можно сказать - она больна телом, умом и душой, потому что начались расколы, как тогда. Тогда было обновленчество, "Живая Церковь", григорьевцы, иосифляне, и все друг против друга. А пользовалась этим безбожная коммунистическая власть. Сейчас у нас начались расколы: украинцы-автокефалисты и Зарубежная церковь, катакомбники и все прочие, а пользуются этим сейчас не атеисты, а неправославные церкви».[51]

Экуменическая проблема занимает важное место в русском богословии последнего полустолетия. Это были годы больших, и, во многих отношениях, неожиданных столкновений православной церкви с христианским Западом в пределах экуменического движения. История этого столкновения, сначала его "предэкуменической" стадии, и затем его развития в Вере, Жизни, Труде и Всемирном Совете Церквей представлена в работах Флоренского, Зернова. Нужно подчеркнуть  в то же время,  что параллельно богословской поляризации, упомянутой выше, современное русское богословие приняло два различных подхода к самому явлению экуменического движения и к характеру православного участия в нем. С одной стороны, мы находим богословов, сознающих экуменическое движение, в некотором смысле, онтологически новым явлением в христианской истории, требующим глубокого переосмысления и переоценки православной экклезиологии, сформированной до "экуменической" эры: С.Н. Булгаков, Л.А. Зандер, Н.М. Зернов, П.Н. Евдокимов. Этой тенденции противостоят те, кто, не отрицая потребности в экуменическом диалоге и защищая необходимость православного участия в экуменическом движении, отклоняют самую возможность любого экклезиологического пересмотра или регулирования, и кто рассматривает экуменическое движение главным образом как возможность православного свидетельства Западу. В работах Флоровского эта тенденция находит свое наиболее ясное выражение. В течение долгого времени экуменическая работа была ограничена почти исключительно русскими богословами диаспоры. Отношение церкви в СССР было открыто отрицательным,   но после вступления во Всемирный Совет Церквей в 1961 году,  когда возникли новые контакты с Ватиканом,  это отношение изменилось. Ситуация однако остается во многом запутанной. Официальное членство православных церквей в экуменических советах далеко не означает православного согласия по экуменической проблеме. Второй Ватиканский Собор пока вызвал только фрагментарные и осторожные комментарии и несколько предложений, воздействие которых на богословскую мысль слишком рано пытаться оценить.

Н.С. Арсеньев и И.А. Ильин

 

И.А. Ильин и Н.С. Арсеньев довольно часто встречались в Берлине, в Кламаре, Париже. Дважды Арсеньев принимал Ильина у себя в Кенигсберге. Это было в 1926 и 1929 году. Ильин в это время был профессором Русского научного института в Берлине. Он читал систематически и периодически курсы на русском  и немецком языке и выступал с публичными лекциями перед немецкими слушателями во многих городах Германии, активно участвуя в политической жизни русской эмиграции. Ильин много писал в русской печати: в журнале Струве «Русская мысль», в белградской газете «Новое время», парижском «Возрождении». Одновременно с этим редактировал свой собственный журнал «Русский колокол» и сборник «Мир перед пропастью. Политика, Хозяйство и культура в коммунистическом государстве, в котором принимал участие и Арсеньев.

Тексты лекций Ильина публиковались в  виде статей в немецких изданиях или отдельных брошюр: «Коммунизм или частная собственность? Постановка проблемы», «Яд. Дух и тело большевизма».

В Кенигсберге лекции Ильина проходили в Штадтхалле (сейчас историко-художественный музей). Арсеньев отправил в газеты свою корреспонденцию о лекции Ильина в Кенигсберге 30 января 1926 года:

«Лекция о правосознании в современной России (на немецком языке), собственно о русской революции, то есть о болезни правосознания русского народа, о большевизме, о характере большевистской власти. Это лекция явилась выражением огромной духовной силы, заряженности все больше и больше энергией и с напряженно возрастающим вниманием в течение почти двух часов слушающую, захваченную лектором иностранную аудиторию».[52] Также Арсеньев отметил, что аудитория в 900 человек представляла собой «цвет кенигсбергского образованного общества».  Блистательность лекций Ильина, их огромный успех отмечали во многих городах. Так, например, Струве писал из Мюнхена о лекциях Ильина: «Ильин – редкое и значительное явление русской образованности». Высокую оценку Струве дал также работе Ильина «О сопротивлении злу силою».

Ильин рассматривал духовный опыт в философии совести и доброты, чтобы «измерить беду современного нравственного индефферентизма, возродить в себе способность быть счастливым в доброте и быть добрым в несчастии», чтобы «стать мудрее в непосредственности, стать цельным в вещественности», чтобы «в религиозном обновлении душ возобновилось одинокое боговидение и соборное богоутверждение».[53]

Н.А. Бердяев в статье «Новое Средневековье», вышедшей в журнале «Путь», увидел в Ильине лишь «правого монархиста». «Ильин в корне отвергал Бердяева с теми его мотивами, которые он именовал бердяевщиной и даже белибердяевщиной. Но и Бердяев отвергал Ильина с его христианской философией сопротивления злу силой. В этом отношении название статьи Бердяева по поводу соответствующей книги Ильина говорит само за себя: "Кошмар злого добра". Этот перечень разногласий и взаимных отталкиваний можно было бы продолжать довольно долго»[54].

Н.С. Арсеньев в журнале «Путь» выступил в  защиту Ильина: «Нельзя представителей русского национального движения в самом существе их характеризовать только словами «правые монархисты». Это не есть для многих из них окончательно определяющее, последнее, основоположное, то, из чего все вытекает. Решающее есть веяние нового духа – духа подвига, и это игнорирует Н.А. Бердяев». «Бердяев, нападая жестоко и страстно не только на книгу И.А. Ильина, но и на самый духовный облик И.А. Ильина, нападая без всяких оговорок на правых вообще, как раз нарушает заповедь любви, ибо осуждает не аберрацию мнения, а производит суд над человеческими личностями».

В мягкой форме, свойственной глубоко христианской, благородной личности, Н.С. Арсеньев, прослеживая выступления Бердяева в нескольких номерах «Пути», заключает: «Н.А. Бердяев, писатель, глубоко согретый духом христианской свободы, глубокий христианский мыслитель, сам – одна из крупных ценностей современной нашей философской литературы, от которого мы ожидаем еще многих ценных плодов его творчества – забывает однако об одном: лишь глазам любви открывается сущность людей и явлений»[55].

 И. А. Ильин, видя в Арсеньеве одного из близких ему современников,  в своих работах неоднократно делает ссылки на Н.С. Арсеньева, как специалиста по истории религии и философии. Опирался он Арсеньева и в своей политической деятельности. Так в письме к Струве, рассказывая  о выступлении против него  марковцев на Русском общественном собрании в Берлине, называя их «общественным трупом», он пишет: «Вторичные выборы пройдут не ранее 23-24 мая. У нас имеются деньги на приезд  Таваловича, Тубентиса, Соколова-Кречетова. Устроим еще и Н.С. Арсеньева из Кенигсберга. 16. 3. 1926».

На близость мировоззрения Арсеньева и Ильина указывали многие мыслители. Так, например, Р. Плетнев, характеризуя книгу Арсеньева «Жажда подлинного бытия», писал: «Лично я особенно люблю эту редко яркую книгу, книгу устремлений ее автора к тем, кто и в глубокой древности жаждал иного, подлинного, преображенного бытия. Н.С. приводит тексты (он хорошо знает и древние языки), открывающие Основу, «основоположную Божественную Действительность, действительность, из которой все живет и перед которой все остальное бесконечно мало и ничтожно». И во всем написанном Н.С. есть то, что Иван Александрович Ильин (1883-1954) называл «Поющее сердце». Для Арсеньева приобщение к Богу есть касание к «совершенной полноте бытия»[56].

Арсеньева и Ильина объединяло понимание «великого религиозного закона синергии, то есть свободного сотворчества Духа Божия и духа человеческого в жизни людей», «цельности веры и религии», «свободно воспринимаемой Благодати». В то же время, признавая, что «гениальное цветение русского духа исходит  из корней Православия», Ильин подчеркивал: «но не под руководством церкви. Все великое, священное идет изнутри – от сердечного созерцания, от очистившегося воображения».

Для Арсеньева же церковь имела огромное значение, так как   «сохранила миру содержание апостольской проповеди». «Церковь учит активному устремлению к Богу, «восхождению сердца» к Богу. Жизнь церкви – это жизнь молитвы. Взывая, получаем силу его на помощь».[57]

 

 

Кенигсберг

 

 

24 года Арсеньев работал в Кенигсбергском университете. Вначале он преподавал русскую литературу, но в то же время и сам слушал лекции, чтобы сдать необходимые экзамены  с целью получения степени доктора философии, которой он был удостоен 16 июля 1924 года. Он становится приват-доцентом, а затем экстраординарным профессором. Это был специалист высокого класса. «Он педагог по призванию, - писал А. Оболенский, - по первому выбору. На этом поприще он являлся представителем истинного «университетского» звания. Поэтому он был таким замечательным педагогом в области духовной культуры, то есть в той отрасли познания, в которой так мало места для всякого педагогизма. Такое восприятие  науки особенно ценно в нашу эпоху, когда дробная специализация стала условием успешного развития знаний. Именно в то время, когда «хорошо» знать что-нибудь может только специалист, причем, чем лучше, тем уже замыкается он в своей специальности, Николай Сергеевич остается представителем «цельного знания». Читал он свои лекции с особенной восторженностью, с каким-то юношеским энтузиазмом; он в них как будто искал ответы  и для самого себя. Может быть, поэтому в его лекциях всегда чувствовалось какое-то духовное волнение».[58]

 

В Кенигсберге не было православной церкви, но благодаря усилиям Арсеньева там была зарегистрирована Греко-православная (русская) община. Особенно большая русская диаспора была в Кранце (Зеленоградске), которая осела там после первой русской революции. Но Арсеньев ездил по всей Восточной Пруссии, чтобы собрать православную общину. « В 1925 году она насчитывала 605 членов»[59]. Фактически Арсеньев ее возглавлял. Служба проходила в Лебенихтской гимназии и не носила регулярного характера. Лебенихтская гимназия находилась на месте нынешнего памятника морякам-балтийцам на Московском проспекте. Сообщение о проведении службы размещалось в газетах. Место регистрации общины – адрес, по которому проживал Н.С. Арсеньев.

Сюда приезжал из  Сувалковской области, которая после Версальского договора отошла к Восточной Пруссии, помещик Бибиков, из деревни Гарбась в предместье Сувалок – помещик Галцевич.

Арсеньев поддерживал дружеские отношения с профессором Кенигсбергского университета Иогансеном, который возглавлял университетский институт по изучению Востока. Его отец был консулом в России. Вместе с отцом Иогансен остался после революции в Советском Союзе, работал зоологом на Алтае. Позже он со своей дочерью эмигрировал в Данию, а затем приехал в Кенигсберг. В университете также работала Ольга Антоновна Маркграф, родом из Челябинска, жила на улице Штайндамм, недалеко от Арсеньевых.

Среди немецких ученых, преподававших в Кенигсбергском университете, Арсеньев выделил Ганса Ротфельса, одного из ведущих ученых-историков ХХ столетия. Он прибыл в Кенигбергский университет в 1926 году. «Своеобразная историко-культурная среда Восточной Пруссии, - писал К. Лавринович, - формировавшаяся под влиянием разных народов и культур, особенности исторического развития этого края, отдаленного, а в то время изолированного от «старых» немецких земель, произвели на историка Ротфельса сильное впечатление. И он переключился на исследование восточно-прусского и балтийского региона как совершенно особого культурного и духовного пространства. Ему удалось показать, что именно отсюда в ХVIII  и в первой половине XIX веков исходили мощные импульсы, стимулировавшие реформы фон Штайна и его соратников, что современные конституционные реформы, направленные на широкое вовлечение граждан к управлению государством, имели истоки в традициях Восточной и Средней Европы.

Но Ротфельс был евреем, и уже в 1933 году против него был предпринят первый выпад со стороны студентов-антисемитов, затем последовали дискриминационные меры по отношению к условиям научной работы. В 1935 году Ротфельс вынужден был уехать в Берлин, а затем – в Англию, позже -  в США. Ганс Ротфельс возвратился в ФРГ в 1951 году и стал активным организатором исследований причин возникновения и последствий фашистской диктатуры в Германии»[60].

5 июля 1935 года Арсеньев в письме  М. Здзеховскому писал: «Мой коллега по Кенигсбергскому университету горячо мною ценимый и уважаемый проф. v. Richthofen (Vorgeschichte)[61] собирается с рядом других ученых из различных стран издать сборник, посвященный вопросу об изнасиловании большевиками русской науки[62] и очень просил меня написать Вам и просить о Вашем сотрудничестве касательно любой области научной жизни в России, согласно Вашему усмотрению, если это Вам не трудно»[63]. Это предшествовало проведению в Кенигсберге научной конференции в защиту ученых в Советском Союзе, в которой приняли участие Василий Арсеньев и Николай Арсеньев. Николай Сергеевич выступил с докладом, позже опубликованном в журнале «Hochland».[64]
В предисловию к журналу (Ежемесячный журнал для всех областей знаний. Литература и искусство) его издатель Карл Мут  выражает благодарность Кенигсбергскому университетскому Союзу ректору университета Альбертина, профессору Грюнбергу «за прием в печатный ряд Университетского Союза».

О личности ректора университета Альбертина фон Грюнберга известно немного. Но оригинальность его как ученого выразилась в совместно с Эрихом Кохом разработанным проектом о глубокой интеграции СССР и Германии. «Грюнбергом была разработана, - пишут калининградские историки С.Новиков и В. Гайдуков, -  казавшаяся тогда фантастической «география будущего». Создавались эскизы карт с силовыми линиями, силовыми полями, линиями электропередач, автотрассами, железными дорогами, каналами. Точно распланированные экономические карты включали в себя все восточно-европейские территории, вплоть до Черного моря и Кавказа. Германия и западная часть СССР превращались в единую транспортно-экономическую систему. Конечная цель идеи состояла в создании единого гигантского государства не посредством завоевания СССР, а путем образования альянса, союза между двумя странами руководить федерацией планировали совместно и централизованно, сделав объединенными административные органы двух государств»[65].

Ответ Гитлера был краток: «Только одному дано повелевать, и, чтобы это дано было нам, мы должны победить Россию.» Хотя проект не был принят, Ганс фон Грюнберг до конца существования университета оставался его ректором. Можно лишь предположить об относительном совпадении в понимании Грюнбергом  и Арсеньевым последствий той  мировой катастрофы, которой станет вторая мировая война.

Своеобразным  предупреждением фашизму стала  книга Арсеньева на немецком языке «Das heilige Moskau» (Святая Москва)[66], которая вышла сначала на немецком языке, потом была переведена на английский и французский. „Святая Москва“ - картины религиозной и духовной жизни 19 столетия. Это портрет российской столицы, как центра российской культуры. Это книга об истории духовной культуры России, ее православной основы, ее художественных форм, об архитектуре, музыке, поэзии, живописи в Москве. Российское общество представлено философами, богословами, учеными, „праведниками“, как замечает Арсеньев, подчеркивая их нравственную красоту. Книга написана на немецком языке, так как была адресована в первую очередь немецкому читателю. Когда Арсеньев готовился к встрече с Папой Римским Иоанном XXIII в 1959  году, он принял решение подарить именно эту свою книгу.

А.В. Трубецкой, который некоторое время работал в библиотеке университета, вспоминал, что и во время войны там висел портрет Пушкина. В его книге есть воспоминание о  посещении королевского замка, в котором находилась вывезенная из Пушкина Янтарная комната: « Я с Арсеньевыми ходил смотреть эту комнату. Янтарь местами был сильно поломан. Говорили, что штыками солдаты выламывали панели. Здесь же висела табличка, что шедевр немецкого искусства возвращен на родину. Арсеньевы тихо возмущались»[67]

В 1939 году у Арсеньева на Регентен штрассе поселился сын Аполлинария Константиновича Бутенева Михаил. Он поступил на экономический факультет университета, а когда началась война, очень переживая за отца, который оказался в оккупационной зоне, отправился на фронт переводчиком. Пробыл там полтора месяца и добился приезда к отцу, в Щорсы, под предлогом, что необходим больному родителю. Здесь Михаил Бутенев познакомился со своим родственником А. В. Трубецким, попавшим в плен и после долгого лечения получившим разрешение уехать в Германию, так как был князем по происхождению А.В. Трубецкой пишет: «Поздно вечером мы были в Кенигсберге (Это была зима 1943 года). Крытый перрон, большой вокзал. Сдали вещи и вышли в темный город. Трамвай! Последний раз я видел трамвай в Москве. Поехали. В вагонах тускло горят синие лампочки. В занавешенных окнах  есть только горизонтальные просветы засиненного стекла. В них иногда видны силуэты больших черных домов без единой светлой щелочки. Ехали долго, прогромыхали по двум мостам. Вылезли и пошли по темной широкой улице (сейчас проспект Мира) с небольшими двух- и трехэтажными домами, обсаженными деревьями. Миновали один или два перекрестка, свернули налево на Regentenstrasse (сейчас улица Чапаева), вошли во дворик второго дома, поднялись на второй этаж и попали в объятия к Арсеньевым, в милую, как будто давно знакомую и родную русскую семью».[68]. 

Владимир Сергеевич Трубецкой описывает Арсеньева как «человека преклонного возраста (ему было 60 лет), совершенно седого и несколько подслеповатого. О Юрие Сергеевиче он пишет как о симпатичном, простецком человеке, служившем техническим секретарем в японском консульстве. (В одном из первых разговоров он, показывая свою несколько изуродованную руку, сказал улыбаясь: «Это меня красные курсанты под Псковом».) С ними жила, - продолжает Трубецкой, - их сестра Наталья Сергеевна, тетя Ната, милая, скромная и деликатная старушка, и ее сын, Сергей Балуев, симпатичный, открытый и доброжелательный парень, на год моложе меня, учившийся на медицинском факультете университета. Главой семьи был Николай Сергеевич – дядя Никола. В дни нашего приезда в доме гостила вторая сестра Арсеньевых, жившая постоянно в Берлине, Вера Сергеевна. Я ее смутно помню еще по Москве. Со своим братом Василием Сергеевичем и его женой тетей Олей, своим мужем Гагариным (не князем), моим большим приятелем детства Алешкой Нарышкиным, по прозвищу «Серепа» и его матерью, Вера Сергеевна выехала за границу в начале 30-х годов. Все они были выкуплены дядей Николой (в те годы существовала такая форма эмиграции: заграничные родственники платили валютой за возможность выехать из СССР оставшимся. Хотя гостям были рады, но надо было думать, чем их кормить, поэтому:

«На следующий день пребывания в Кенигсберге надо было получать продовольственные карточки. Их выдали сразу на две или три недели, поставив соответствующий штамп на пропуске. Карточки выдавали отпускные, единые для всей Германии – в наших пропусках в графе «цель приезда» стояло «Отпуск» - любезность новогрудских властей. Месяца через два или три форму и расцветку этих карточек стали менять и вот почему. При бомбежках англичане стали сбрасывать эти карточки в неограниченном количестве – довольно эффективный способ экономической войны. Я не помню недельного рациона, но жить на одни карточки было трудновато, особенно после привольных щорсовских хлебов. Достоинством карточек было то, что все, что там было указано – все выдавалось вплоть до «одного яйца и 62, 5 граммов плавленого сыра» в неделю.

Интересно описание Кенигсберга 1944 года, представленное Трубецким: «Город старинный, большой. В центре его замок с круглыми башнями по углам. Одна башня поздняя. Говорят, что ее спроектировал сам кайзер Вильгельм. В центре города на острове, обтекаемом рукавами Прегеля, старинное здание университета, который в тот года отмечал свое 400-летие. Недалеко от замка два замерзших пруда с беспечными конькобежцами, как будто и нет войны. Много деревьев. Все добротное, аккуратное, чистое, хорошо ухоженное и никак не чувствуется, что страна ведет страшную и жестокую войну. Правда, надо сказать, что в дни разгрома Сталинградской группировки были закрыты кино и театры, а на фронтовых картах-схемах, выставляемых в витринах, Сталинград просто перестали изображать. Был пущен слух, что фельдмаршал Паулюс покончил жизнь самоубийством («фельдмаршалы в плен не сдаются»). На стенах домов, в витринах магазинов да иногда в трамваях висели плакаты, по-видимому, геббелевского ведомства на тему «Враг подслушивает». Иногда это были просто три буквы РST! – молчи! Запомнился и такой плакат: на мрачном темном фоне толпа изможденных людей несет на большом бревенчатом помосте огромных размеров, прямо-таки исполинский, электромотор. А сзади, выше толпы, ее подгоняет батагом великан восточного типа, очень похожий на нашего вождя. Плакат впечатляющий, а вот надписи не помню. Может, ее и не было. Все и так ясно.

По воспоминаниям А.В. Трубецкого, Наталья Сергеевна приглашала к себе домой советских военнопленных и вывезенных в Восточную Пруссию на работы молодых людей. В доме шли разговоры о войне 1812 года, крепла ненависть к фашизму и любовь к России.

В августе 1944 года Кенигсберг подвергся английской бомбардировке. Один из жителей Кенигсберга вспоминал, что в год 400-летия Альбертины, Кенигсбергского университета, последняя лекция, прочитанная студентам, была о творчестве Ф.М. Достоевского. К сожалению, я не помню ни автора, ни названия этой статьи, в которой и не назывался лектор, но единственным преподавателем, кто читал историю русской духовной культуры в Альбертине, был Н.С. Арсеньев. Он много написал о Достоевском, засиживаясь далеко за полночь над рукописями в доме на Регентенштрассе, но сейчас хочется привести лишь одно его высказывание из кенигсбергского периода: «Две бездны ужасали Достоевского: космическая и внутренняя жизнь. И лишь бездной Божественной любви может заполниться бездна нашего страдания».

В 1944 году Арсеньев вместе с членами своей семьи с помощью тетушки, леди Эджертон, получает польский паспорт и переезжает в Париж. Ему необходимо было сделать глазную операцию, которая прошла успешно. В течение двух лет читал лекции по истории русской религиозной мысли в Сорбонне, в Ecole des Hautes Etudes и в Institut Catholique, в Богословском институте Святого Дионисия.

Семья Арсеньевых после войны, пережив ужасы жизни при нацистском режиме, оказалась во французском лагере для «перемещенных лиц», известном под названием "ди-пи", где находились помимо военнопленных, фольксдойче, остарбайтеров и др., эмигранты первой волны, в том числе и ученые, инженеры, врачи, техники. Им приходилось по 5-6 лет ждать в лагерях своей участи в страхе перед репатриацией в СССР. Над Арсеньевыми нависла угроза департации в СССР, а далее – лагеря.

…Большую роль в спасении русских ученых от репатриации в послевоенной Европе сыграл Толстовский фонд (Tolstoy Foundation, Inc.) - русская эмигрантская благотворительная организация, созданная в Нью-Йорке (15 апреля 1939 года) младшей дочерью Л.Н. Толстого Александрой Львовной Толстой (1884-1979), с целью оказания помощи русским беженцам на территории Европы.

Из Нью-Йорка в Мюнхен для защиты интересов русских беженцев была отправлена ближайшая помощница А.Л.Толстой – Татьяна Алексеевна Шауфус (1891-1995), возглавлявшая в те годы иммиграционный отдел Американского комитета помощи беженцам. 22 сентября 1947 г. она открыла Европейский офис Толстовского фонда в Мюнхене. Тогда, в общей сложности, благодаря усилиям Толстовского фонда, из лагерей было спасено около 13000 русских.

«В 2001 г., - пишет Ульянкина, - работая в Архиве Толстовского фонда (США), удалось найти оригиналы документов по эмиграции в США некоторых русских ученых «ди-пи» (1944-1951 гг.). Они дают представление об огромных усилиях лично А.Л.Толстой, а также русских эмигрантов: И.И.Сикорского, князя С.С. Белосельского-Белозерского, Л.Ф. Магеровского, П.А.Сорокина, К.Г.Белоусова и др., в организации эффективной помощи беженцам».[69] Из французского лагеря был вывезен в США профессор Николай Сергеевич Арсеньев с сестрой Верой и братом Юрием.

 

 

Свято Владимирская духовная семинария

 

С февраля 1948 года Арсеньев  проживает в США, где становится профессором Свято-Владимирской духовной семинарии в Нью-Йорке.

Огромный вклад в  развитие семинарии сделали прибывшие из Франции выдающиеся богословы Свято-Сергиевского богословского института — о. Георгий Флоровский, Н. С. Арсеньев, Г. П. Федотов, о. Иоанн Мейендорф, о. Александр Шмеман. Георгий Флоровский, много лет бывший профессором патрологии в Свято-Сергиевском институте (1925-48), стал деканом Свято-Владимирской семинарии (1948-55), а позже профессором Богословской школы Гарварда (1955-64), затем -Принстонского университета. Он обладал огромным влиянием на православных богословов, играл ведущую роль в формировании православной позиции в экуменическом движении.

Самоотверженный труд хорошо подготовленных молодых пастырей в Свято-Владимирской духовной семинарии и семинарии при Свято-Тихоновском монастыре возродил приходскую жизнь в Америке. Были созданы воскресные школы, издавались книги по религиозному воспитанию детей и молодежи. Положение Православной Церкви в Америке изменилось, она завоевала признание и уважение инославной интеллигенции.

В сентябре 1966 была проведена первая конференция православных богословов Америки, в результате было основано Православное богословское общество Америки.

 Вторая такая конференция состоялась в Свято-Владимирской семинарии в сентябре 1972. Статьи, которые читали и обсуждали на первой конференции, были изданы в The Greek Theological Review, XVII, 1 (Spring, 1972). Материалы второй конференции  - в St. Vladimir's Theological Quarterly, XVII (1973).

 

 С 1953 года профессура Свято-Владимирской семинарии издавала сборники St. Vladimir's Seminary Quarterly  на английском языке. Наиболее полная библиография работ Н.С. Арсеньева была издана Свято-Владимирской семинарией в 1965.

В Свято-Владимирской духовной семинарии Арсеньев работал с такими известными учеными, как: Н.О. Лосский, Е.В. Спекторский, С.С. Верховский. Книги Лосского стали классикой на Западе. С.В. Верховский, профессор догматики, сначала в Свято-Сергиевском институте (1944-45) и затем в Свято-Владимирской семинарии разделяет патристическое направление, продемонстрировав "систематические" и философское вдохновение. Окончательное становление Свято-Владимирской духовной семинарии связано с именем о. Александра Шмемана, который возглавлял ее более 20 лет вплоть до дня своей кончины 13 декабря 1983 года.

Не оставляя работы в Свято-Владимирской семинарии, Арсеньев являлся профессором по истории русской культуры в Монреальском университете (1952-1960). Он читал лекции также в Фордгэмском университете.

"Жил Арсеньев недалеко от Нью-Йорка, в Си Клиффе, уютном и прелестно расположенном предместии этого, тогда самого большого, города мира, где ему удалось, вместе с его братом Юрием Николаевичем, приобрести небольшую усадьбу. Там в 1949 году, мне, только приехавшему в США, удалось снова встретиться с ним. Си Клифф был и частично остается почти что русским пригородом Нью-Йорка – там была очень удачно в старо-русском стиле построенная русская церковь, дома для русских стариков и для русских любителей морского купания, русские лавки. Дом Ник. С-ча, Врангелей, П.Д. Долгорукова («Петрика») образовывали центр этой дружной и очень культурной русской колонии. Я с особым удовольствием вспоминаю дом Арсеньевых (кроме Николая и Юрия Сергеевичей, там жила и их сестра – он напоминал настоящую старую русскую усадьбу: тенистый сад, уютный дом с бесконечным количеством семейных портретов и большой русской библиотекой, приветливые дружеские хозяева"[70].

 

«Сижу за длинным деревянным столом под елкой, - писал Арсеньев, - в нашем саду ранним утром – не в русском деревенском парке, а в маленьком зеленеющем местечке на Long Island в Америке…

Сад – заросший, со свежестью и тенью, прорезанной солнечными лучами, с зелеными лужайками и густой зеленью разросшихся кустов. Надо мной раскинула свои гостеприимные длинные ветви широкоплечая, мохнатая ель. В глубине растет несколько сосен, закрывающих сад от улицы. Свежо, чуть щебечут птицы. Вот когда невольно впечатления наши складываются в итоги  -  не в логические выводы, а в некоторые итоги тишины и чувства до некоторой степени продолжающегося обладания тем, что прошло, сегодняшним участием в том, что прошло и что живет. Тишина иногда ставит человека перед самим собой и перед тем, что ему дороже самого себя; она упрощает и смягчает душу»[71].

Вспоминая встречу с семьей Н.С. Арсеньева в Си Клиффе, Зеньковский отмечал: «Не спрашивая, что мне надо, Н. И Ю. Сергеевичи сразу снабдили меня некоторым количеством туземной валюты, обласкали моих родителей и меня, и Н.С. горячо принялся за мое устройство в одном из американских университетов. Действительно, вскоре с его, Мих. Мих. Карповича и моих старых американских друзей помощью я начал преподавать в университетах Индианы. Блюмингтон (Инд.) и Си Клифф далеки друг от друга, но я часто наезжал в Нью-Йорк, провел два лета в Си Клиффе, и контакт с С.Н. продолжался».[72]

 В 2005 году мне удалось разыскать в США ученика Арсеньева, закончившего Свято-Владимирскую академию в Нью-Йорке, Алвина Франка Смиренского, приславшего мне письмо такого содержания: «Я был студентом около 50 лет назад, и имел счастье быть учеником Арсеньева. Я помню его глубокую преданность и уважение к предметам, которые он преподавал. Каждый знал, что он говорит о чем-то святом, когда он читал лекции о Евангелии от Иоанна. Он был очень почтительным к верованиям других людей. Его лекции по сравнительным религии и апологетике …

Его лекции скромные и смиренные были подлинными, но не стояли на пути, когда нужно было защитить то, что он чувствовал как правду.

Я родился в Харбине. Родители моей матери обосновались там в 1898 году. Отец был военным чиновником, а бабушка была из семьи русских военных. Мой отец родился в Томске, в семье священника и сумел пробраться в Харбин, когда началась революцию в России. Я родился, когда отец мой умер. В 1939 году мы переехали в Сан-Франциско. После школы и службы на флоте, я поступил в Свято-Владимирскую академию и затем был священником в течение 46 лет. Сейчас на пенсии я могу читать книги, на которые не было раньше времени. Да благословит Вас Господь в Вашей работе».

Арсеньева часто упоминали его ученики: «Через пять лет после принятия православия я ушел из военно-воздушных сил — в Свято-Владимирскую семинарию, вспоминал Тихон Фитцджеральд, епископ Сан-Францисский и Западно-Американский.  - Я нашел там круг замечательных людей и богословов: отец Александр Шмеман вел историю Церкви, отец Иоанн Мейендорф — патрологию, Николай Арсеньев — Новый Завет. Мое погружение в православие продолжалось: богослужения, чтение, общение с очень разными православными людьми. Отец Александр Шмеман, очень открытый в общении, как-то рассказывал мне, что его дед-лютеранин принял православие только потому, что хотел жениться на русской, но в своей усадьбе поставил памятник Лютеру с надписью: “Здесь стою и не могу иначе”. Вот и я уже давно знал, где я стою, — моя позиция была прямо противоположной предку Шмемана»[73]

 

 

 

 

 

Русская академическая группа в США

 

В США Н.С. Арсеньев вошел Русскую Академическую Группу. Она возникла в Америке в 1948 году, когда после второй мировой войны сюда стали прибывать ученые из Советского Союза и Западной Европы. Вначале Русская Академическая Группа являлась секцией Association of American Foreign Scholars (Объединения американских иностранных ученых).

 Русские Академические Группы в Европе начали образовываться еще с 20 годов в Белграде, Праге, Берлине и Париже с целью сохранения своей культуры, передачи ее молодому поколению, объединения русских ученых за рубежом, создания  возможности продолжать научную деятельность, читать публичные лекции и печатать свои работы. Первая Академическая Группа была создана в Берлине в первые годы эмиграции и сразу же основала Русский институт при Берлинском университете, в котором читались курсы для молодых эмигрантов.

В Русскую Академическую Группу в США вошли ученые, которые работали в колледжах и университетах Америки и Канады, но также  и вышедшие на покой за выслугой лет, но все же продолжавшие свою научную деятельность.

Н.С. Арсеньев возглавил Русскую академическую группу в 1971 году и оставался на посту председателя до конца своих дней: «Четвертым председателем (1971-1977) стал проф. Н.С. Арсеньев, бывший профессор богословия в Кенигсбергском университете в Восточной Пруссии и ряде других европейских и американских университетов; религиозный философ, знаток мировой литературы и поэт». [74]

Н. Жернакова, профессор русского языка и литературы в штате Нью-Йорк, которая является шестым председателем Группы с 1982 года, представила в своей статье всех председателей группы:

«Первым председателем (1948-1951) был избран проф. Е.В. Спекторский, бывший ректор Киевского университета и один из наиболее крупных русских специалистов по философии, социологии и государственному праву.

Вторым председателем (1951-1965) был проф. М. М. Новиков, доктор естественных наук, выдающийся и международно-признанный русский зоолог, физиолог и последний свободно избранный ректор Московского университета.

Третьим председателем (1966-1970) был проф. А.А. Боголепов, бывший проректор Петроградского университета; сначала в России, а затем в Праге - профессор административного права, а в Америке также и профессор канонического права.

Пятым председателем (1978-1982) был проф. А.П. Оболенский, профессор русского языка и литературы в ряде американских университетов и автор книги о Гоголе».

Архив Русской академической группы в США находится в Киннелоне, штат Нью – Джерси. А документы и работы Арсеньева – в Архиве Толстовского Фонда (Лэйк Роуд, штат Нью-Йорк).

Хотя Русская академическая группа испытывала постоянные финансовые трудности, ее деятельность вначале состояла из открытых лекций, а затем последовали научные симпозиумы.  Темой для них служили поэты акмеисты, Петр Великий, А.К. Толстой, А.С. Пушкин, А.И. Солженицын. Стали издаваться труды, написанные или редактируемые членами РАГ: « К.В. Спекторский»,1956, «Двести лет Московскому университету», 1956, сборник в честь проф. Н.С. Тимашева, сборник «На темы русские и общие,1965; «Воспоминания знаменитого русского летчика Бориса Васильевича Сергиевского (1888-1971), 1975; «Указатель авторов, предметов, рецензий к журналу "Путь" (1986), составленный проф. А.П. Оболенским.

Начиная с 1967 года в Нью-Йорке ежегодно выходит сборник статей "Записки Русской Академической Группы в США". [75]

 Его английское название - Transactions of the Association of Russian-American Scholars in the USA. С самого начала Записки были двуязычными: на русском и на английском языке. Правда около 2/3 всего материала печатается на русском языке.

Значительная часть статей в Записках посвящена истории, литературе, философии, искусству, естественным наукам, экономике и даже технике. Среди авторов часто были ученые с мировым именем: Н. О. Лосский (философия), Е.В. Спекторский (этика, религия, философия), Н. С. Тимашев (социология), Г. В. Вернандский (русская история), Г. П. Струве (литература), Б. Г. Унбегаун (славянская лингвистика).

Хотя поначалу сборники включали статьи, не связанные между собой по теме, но вскоре почти каждый номер Записок стал посвящаться одной теме: Толстому (т. 11), Достоевскому (т. 14), Тургеневу (т. 16), Гоголю (т. 17), Чехову (т. 18), Пушкину (тт., 20 и 30), Лермонтову и Ахматовой (т. 23), Михаилу Булгакову (т. 24), частично А. А. Фету (т. 24 ч. 2) и частично Н. А. Булгакову и А. И. Солженицыну (т. 29). Том 12 был издан как “Festscrift” в честь проф. Н. С. Арсеньева. Общей теме русского искусства был посвящен т. 15, историческим темам - т. 19, Тысячелетию Крещения Руси - тт. 21 и 22, русской религиозно-философской мысли - т. 25, 26 и 27, и Русской Праге т. 31.

Записки сейчас приходят  в Россию, где воспринимаются с большим интересом.  Стремление русской эмиграции сохранить свою традиционную  культуру за рубежом не прошло бесследно.

В «Записках русской академической группы в США» за 1975 год, №9 находим мы свидетельства повседневной жизни группы. Из отчета Арсеньева на общем собрании членов академической группы видна его активная работа: «30 марта 1975 года. В Свято-Серафимовском фонде прочел доклад о творчестве А.К. Толстого, как о борце за свободу духа. Летом был в Европе, прочитал два доклада в Париже и один в Швейцарии: «Обзоры русской культуры и духовной жизни  в начале 20 века», Культурный и духовный расцвет 1907-1914 годов». 19 июня выступил в Женеве «Некоторые центральные темы русской религиозной жизни 19020 веков». Все лекции прошли с большим успехом».

В этом же номере журнала описание праздника – Татьянин день. «Хотя праздник Святой Татьяны является праздником Московского университета, однако за рубежом этот день всегда отмечают все русские студенты и профессура как русский академический праздник. В этом году академическая группа решила объединиться с  Обществом русских  инженеров для совместного празднования. Н.С. Арсеньев, будучи выпускником Московского университета, его приват-доцентом, поделился своими воспоминаниями на тему «Образы старой Москвы конца 19-начала 20 века». На встрече присутствовало около ста человек. Доклад Арсеньева, как всегда был очень содержательным. После доклада состоялась дружеская встреча всех присутствующих за прекрасно сервированным столом, что должно было напомнить старую добрую московскую традицию. Правление группы выражает глубокую благодарность всем дамам-устроительницам за прекрасную организацию Татьяниного дня и за их гостеприимство».

О  высоком авторитете Арсеньева в РАГ писал К.Г. Белоусов: «Исключительное знание литературы, философии, богословских наук отразились в богатом разнообразии трудов Арсеньева. При всем этом все работы Николая Сергеевича объединены его собственной философской мыслью: Божественного признания Высшего начала, отблески которого живут в совести человека и в исканиях им Правды и Добра. Это настойчивое искание всегда было свойственно русским, и это то, что создало высокую своеобразную культуру 19 и 20 веков».[76]

 

 

 

Творческая деятельность

«Постройка будущей России» - так можно сформулировать основное направление работ Арсеньева в его последний период жизни.

 

Размышляя о судьбе России и мира, он пишет «разрывах» в истории культуры». В 1953 году в журнале «Грани» была опубликована работа Арсеньева «О духовной традиции и «разрывах» в истории культуры». Под болезненными «разрывами» в истории культуры он понимает войны и революции, которые называет «всегда бесплодными и убогими, ибо они рождаются из ненависти». Продолжая эту тему, он издает книгу «Из русской культурной и творческой традиции». Его волнует будущее России и роль в этом будущем духовной культуры: “Немо ли для нас и для будущей свободной России русское прошлое или есть живая связь, живая преемственность духовной жизни и духовного творчества? Вот вопрос решающего значения. Решающего оттого, что не может поток течь вперед, если он отрезан от своих истоков, и не может расти ввысь дерево, лишенное корней. Без живой связи с прошлым прекращается творчески-поступательная жизнь народа. Ибо жизнь есть одно органическое нераздельное целое: нельзя его разрезать на куски и удовольствоваться отрезком настоящего, ибо получится кусок трупа. Можно ли отказаться от всего своего прошлого, от того, что его вдохновляло к жизни и творчеству, не отказавшись от собственного «я»?[77] Арсеньев понимает жизнь народа как постоянно меняющийся и обогащающийся поток творческих устремлений и воплощений. Творчество не может быть вне традиций: «Народ живет из корней духовных и физических, как и дерево растет из корней, то есть из жизни традиции. Без традиции нет истории, нет жизни народа, но традиция эта динамична, она устремлена вперед и уходит вглубь. Есть единая духовная органическая жизнь народа, полная борьбы, взлетов и падений, достижений и неудач, тяжких грехов и подвигов праведности, но в своем лучшем питавшаяся из ценностей духовных, которые выше народа»[78]. Арсеньев подчеркивает смысл культуры в ее динамическом росте. Он вводит понятие «живая ткань культуры», понимая под ней «историческую преемственность и личное усилие, подвиг, как отдельного лица, так и целого народа». Культурный синтез – одна из ведущих идей в его философии культуры. Он отмечает в творчестве ведущих русских поэтов А.Пушкина, Тютчева. А.К. Толстого взаимопроникновение культур Запада и Востока на основе глубокого православия. Особого вида синтез - всечеловеческое, вселенское мировоззрение Толстого и Достоевского.

«Отрадное» ощущение после прочтения книги звучит в отзыве Е. Ясногородской: «Впечатляет фундаментальный размах духовного видения Арсеньева. Он убежден, что духовные силы народной русской души помогут ей, в конечном итоге, освободиться от бесовского соблазна и объединиться под «знаменем воскресения». Трудно сказать, справедливы ли предсказания Арсеньева о духовном воскресении русского народа. Но, так или иначе, события последних лет русской истории показывают, что его идеи не были абслютно утопичные»[79]

«Русскую душу и ум трогает по особому книга Н.С. «Из русской культурной и творческой традиции», - заметил Р. Плетнев. - В ней разобран вопрос о русском духовном достоянии для постройки на нем будущего России из источников Высшей Жизни. Корни жизни народа связаны с традицией, и цель жизни, говорит Н.С., «способствовать сохранению и восстановлению свободного потока творческой традиции»; «только то, что укоренено в почве, истинно динамично и жизненно».[80]

 Арсеньев придает особое значение крепкой религиозной семье и роли в ней чуткой матери, приводя в пример А.П. Елагину (1789-1877), М.Н. Гагарину (1878-1924), Т.А. Ергольскую. Эти женщины-матери были подлинными воспитательницами, так как являлись высокообразованными, тонкими ценителями литературы, русской и западной культуры.  В таких семьях радостно воспринимался мир Божий, а быт освящался религиозно-православной традицией.

Во второй главе книги Арсеньев исследует элементы дружной соборности в культурной жизни общества, центром которого были Д. Веневитинов, Н. Станкевич, А. Хомяков, кн. В. Одоевский. Духовное начало в душах молодежи будят труды проф. Н. Грот, кн. С. Трубецкого, С. Булгакова  и особенно В. Кожевникова и других ученых начала XX века. В книге предстают картины жизни Московского университета, где он сам учился и учил.

Большую роль, по мнению Арсеньева, играет простота и радушие русской деревенской жизни с ее тишиной и просторами в творческом вдохновении поэтов, мыслителей и композиторов, влияние на них русской народной песни.

Глава «Встреча Востока и Запада в русской культуре XX века» богата мыслями и синтезом, - говорит Р.Плетнев. Начиная с 19 и продолжая в 20 веке, русская интеллигенция делилась на западников и славянофилов. Как точно заметил С.А. Зеньковский: «Для Николая Сергеевича такого разделения в его мышлении не было. Ему одинаково дороги были и русское прошлое, русское и православное наследие нашей родины, и культурные ценности Запада. Он был и славянофилом, по своей приверженности к русской традиции и русской церкви, и западником, зная, понимая и ценя лучшее, что было создано в романо-германской Европе. Николаю Сергеевичу удалось так прекрасно воссоздать то русское прошлое, которое безвозвратно ушло и которое составляло одну из главных ценностей старой России»[81].

В книге «Из русской культурной и творческой традиции» в главе «Русские просторы и народная душа» анализируются географические и психологические факторы народной жизни. Арсеньев опирается на былины, песни и сказки, где выражается томление духа по сказочному краю, любовь к странствиям и искание новых земель и краев. Арсеньев обращается к особенностям русского характера, рисуя образ князя Г. Потемкина-Таврического, как яркий пример «представителя русских народных противоречий» и талантов.

Сущность и основу культуры по Арсеньеву составляет «ткань творческой преемственной жизни». Это не только трансляция знаний, но, прежде всего, передача норм ценностей человеческого сознания и культуры. Это общение, взаимоотношения, живое повседневное мироощущение человека, формирование которого происходит в повседневной жизни в системе традиций, обычаев, обрядово-ритуальных действий, связанных с православными праздниками, освящающими повседневность. Повседневные формы жизни  характеризуют «архетипы», включающие способы познания, нравы, привычки, оценки поведения. На уровне первичной информации формируется здравый смысл и формы рассудочной деятельности в прочных системах предпочтений, устремлений и побуждений, корректирующих весь дальнейший процесс формирования личности. Арсеньев называет это «потоком жизни духа». По мнению мыслителя, насыщение творческими воздействиями «ткани жизни» приводит не только к созданию великих памятников культуры, религиозным устремлениям - «метафизической тоске», но приводит к творческим связям человека с находящимся рядом, близким. «Поток жизни духа» воплощается «в самом святом и центральном достоянии человека – семье и доме», где складывается духовная, культурная традиция, переходящая из поколения в поколение. Семья – это «духовная колыбель, в которой родилось и выросло все, чем каждый из нас живет и дышит»[82], а носительницей и передатчицей жизни духа является, прежде всего, мать – «духовное средоточие семьи», центр излучения «огромной культуры ума и сердца». Это сияние, это «излучение» ведет к бытовому благочестию. В семье православный обряд освящает и всеохватывающе  пронизывает и прием пищи, и работу на земле, и крестины, свадьбы – все этапы жизни от рождения до смерти. В этом бытовом благочестии снимается противостояние неба и земли, оно придает жизни красоту и значительность.

В творческой и динамически развивающейся традиции идет обогащение и преображение уже имеющегося, присутствующего в живой «ткани» жизни. Творчество – это осмысление, достраивание и упрочивание прошлого опыта. Это «динамически наступательный, творческий процесс», связанный с основами духовной жизни как одного человека, так и народа, и человечества. И определяющий смысл культурного творчества, по Арсеньеву, в любви.

 Книгу «Из русской культурной и творческой традиции» высоко оценил Ф. Степун: "Из всех написанных  им книг о России рецензируемая книга как-то особенно хороша: в ней автор так до конца сливается со своим предметом, с Россией, что на протяжении многих страниц читателю кажется, что не Арсеньев говорит о России, а она сама повествует ему о себе. Это впечатление прежде всего достигается тем, что Арсеньев является одним из последних русских людей, своими бытовыми корнями, как и всем своим духовным бытием, глубоко уходящими в тот изумительный русский 19 век, который Paul Valery считал одним из самых замечательных периодов европейской культуры.

Читая "Из русской традиции…" всякий, ближе знакомый с 30-ми и 40-ми годами русской жизни и русского творчества 19 века, совершенно непосредственно ощущает Арсеньева как бы запоздавшим родиться членом славянофильской семьи, собеседником Хомякова, Одоевского, и братьев Киреевских».[83]    

 

 

Преображение мира и жизни

 

В 1959 году в Нью-Йорке выходит его книга «Преображение мира и жизни». Как писал Р. Плетнев, «Николай Сергеевич не столько формальный философ, сколько мыслитель… Зло, дурное самовольство мира людей и части животного мира, эгоистическая самость, мало исследуется нашим мыслителем. Да, как бы говорит он, «мир во зле лежит», прав апостол Павел, но следует «горняя искати, горняя мудрствовати, их же жительство на Небесех есть». Подлинная жизнь не есть только бытие, прилепившееся к земной персти, но напряжённое Богоискание, обретение Света Христова. Но и «Путь красоты не яркая звезда, как путь войны, он труден и не мирен…».[84]

Книга «Преображение мира и жизни» пронизана сердечным теплом. Жизнь человека и вселенной, по Арсеньеву, - это возможность преображения субъективно-объективного в бытии субстанций, личностей и явлений, через преображающую Любовь. Как заметил Р.Плетнев: «В древней России эта уверенность создала набожную и прекрасную легенду о Граде Китеже. (См. о древней Кидекше-Китеже работу В.Л. Комаровича «Китежская легенда», Ленинград-Москва. 1936). И вот, постигая особый трагизм нашей эпохи, Н.С. пишет, что это время есть «момент истории человечества, который стоит под знаком термоядерных бомб..., когда силы зла вносятся добровольно и дерзновенно в самую ткань мировой жизни и человек стал на путь конечного самоуничтожения, а, может быть, и уничтожения всего окружения своего - в этот момент вопрос о преображении мира и жизни особенно кажется анахронизмом и вместе с тем он, может быть, особенно уместен и важен»[85]

Арсеньев подчеркивает особую роль духовных сил в жизни русского народа. Как отдельный человек, так и каждый народ должен иметь источник вдохновения в лице духовных сил, которые творчески расширяют жизненные горизонты, поднимают высшую плоскость сравнительно с природными данными людей. Духовные начала - это самое ценное достояние в жизни народа, именно они обеспечивают народу возможность духовного дыхания. Для русского народа основным источником духовной жизни было христианское благовестие, принесенное ему Православной Восточной Церковью.

«В книге Арсеньев указывает на необходимость устремления и усилия, - писал А. Мень, -  приблизиться духовно к Логосу мира, к Богу, а тогда и Господь нисходит в души и сердца, рвущиеся к нему ввысь. Н.С. приводит примеры из жизни и трудов мистиков и духовно одаренных людей Востока и Запада. Для русских же особенно дороги примеры истории нашей церкви - Св. Павел Обнорский, Св. Кирилл Белозерский, Св. Сергий Радонежский, Св. Юлиания Лазаревская, Св. Серафим Саровский и др. Своими мыслями и поступками мы можем преуготовить грядущее Преображение, «высветляя тварный мир» и себя как его часть. Эта «замечательная установка» А. - одна из глубочайших сторон наследия мыслителя»[86].

Православная Церковь, по мнению Арсеньева, - воспитательница народной души, она будила в русском человеке дух трезвенности, внутренней меры, смирения, мужественности и духовного подвига. Центром духовности в семье выступала мать-христианка. Родительское благословение было стержнем благочестия. Русская дедовская икона, передававшаяся из поколения в поколение, являлась носительницей, особо чтимым символом благословенного духовного наследия предков. Эта икона олицетворяла невидимое Божие присутствие в семье, ее нерушимую связь с предками.

В центре русской религиозности, считает Арсеньев, стоит радость о Воскресении Христовом, радость о победе Сына Божия над силами ада, тьмы и смерти. Вера в победу Божию - тот духовный стержень, который поможет русскому народу в его борьбе против темных сил зла и лжи.

« Тема о Преображении, - писал И. Мейендорф, - есть тема вечная, тема мистическая, богословская, литургическая. Книга написана с тем всеоблемлющим искусством пользоваться главными достижениями мировой литературы, которое есть одна из отличительных черт русской религиозной мысли. Это искусство выражает здесь основную интуицию автора о том, что православный путь святости есть ответ на загадку человеческой жизни».[87]

«Преображение жизни и мира», «Жажда подлинного бытия», «О жизни Преизбыточествующей», «Из русской культурной и творческой традиции», «Русская литература нового времени и современности», «Святая Москва», «Дары и встречи жизненного пути» - эти главные книги Арсеньева издавались на различных языках мира. Их духовная ценность в  православной основе, которая, по мнению автора, «единственно способна к Преображению мира и жизни».

 

Поездки в Европу

В 1960-1961 гг. преподавал в Вене, в 1963 г. - в Граце, в 1965 г. - в Мюнхене. Весной 1960 г. Парижский Богословский институт присудил ему звание доктора богословия. В Нью-Йоркский период Арсеньев в летний период выезжает в Европу с чтением лекций по русской культуре и истории русской церкви. В 1963 году Арсеньев во Франции издает книгу «Русская набожность» («La piete russe», Neuchatel). Он выделяет такую особенность России как  устремление к мессианизму. Мыслитель раскрывает духовную сторону жизни православного человека и Церкви в горении духа. Он обращается к проблеме форм веры, покаяния, значения литургии, к идее воскресения. Как и в других трудах, в этой книге Арсеньев вновь обращается к образам праведников и праведниц Руси. Он открывает внутренний мир русских святых и Старцев (Оптина пустынь),  их просветляющее влияние на философов и писателей. «Религиозный  опыт, пишет Плетнев, - исключительно индивидуален. Многие отрекаются от него, от исканий по лености ума, теплохладности, и не спрашивают честно и строго самих себя: во что я верю и почему я верю. Н.С. не только верит, но и учит верить»[88].

В 1966 году в Германии вышла книга Арсеньева на немецком языке  «Духовные судьбы русского народа» («Die geistigen Schiksale des Russischen Volkes», Styria Verlag).

«При обозрении поля вышедших в эмиграции монографических трудов по истории русской церкви, - писал С. Пушкарев, - мое внимание останавливается на пяти авторах: Н,С. Арсеньев, С.Н. Булгаков, Н. М. Зернов, Г.П. Федотов, Г.Ф. Флоровский. Я не знаю, в каком научно-иерархическом порядке надлежало бы расположить этих авторов, поэтом у располагаю их в алфавитном порядке.  Начиная с вышедшей в Берлине в 1926 году книги «Восточная церковь» (нем.),  Арсеньев подготовил и издал ряд ценных монографий по истории русской духовной культуры. По его убеждению, Православная церковь в ходе русской истории была главной движущей силой культурного развития русского народа. От нее он получил свой «позвоночник», духовное содержание и  смысл своей жизни. Высшее достижение русской культуры и духовной жизни, и русского художественного творчества связаны с этой духовной основой « О духовной судьбе русского народа (немец.) В этой книге он приводит примеры благочестия и самопожертвования. Автор – большой знаток и ценитель русской литературы, особенно поэзии»[89].

Арсеньев обращается ко времени после русско-японской воины, периоду Возрождения  экономики, культуры, искусства, философии в России, справедливо замечая, что судьба нации решается на духовной почве» («Auf geistiger Ebene»). Для полета нации в истории есть два крыла: истинный патриотизм и Вера.

Р. Плетнев отмечает актуальность мыслей Арсеньева для современной России, где стремление веровать заменяется партийностью. Но Традиция, Вера, Культура внутренне неразделимы, и «если насилие и злоба разрушили это внутреннее соединение,  общество звереет»[90].

 

В 1966 году в Брюсселе выходит в печать книга «О жизни Преизбыточествующей», где Арсеньев определяет смысл жизни, цель жизни, духовную «соль» как веру: «Человек прикасается внутри своего «я» к источнику, который отнюдь не тождествен с его существом, а вытекает из иных – дивных, неисследованных глубин по ту сторону нашего «я» и всего нашего существования… От внутреннего «питания» души зависит и вся ее судьба».[91] Высочайшей ценностью человеческого бытия Арсеньев считает причастность личности к окружающей жизни, бытовому укладу и культурной традиции народа, то есть к онтологическим основам мира. Он связывает всечеловеческое в системе ценностей мировой культуры с конкретно-индивидуальным. Глубоко национальное и является всечеловеческим: «Ценности культуры - конкретны. То, что является наиболее общечеловеческим из ценностей культуры, вместе с тем теснейшим образом связано с данной конкретной обстановкой, с данным народом,  с яркими чертами его окружения, психологии, быта. В величайших ценностях культуры великого народа общечеловеческое и конкретно-индивидуальное, характерное именно для этого народа, связаны неразрывно»[92].

Творчество, по Арсеньеву, - важнейшее начало человеческого бытия. Творческая деятельность – это обогащение и преображение уже наличествующего. При этом понимание культуры, духовных ценностей – это уже «есть участие, хотя бы и самое скромное в живом потоке культурного творчества… Поэтому подлинная культурная традиция была всегда школой подвига, школой мужественного усилия»[93] И мистик, и реалист, Арсеньев пишет: «Есть глубины, которых издалека изредка касается человек. Они запрятаны, или, вернее, они близко, но человек от них прячется и ищет, намеренно или бессознательно, всяких преград и средостения между собой и ими. Они его влекут вместе с тем, он знает, он чувствует, что есть какая-то основа, какой-то «задний фон», - более того, что-то подлинно существующее, что не проходит. Он не «знанием» знает, что это есть, но потому, что вся его жизнь опирается на это, поддерживается этим, пронизана бесчисленными встречами с этим… Смысл жизни дается этими встречами. Ими определяется ценность жизни»[94]. И сама личность человека обогащается такими встречами, от этого «внутреннего питания души» зависит судьба человека.

«Эта книга, - писал Биншток, - о духовных исканиях человечества, о сиротстве и усыновлении. Арсеньев видит историю человечества как путь непрерывного духовного томления о непреходящем. Единственный возможный выход из этого Арсеньев видит в духовном дерзновении. Как это созвучно духовному настроению современной России, ибо страшны не выкрики шумных  агитаторов, а именно недосягаемость, отдаленность Бога. В осмыслении страдания, объединяющего нас  с Богом, видит Арсеньев смысл жизни во Христе. Книги Арсеньев анужны читателю – они свидетельствуют о пути, которым просвещенный человек идет к Евангелию».[95]

В 1974 году в Мадриде вышла небольшая, но поражающая своей философской глубиной книга Арсеньева  «О красоте в мире». Связующим звеном, по Арсеньеву, между земным и небесным является Красота в ее «духоносных и светлых проявлениях». «Духовная красота мира и надмирного», «прсветление тварного, земного… лучами свыше – одна из центральных проблем человечества». Значение красоты, по Арсеньеву, не только утешительное, но прежде всего «будящее».

Также в 1974 году вышла книга Арсеньева «Дары и встречи жизненного пути», изданная во Франкфурте-на-Майне, - книга воспоминаний и попытка объяснить свою позицию в жизни, свои взгляды на нее. «Еще несколько слов о моих философских исканиях и борениях, о философской «самозащите», связанной как раз с моей любовью к живой конкретной действительности и красоте мира и жизни и с моим нарастающим интересом к проблеме преображения мира и твари, с моей верой в возможность этого преображения. Это выразилось, между прочим, в моем внутреннем отпоре против Канта и моем неприятии кантовской философии и особенно кантовской теории познания. Отказаться от некоторой внутренней связи между миром «вещей в себе» и теми ощущениями и восприятиями, которые возникают в нашей душе при нашем столкновении, нашем общении с окружающим миром, казалось мне невозможным, даже чудовищным. Отказ от всей красоты мира, от всей яркости мироздания, как от абслютно необоснованной в истинной реальности вещей, как от плода всечеловеческой неизбежной коллективной самоиллюзии, не имеющей никакого – повторяю – никакого корня, никакой основы в истинном бытии, которое абсолютно чуждо всем нашим восприятиям и впечатлениям, не могущим дать даже малейшего намека на то, что истинно существует, - эта теория казалась мне абсолютно неприемлемой, противожизненной и не имеющей разумного основания. Пусть наша картина мира искажена, неточна, слаба, неясна, деффективна, пусть мы стоим перед великой, превозмогающей Тайной вещей, Тайной Истинного Бытия, но что-то от этого Исконного Бытия должно ведь просачиваться в мир – хотя бы намеком, хотя бы отражением дальним, несовершенным, искаженным и искажающим, но все же дающим какое-то смутное, зачаточное представление о том, что – по ту сторону, что есть Живой Источник всякой жизни. Вот для этого Живого Источника жизни, как-то отражающегося в творениях, или, по крайней мере, в жажде Творения по Нему, не было собственно места в концепции Канта. Его гносиология и теоретическая философия была как бы убийством красоты мира, отказом от луча света, теплящегося в творении. Поэтому я энергично боролся с кантовской философией.

… Я понимал, читая историю философской мысли в Германии, какое давящее, безотрадное, всеразрушающее впечатление могла произвести эта философия на молодые умы. Она сыграла роль в решении знаменитого драматурга фон Клейста покончить жизнь самоубийством (что нам может представляться даже странным). Недаром Канта называли тогда „Der alles zermalmende Kant“. Внутренняя полемика моя с Кантом совпадала у меня с восприятием огромной духовной ценности истинной, незапятнанной Красоты. И эта Красота имеется в мире, пусть несовершенная, в зачаточном виде. Но она указывает путь дальше – к Глубинам Жизни»[96]. 13 очерков этой книг – своеобразная духовная и душевная автобиография Арсеньева. Здесь он дал свою оценку роли и духовному служению русской эмиграции, трудов А.Хомякова, В Кожевникова, князя С. Трубецкого, С. Франка. « В книге влечет читателя, - писал Р. Плетнев, - чистота светлой печали, истинно благодарное Богу сердце, некая примиряющая нас со всем грустно-тревожным в жизни благостность. Он умеет быть благодарным и окружающей природе, и добрым людям нашего лихолетья, и мудрецам русским, и иноземным. Боже, говоришь себе, какой же я неблагодарный! И мне светил новый Завет и отцы церкви, И Н. Лосский, и А. Хомяков, и С. Франк, и В. Шпенглер, И Достоевский, И Пушкин. Кажется восторгался, кое-что постиг, а благодарности, умиления-то почти и не было. Ему учит Арсеньев. Вот и спасибо! Смысл бытия в служении тому, что не проходит, а вечно пребывает в виде духовной и духоносной традиции. Ей и посвящена жизнь Арсеньева, его книги, его речи, его поэзия. Это свидетельство жизнью, словом, и делом о Непреходящем, Вечном в истории и душе человека».[97]

 

Поэтическое творчество

 

 

Н.С. Арсеньев – своеобразный, оригинальный поэт-мистик. Перу его принадлежат пять небольших сборников стихотворений. Книга «Безбрежное сияние (Мюнхен, 1955; 2-е изд. – Мюнхен, 1965, 3-е изд. – Нью-Йорк, 1972), как видим, трижды переиздавалась.

«Девять стихотворений» (Нью-Йорк, 1974), «Отблески» (Франкфурт-на-Майне, 1976), «Близкая даль» (Франкфурт-на-Майне, 1977), «Прорывы» (Франкфурт-на-Майне, 1977) – изданы в последние три года жизни Николая Сергеевича. Самое раннее стихотворение в этих сборниках датировано 1904-м годом, самое позднее – 1974-м. «Писать об Арсеньеве и легко, и очень трудно, - вспоминал Р. Плетнев. - Легко потому, что он написал много и даже о своём духовном росте, о своей духовной эстетике, а трудно - по обилию мыслей учёного, по глубоко-разносторонней эрудиции и по многогранности его, он же тонкий поэт»[98].

Несколько лет ушло у автора этой книги на поиски стихов Николая Сергеевича. И вот первая встреча с поэзией Арсеньева. В архиве русского зарубежья Дома М.Цветаевой в Москве я нахожу первую книгу. На сборнике «Безбрежное сияние», изданном в Нью-Йорке, на титульном листе - дарственная надпись Арсеньева: «Милому Вадиму Яворскому и Наталии Юлиановне Яворской с искренней преданностью от автора».[99]

О чем хотел сказать поэт Арсеньев? О жажде Бога, Правды Божией, и служении ей. Истину, которую он искал и жаждал, пытался выразить в поэтических строчках, потому что считал, что только в стихах ее можно выразить наиболее совершенным способом, дать своему читателю «чувство смысла».

Плетнев писал: «В стихах Н.С. возлюбленная Тишина». Будучи религиозно одаренным человеком, он знал о Молчании как возможности просветления разума и сердца:

Ты знаешь ли, когда поток молчанья

Вдруг выйдет из сокрытой глубины -

Он затопляет все - и щебетанья,

И говоры, и шелесты, и сны...

 

«Я полагаю, - продолжал Р.Плетнев, - что религиозными некоторые люди рождаются, верующими становятся, конфессии обучаются. Дар, великий дар есть Вера, «орган Веры» в душе, в сердце, об отмирании его у многих так скорбел теолог Светлов. В звучных линиях стиха, как в напряженных струнах музыкального инструмента, кроме смысла, образов, сравнений, символов, есть музыка, и ее значение угадывается чаще всего со-настроенностью сердца человека:

И откроется нам созерцание Красы с порога Великой Духовной Тишины:

 О, звонкий час полуденного зноя!

 Звенят, звенят напевы тишины.

И тишина, и звучное молчанье.

Раскрылась дверь нежданно в мир иной –

 в безмерное, безмолвное Сиянье.

Глубины лесного молчанья. Знойная тишь, прерываемая лишь тихим звоном полуденных цикад, знойное прозрачное молчанье. И тишина лугов безбрежная охватывала душу. И вдруг - прорыв тишины. Раскрытие внутренне-молчаливой жизни лесного ущелья. Язык смолкает перед Ним, мысль (как говорят мистики, напр. Платон) подводит только к порогу и замирает. Он должен говорить, а мы - молчать перед Ним.»[100]

Основа поэтического творчества Арсеньева - «за сердце хватающее до слез, мирное и умиротворяющее молчание». Я.Н. Горбов о сборнике «Безбрежное сияние» писал:

 «В небольшой книжке профессора Арсеньева собрано несколько десятков стихотворений, которые он расположил не в порядке хронологии, но под каждым поставил дату и разделил их на три части. В них отразились не периоды его жизни, а что-то непостижимое и неизменное, что было тем же, в России, в 1904 году, что осталось в изгнании, в 1955 году. Конечно, между отдельными главами есть различия, и тематика не везде одна и та же. Однако так очевидно преобладающее над всем стремление прислушаться к неслышным звукам, ощутить в себе поток мироздания, что автор словно не замечает сна. Он одинаково близок и к природе, и к тому, что с ней связано прямыми узами, как в детстве, в жизни и в воспоминаниях. Он одинаково близок и к природе, и к тому, что с ней связано прямыми узами, как в действительной жизни, так и воспоминаниях своих. В 1945 году, возвращаясь мысленно к скрывшимся за горизонтам образам русской усадебной жизни, он зарисовывает такие, например, подробности:

Меж лопухов, обрызганных росою.

Иду к конюшне в мокрых сапогах.

Все тот же гул, призывной мощи полный,

все тот же ритм, широкий вздох и всплеск.

 

В последних трех стихотворениях, несколько как объяснение, или как естественно вытекающее дополнение, слова о любви кажутся преобладающими. При этом относятся эти стихотворения к трем разным датам - словно лишний раз подчеркивая неизменно открытое всему потустороннему состояние души автора..."[101]

Любовь к миру у поэта рождается из-за переживания им прекрасного, которое будит душу самой реальностью: «Глазам любви открывается духовная сущность людей и явлений», как писал Арсеньев. Его стихи говорят об авторе, как о человеке, многое пережившем и осмыслившем, состоявшемся, и в конце своей жизни оставившем свое поэтическое завещание: «Смысл истории в свете истинном, вечном, и смысл жизни в любви к этому свету».

Еще оставалось два года жизни, но уже сказаны «Последние слова»:

Мы говорим о стихах,

Но ведь важнее – прозренье,

Мы говорим о грехах,

Но ведь важнее - Прощенье.

Трепетно я предстаю

Жалкий, но рядом – Сиянье,

Бренную смертность мою

Уж озаряет Молчанье.

Некуда больше идти,

Близко - Единое ныне.

О просвети, освети,

Чтобы припасть мне к Святыне!

 

В сборнике «Отблески» поэт отмечает «прорывы» его сознания: Бог есть Любовь, Любви Твоей сознанье посетило…, … О тихий свет Любви! О благостная Сила! Уж раскрывается душе прощенье Всеозаряющей Любви…

И если И.А. Ильин говорил: «Без любви русский человек – неудавшееся существо», то у поэта Арсеньева нет национальных ограничений. Его стихи написаны в разных уголках земли, в  воронежской степи или у «клумбы поределой» в Си-Клиффе, в общении с людьми разных стран, и названия стихов об этом говорят: «Над Флоренцией», «Полдень в Бургундии», «Утро в горах», «На хребте Пентеликона», и везде он видит страдания человека: «В глубинах мы, в скорбях, в юдоли тесной», «Люди живут своей тоской о чуде», но поэтическое чутье автора подсказывает:

Господь и Бог мой! Высота в смиреньи!

Мир, ты спасен; мир, где враги твои?

И мир склонится, плача в умиленьи,

Пред тем, чему нет грани, ни сравненья –

Безмерностью излившейся любви.

 

Свою жизнь поэт рассматривает как служение тому, «что не проходит» и служение России:

Все, все пройдет? Не верь: все на счету –

Люди, птенцы, любовь, трава, светила.

Есть жизнь обычная, повседневная и есть жизнь божественная, обращенная к образу Спасителя, к его всепронизывающей любви, прикосновение к благодати:

О берегись во дни тоски смуты

Чужую боль невольно оскорбить!

Идешь ты с палкой, хорошо обутый,

А вот тростник, уж ветром перегнутый,

Но ты … не смей его переломить!

 

Едва трепещет искра среди пепла

Там, на дороге, ночь кругом черна,

Но не дави ногою искры этой,

Веруй во всеет и знай, что силой Света

Уже средь ночи – ночь побеждена.

Арсеньев учит постигать истину не словами, а существенно:

Но верь, не только в светлом умиленьи

Вечерних дум: и в скорбях бытия,

Он – близок, здесь, в толпе, в уединеньи,

Источник Жизни, и зовет тебя.

Арсеньев был подлинным поэтом. Основным мотивом его поэзии было религиозное восприятие окружающего мира. «Вечная красота природы и бесконечная сила любви, - писал Оболенский, - составляют главное содержание его лирики. Поэтическое творчество Николая Сергеевича, - писал А. Оболенский, - наполнено отголосками и католического Запада – «страны святых чудес» (Хомякова). Помимо Пушкина, Тютчева, он высоко ценил произведения Данте, Хуана де ля Круза, Франциска Ассизского, в которых он чувствовал что-то родное.[102]  – По-видимому, он считал, что всякое приближение к подлинным истокам духовной жизни убеждает нас в том, что Запад и Восток живут одним источником благодати».[103] Поэзия Арсеньева наполнена энергией объединяющей, истинной любви.

 

Любовь Христова объемлет нас

 

Зеньковский вспоминал: «Когда возраст Н.С. начал приближаться к восьмидесяти пяти, в группе его друзей и почитателей, в которую входили П.Ковалевский, Г. Штаммлер, Н. Полторацкий, И. Балуев, автор этих строк и несколько других профессоров, возникла мысль отметить долгие и плодотворные годы жизни Н.С. сборником наших статей. К сожалению, нагрузка академической работы, необходимость закончить раньше начатые труды, а иногда и болезни и откладывание писания статьи «до завтра» очень задержали накопление материала для сборника. Да я и сам, которому была поручена редакционная работа, нередко был вынужден отложить мои напоминания коллегам, что время бежит, ввиду собственной академической нагрузки. Мы тогда решили издать сборник к 90-летию Н.С. и с помощью Академической Группы в США и при деятельной поддержке генерального секретаря Группы профессора К.Г. Белоусова, а после его кончины с помощью профессора князя А.П. Оболенского и профессора И.И. Балуева работа начала приближаться к осуществлению. К сожалению, кончина Н.С. не позволила окончить издание работ, посвященных ему, еще при его жизни». Журнал «Записки РАГ», посвященный Н.С., вышел в 1979 году, т.12.

До самой своей смерти Арсеньев был неутомимым лектором, писателем. Его предпоследняя статья для журнала «Записки русской академической группы в США» «Захваченность стихией жизни у Льва Толстого» носит посвящение «Русской молодежи». В номере, посвященном Арсеньеву, помещена его удивительная обширная статья о талантливом, но мало известном поэте Д.И.  Кленовском, жившем в Германии.

Умер Арсеньев внезапно, во сне в своем доме в Си Клиффе 18 декабря 1977 года. Похоронен на кладбище Розлинг (Лонг-Айленд). «Твой, спаси мя, яко оправданий твоих взысках» и «Любовь Христова объемлет нас», - эти слова Н.С. Арсеньев попросил написать на его могиле, это было его завещание. В 1978 г. был установлен крест и плита на могиле троих Арсеньевых: Веры, Юрия и Николая Сергеевичей. Согласно его желанию, его архив был передан в Толстовский фонд.

Размышляя о смысле прожитой жизни, Арсеньев так сформулировал свое духовное завещание: «Смысл жизни в том, чтобы прикоснуться к любви и быть захваченным любовью и служить ей»[104].

Являясь одним из лучших историков духовной русской культуры, будучи последним из любомудров русской философии, в своем творчестве Арсеньев выдвинул на первое место проблему духовной и культурной традиции. Традиция как творческая трансляция на основе религиозной философии, которая близко граничит с богословием, стала основой творчества Арсеньева, живо откликавшегося на все, что происходило в сфере культуры. Его участие в экуменическом движении, приобщение к объединению христианских церквей носило характер его личного приобщения к духовному, внутреннему оформлению человечества.

Плетнев писал: «Как-то пришлось мне беседовать с очень знающим коллегой острого, но плоского ума.

 - Почему ваш Арсеньев, такой образованный человек, пишет все об одном, о чем-то духовном, мистическом? Ame Slave!

 - Вы цените исключительно высоко Хокусаи, возразил я, а разве этот великий художник не изобразил сто шестьдесят раз снежную гору - вулкан Фуджияму? Но разве не тысячу тысяч раз многогранней, прекрасней и значительней духовная жизнь людей, чем профиль и анфас вулкана? Коллега не нашелся, что ответить. Плоские умы сенсуалистов и материалистов отталкивает глубина, они или боятся этого чувства, или не могут его понять. В любовании художественным воплощением идеи, в любви к духовной стороне истинных произведений больших талантов всех времен и разных народов, одна из притягательнейших сторон творческой мысли профессора Арсеньева. Вспоминаю слова С. Франка («Человек и Бог»): «Искусство, будучи выражением есть воплощение, в нем что-то духовное облекается плотью, как бы внедряется в материальное и является в нем, как его форма. В этом и состоит существо творчества». Творческая одаренность Н.С. поднимает его ум, душу и сердце на крыльях Веры и Красоты, устремляющих его к Источнику Света, Жизни и Любви. Профессор Арсеньев с юности возлюбил Божественное в Красоте, в ее цветении и плодах, а Красота дает цвести и плодоносить душе и в старости, ибо Прекрасное и Божие не стареет»[105].

Личность Н.С. Арсеньева, его религиозно-философское учение представляют драгоценное наследство. Он яркий представитель русской православной мысли за рубежом, и любой читатель найдет в его книгах что-то интересное и поучительное. «Известна огромная, всеобъемлющая эрудиция Николая Сергеевича, - писал И. Балуев. – Он был и богословом, и литературоведом, и историком культуры. К природным талантам его надо прибавить и необыкновенную силу воли, позволявшую ему «заставить» себя работать при любых обстоятельствах».[106]

[1] www.stphilaret.ru

[2] Nikolaus von Arseniev. „Die russische Literatur der neue Zeit und Gegenwart in ihren geistigen zuusammenhänden“ – Meinz: Dioskur, 1929, с 91

[3] Арсеньев Н. С. Из жизни духа – Варшава, 1935

[4] Арсеньев Н.С. Религиозный опыт апостола Павла. – Варшава, 1935

[5] Арсеньев Н. С. Православие, католичество, протестантизм, - Варшава, 1930

[6] там же, с. 8

[7] Арсеньев Н. С. Из жизни духа – Варшава, 1935, с.89

[8] Арсеньев Н.С. Религиозный опыт апостола Павла – Варшава, 1935, с.1

[9] там же, с.

[10] by Alexander P. Obolensky. In Memoriam // Записки русской академической группы в США, 1979, т. 12,с.29

 

[11] http://zarubezhje. Narod.ru/texts/chss_0024. htm

[12] Колобкова Л.В. Н.С. Арсеньев в Варшавском университете (1926-1938) // Русское зарубежье: Приглашение к диалогу. Сб. науч. трудов. Калининград, 2004, с.15-18.

[13] Там же, с. 21-22

[14] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути – Possev-Verlag, V. Gorachek K.G., Frankfurt/Main, 1974, с.7

[15] Zenkovsky S.A. Памяти Николая Сергеевича Арсеньева // Записки русской академической группы в США, 1979, т. 12, с.12

 

 

[16] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. Франкфурт на Майне, 1974, с. 61-62.

 

[17] Арсеньев Н.С. О духе времени и понимании его // Путь, № 6, январь, 1927, с. 81

[18] Оболенский А. In Memoriam. // Записки русской академической группы, т. 12, с. 27

 

[19] Евгений Голлербах. «К незримому граду». Религиозно-философская группа «Путь» (1910-1919) в поисках новой русской идентичности. – Серия исследований по истории русской мысли. – С-П.: «Алетейя», 2000, с. 411

[20] Колеров М.А. Новые материалы к истории братства Святой Софии. // Вопросы философии, 1996. №4, с. 127-133.

[21] Зеньковский В.В. Предисловие //Православие и культура: сб. рел.-фил.статей/ под ред. В.В. Зеньковского.- Берлин:Рус. Книга, 1923, с. 5

[22] Бердяев Н.А. От редакции // София: проблемы духовной культуры и религиозной философии/ под ред Бердяева при ближайшем участии Л.П. Карсавина и С.Л. Франка. – Вып. 1 – Берлин: Обелиск, 1923. – с. 3

[23] Эйкалович Е.А. Дело прот. Сергия Булгакова: Историческая канва спора о Софии.- Сан-Франциско: Глобус, 1980, с. 5

[24] Граббе Ю.П. Корни церковной смуты: Парижское братство Св. Софии и розенкрейцеры.- Белград, 1927.

[25] Арсеньев Н.С. Мудрование в богословии? По поводу «софианской» полемики // Вестник, 1936, кн.1, с. 7.

[26] Арсеньев Н.С. Мудрование в богословии? По поводу «софианской» полемики // Вестник, 1936, кн. 1, с. 31.

[27] Там же, с. 32

[28] Арсеньев Н.С. Мудрование в богословии? По поводу «софианской» полемики // Вестник, 1936, кн. 1, с. 31.

[29] Арсеньев Н.С. Еще несколько слов к софиологическому спору // www.ecumenism.ru/people/arsenjev.php

[30] Арсеньев Н.С. Еще несколько слов к софиологическому спору // www.ecumenism.ru/people/arsenjev.php

[31] Трубецкой Н.С. Письмо к П.Н. Савицкому от 4 августа 1930 г. – ГАРФ (гос. архив РФ)  - Ф. 5783 (П.Н. Савицкий) – Оп.1.- ед.хр. 390.- л. 34 об.

[32] Соболев Альберт В. Князь Н.С. Трубецкой и евразийство // Литературная учеба (М).- 1991. – ноябрь-декабрь,  кн. 6, с. 124

[33] Савкин И.А. , Козловский В.В.. Евразийское будущее России. Ступени (М). – 1991 - №2 (5). – с. 80-116; Урханова Р.А. К критике западной культуры в творчестве евразийцев // Философия в России в конце XIX –начала XX вв.: преемственность идей и поиски самобытности.  – М., 1991. – с. 133-135

[34] ГАРФ, ед хр. 491.  –  Л. 12-13.

[35] Соболев Алюберт. К вопросу о внутренних трениях и противоречиях в евразийстве1920-х годов// Россия XXI, 2002, №5, с. 166

[36] Замалеев А.Ф. Лекции по истории русской философии (XI-XXвв.). Изд.3-е, дополненное и переработанное. – СПб.: Издательско-торговый дом «летний сад», 2001, с. 302

[37] Arseniev N. Die geistige Schiecksale des russischen Volkes. - Graz, 1966, s. 124

[38] Раев М. Россия за рубежом: история культуры русской эмиграции. 1919-1939: пер. с англ. / Предисловие О. Казниной. – М.: Прогресс-академия, 1994, с.296 с.

2 Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. –  Frankfurt/ Mein: Posev-Verlag, 1974, с. 145

[40] Зеньковский С.А. Памяти Николая Сергеевича Арсеньева// Записки русской академической группы в США, Нью-Йорк, 1979, т. 12, с. 10

[41] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. Франкфурт на Майне, 1974. с. 136

[42] Арсеньев Н. Встречи христианского Востока и христианского Запада в русской духовной жизни последних двух веков // Возрождение, 1969, октябрь, с. 89-103.

[43] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. Франкфурт на Майне, 1974. с. 139

[44] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. Франкфурт на Майне, 1974, с. 170

[45]Там же, с. 142

[46] Арсеньев Н.С. «Единый поток жизни. К проблеме единства христиан». Брюссель, 1973, с. 129.

[47] там же, с.130-131.

[48] Heinrich A. Stammler. Nicholas Arseniev. // Записки русской академической группы, 1979, № 12,  с. 18

[49] Любить, чтобы понимать,.

[50] Хализев В.Е. Н.С. Арсеньев: философ, культуролог, литературовед  // Литературное обозрение. 1994, №1-2, с. 21

[51] Боровой В.  Об актуальности богословия о. Николая Афанасьева // Богословие и философия, 1993, №16-18, с. 34.

 

[52] Полторацкий Н. Иван Александрович Ильин. Жизнь, труды, мировоззрение. Сборник статей. – Эрмитаж, 1989, с .37

[53] Ильин И.А. Путь к очевидности. – М.: Республика, 1993, с. 81

[54] Полторацкий Николай. Русская религиозная философия. - http://www.rustrana.ru./ print.php?nid=2768

[55] Арсеньев Н.С. О духе времени и понимании его // Путь, №6, 1927, с. 82

[56] Плетнев Р. Н.С. Арсеньев // Записки русской академической группы, т. 12

 

[57] О жизни Преизбыточествующей. – Брюссель: Жизнь с Богом, 1966

 

[58] А. Оболенский. In memoriam // Записки Русской академической группы в США, 1979, № 12, с. 28

 

[59] Лавринович К.К.. Альбертина: Очерки истории Кенигсбергского университета. – Калиниград, 1995

[60] Лавринович К.К.. Альбертина: Очерки истории Кенигсбергского университета. – Калиниград, 1995

[61] Профессор праистории (нем. Vorgeschichte)

 

[62] Речь идет об отпечатанном в Тильзите сборнике "Bolschewistische Wissenschaft und "Kulturpolitik". Ein Sammelwerk herausgegeben von Bolko Freiherr von Richthofen

 

[63] Балтийские архивы. http://www.nissianresources.lt/archive

[64] Das Schicksal der Gelehrten in Russland //im Sammelband Bolsche-wistische Wissenschaft und «Kulturpolltik»), hrsg. von B. Frhr. v. Richthofen,   Kоеnigsberg,   1938,   pp.   28-44.

 

[65] Новиков Сергей, Гайдуков Владимир. Назад в будущее // Калининградская правда, 11 августа, 2000, с. 7

[66] Arseniev. N.  Das Heilige Moskau. - Paderborn, 1940. -258 Pages.

[67]А.В. Трубецкой. Пути неисповедимы.  – Москва: Контур, 1977,  с. 104

[68] там же. С. 84

[69] Т.И.Ульянкина. Роль Толстовского фонда (США) в спасении русских ученых – эмигрантов от репатриации в послевоенной Европе (1944-1952 гг.) // ИИЕТ РАН. Годичная научная конференция 2002 г. М.: Диполь-Т. 2002.

[70] Zenkovsky Serge. A. Памяти Николая Сергеевича Арсеньева  // Записки Русской академической группы в США, 1978, № 12, с. 13

[71] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Посев, 1974

[72] Zenkovsky Serge. A. Памяти Николая Сергеевича Арсеньева  // Записки Русской академической группы в США, 1978, № 12, с. 13

[73] Алфеева Валерия. Странники // Знамя, 1999, №1

[74] Там же.

[75] Жернакова Надежда. Русская академическая группа в США // Литературный витраж (сборник в честь Валентины Синкевич), под ред. В. Крейда и А. Либермана  - New York: The Association of Russian-American Scholars in the USA, 1996.

 

[76] Белоусов К.Г. Из жизни РАГ // Записки РАГ , №2, 1968, с. 253

[77] Арсеньев Н.С. Из русской культурной и творческой традиции. - Франкфурт-на-Майне,1959, с. 9

[78] там же, с. 7-8

[79] Ясногордская Елена. Н.С. Арсеньев. Из русской культурной и творческой традиции // Новый журнал, №189, 1992, с.383

[80] Плетнев Р. Н.С. Арсеньев// Записки русской академической группы в США, № 12, 1979, с 14

[81] Зеньковский А.С. Памяти Николая Сергеевича Арсеньева // Записки русской академической группы, т. 12, с. 12.

[82] Арсеньев Н.С. Из русской культурной и творческой традиции. - Франкфурт-на-Майне,1959, с. 42

[83] Степун Ф. Н.С. Арсеньев. Из русской культурной и творческой традиции // Грани, № 43

[84] Плетнев Р. Н.С. Арсеньев// Записки русской академической группы в США, № 12, 1979, с. 9

[85] там же, с. 5

[86] Из "Библиологического словаря" священника Александра Меня. - СПб., 2002, с.12

[87] Мейендорф И. Николай Арсеньев. Преображение мира и жизни.// Вестник русского студенческого христианского движения, Париж-Нью-Йорк, ё959, № 53, с. 50-51

[88] Плетнев Р. Н.С. Арсеньев// Записки русской академической группы в США, № 12, 1979, с. 8

[89] Пушкарев С. Историография Православной церкви // Записки РАГ, № 8, 1974, с. 247

[90] Плетнев Р. Н.С. Арсеньев// Записки русской академической группы в США, № 12, 1979, с. 7

 

[91] Арсеньев Н.С. О жизни Преизбыточествующей. – Брюссель, 1966. с. 59

[92] там же, с. 266-267

[93] там же, с.266

[94] там же, с. 268

[95] Биншток А. Н.С. Арсеньев. О жизни Преизбыточествующей// Вестник РСХД, № 126, 1978, Париж-Нью-Йорк, с. 305-306

[96] Арсеньев. Дары и встречи жизненного пути. – Франкфурт-на-Майне, 1974, с.44

[97] Плетнев Р. О книге Н.С. Арсеньева «Дары и встречи жизненного пути» // Новый журнал, кн. 117, 1974, с.228

[98] Плетнев Р. Н.С. Арсеньев// Записки русской академической группы, 1979, № 12, с. 15

[99] Книга подписано молодым Яворским. Арсеньев очень любил молодежь, считая, что у них многому можно научиться. Яворский В.Ю (1906-1979), сын Юлиана Андреевича Яворского, литературоведа, историка и поэта (1873-1937)

[100] Плетнев Р. Н.С. Арсеньев// записки русской академической группы, 1979, № 12, с. 16

[101] Горбов Я.Н. Арсеньев. «Безбрежное сияние»// Возрождение, 1962, № 121, с. 148

 

[102] С некоторыми поэтами, сильно действующими на нас, мы живем, так сказать «вместе», живем как бы рядом, находимся в контакте в течение многих лет жизни, иногда почти всю жизнь» (О красоте в мире. -  Мадрид, 1974, с.49)

Конец формы

 

 

[103] Оболенский А. In Memoriam. // Записки русской академической группы, т. 12, с. 29

 

[104] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Посев, 1974, с. 7

 

[105] Плетнев Р. Н.С. Арсеньев // Записки русской академической группы, т. 12, 1979

 

[106] Балуев И. Профессор Н.С. Арсеньев Записки русской академической группы, т. 12, 1979, с.270