Скачать в формате word

Л.В. Довыденко

 

Кенигсберг - русское зарубежье. ч1

Николай Сергеевич Арсеньев

(1888–1977)

 

Калининград

2008

 

 

Содержание

1. Введение
2. Рукопожатие через века
3. Род Арсеньевых
4. Московский дом
5. Родители Н.С. Арсеньева
6. Фрейлина Великой Княгини
7. Русский историк Василий Арсеньев
8. «Товарищ моей жизни»
9. Вера Сергеевна
10. Анна Сергеевна
11. Юность
12. Московский университет
13. Преподавательская и научная деятельность
14. Альбертина
15. О смысле эмиграции
16. Париж
17. Берлин
18. Прага
19. Варшава
20. Журнал «Путь»
21. Полемика о Софии
22. Евразийство
23. Экуменическое движение
24. Арсеньев и Ильин
25. Кенигсберг
26. Свято-Владимирская духовная семинария
27. Русская академическая группа в США
28. Творческая деятельность
29. Преображение мира и жизни
30. Поездки Европу
31. Поэтическое творчество
32. Любовь Христова объемлет нас.
33. О библиографии Арсеньева
34. Список трудов Н.С. Арсеньева
35. Список использованной литературы
36. Приложение 1. Комментарий к обложке книги

 

 

 

 

 

Введение

 

Развитие современной социокультурной жизни в России характеризуется поиском новых ценностей и обращением к философскому потенциалу прошлого, в том числе философии русского зарубежья XX века. Несмотря на активное изучение и анализ русского культурно-философского наследия, творчество религиозного философа, культуролога, литературного критика и духовного писателя Николая Сергеевича Арсеньева до сих пор не до конца оценено. На недостаточность изучения религиозных и культурологических концепций Н.С.Арсеньева в нашей стране в послеоктябрьский период повлияли, прежде всего, установки идеологии. В 90-ые годы XX века, когда стали возвращаться на Родину труды философов русского зарубежья, определенную роль сыграла трудность переводов книг и статей Н.С. Арсеньева с немецкого, английского и других языков мира, в которых автор обильно цитирует классиков мировой и отечественной культуры.[1]

Но можно выделить и несколько более глубоких причин этому явлению: во-первых, личная скромность кабинетно-профессорского трудолюбия преданного своему призванию исследователя и эрудита. Во-вторых,  темы его работ касались часто того, чему, может быть, еще не пришло время, потому что, заглядывая далеко вперед, он был над политическими и идеологическими схватками, им двигала энергия примирения и объединения враждующих направлений в русской религиозной философии. Отсюда следует третья причина, так как до сегодняшнего дня неоднозначно воспринимается опыт отечественной религиозной философии, которая, по мнению некоторых исследователей, «не создала», «не выдвинула», «не выработала» самобытной концепции.[2]

 П.П. Гайденко вполне справедливо полагает, что причины негативной оценки русской религиозной философии лежат в расколотости русского общества во всех сферах духовной жизни, в том числе и в отношении к возвращенному наследию отечественных философов. Соглашаясь с ней, считаем, что анализ богатого творческими идеями наследия русской эмиграции необходим, так как в центре его внимания «всегда были темы духа, веры, нравственности».[3]

И, наконец, четвертая, причина. Рефлексивный взгляд на историю русской эмиграции позволяет сегодня сказать, что она находилась в условиях влияния почти всех идейных течений, веяний европейской жизни, в том числе различных форм немарксистского социализма, солидаризма, фашизма. Иногда этот период представляется не совсем перспективным для изучения в связи с опаской или подозрением мало изученных мыслителей в коллаборационизме. Здесь необходимо привести неопровержимый аргумент в пользу Н.С. Арсеньева, представленный в статье Т.И.Ульянкиной[4].

Трагедийный, глубинный  аспект судеб представителей русской эмиграции, квинтэссенцию их бытия и творчества наиболее емко сформулировал А.Ф. Лосев: «Через факт нашей собственной жизни преломляются в русской философии все теоретические проблемы познания, где истина выступает как подлинная жизнь, а познание – как постижение и переживание смысла жизни».[5]

Имя Н.С. Арсеньева стоит в одном  ряду с яркими представителями религиозной философии и историософии: С.Н. Булгакова, А.Н. Бердяева, И.А. Ильина, С.Л. Франка и других религиозных философов. Возрастание интереса к трудам Н.С. Арсеньева связано, во-первых, с тем, что его философия особая, в ней он шел своим путем. И отличала его убежденность в том, что главное призвание философа не в создании строгой философской системы, а в предметном созерцании и мышлении. Во-вторых, интерес к  различным философским системам не может быть во все времена одинаковым, так как развивается на сосредоточении на тех учениях, которые выдвигают очередную цель или задачу в связи с  потребностями времени. По всей видимости, философия культуры Н.С. Арсеньева, связывающая исследованием дух, духовность, человека, природу, величайшие произведения культуры человечества, его личная «жажда подлинного бытия», выраженная в одноименной книге, содержит ответы на вопросы, поставленные современной эпохой. Арсеньевская философия религии, этика, эстетика, гносеология, культура предстает достижением духовного опыта, открывающегося в постижении религиозного откровения, истины и любви.

Философские воззрения Н.С. Арсеньева во многом согласуются с бердяевскими (раннего периода), так как оба мыслителя ориентируются на учения представителей христианства и славянофильства, в качестве основополагающего считают мистико-интуитивный метод философского познания. И Н.А. Бердяев, и Н.С. Арсеньев в своих взглядах на природу человека видят прямую связь жизни человека с жизнью Христа. Оба мыслителя  в анализе человеческой истории усматривают провиденциальный смысл, который реализуется в духовной и эмпирической деятельности человека-личности. И у Бердяева, и у Арсеньева ярко выражен эсхатологический мотив, раскрывающийся в учении о творческом преодолении косности мира и втором явлении миру Богочеловека.

Близки по духу Н.С. Арсеньеву был И.А. Ильин и С.Л. Франк, духовный опыт которого, изложенный в книгах «Душа человека», «Человек и реальность» и особенно «Непостижимое», он особенно ценил.

В статье «С.Л. Франк как мистик» Николай Сергеевич выделяет «обретение Высшего», «чувство укорененности в Безмерном», «беспредельно Трансфинитное», которое служит характеристикой «первичной реальности» и есть «сверхвременное единство реальности».[6] Оно познаваемо через внутреннее бытие, по отношению к которому в более интимном отношении стоит подлинное бытие. Мыслитель разделяет убеждение Франка, что истинная философия опирается на мистический опыт, благодаря которому и раскрывается «подлинная реальность», происходит насыщение «духовной жажды», заполнение духовной пустоты, прорыв к Любви. Он называет Франка «будителем людей», особенно молодого поколения, к духовной жизни. Обоих мыслителей мы можем отнести, говоря словами Н.С. Арсеньева, к «учителям для многих кругов русского народа на путях искания Бога».

В своих работах Н.С. Арсеньев неоднократно заявлял о своем расположении к Льву Шестову: «Он любит пророка Исайю и апостола Павла, и Достоевского, и датчанина Киркегора, и Паскаля, и все время ссылается на них. Он не любит и не понимает Сократа. Зачастую Шестов несправедлив в своих оценках. Но как часто он прав и остроумен. А главное – как он ощущает религиозный трепет (курсив Арсеньева) перед разящей и исцеляющей Десницей Божией!»[7]

В статье «О русской эмиграции и духовном ее служении» Н.С. Арсеньев называет тех, с кем он встречался, выезжая из Кенигсберга в европейские столицы, кто, по его мнению, «сиял внутренним светом доброты и ласковости к людям и внутренне стоял перед Богом» в Париже: княгиню М.Н. Гагарину, знатока музыки С.М. Осоргина, князя Г.Н. Трубецкого, «одухотворенного борца» П.И Новгородцева, историков: двух братьев Вернадских, Максимовича, Пушкарева, историка русского языка академика Кульмана, проф. Ляцкого, философа проф. Лапшина, специалиста по Достоевскому проф. Бема, знаменитого исследователя древнерусского и  византийского церковного искусства проф. Кондакова, молодого историка доцента Мстислава Шахматова». Говоря о русской Праге, Арсеньев продолжает список тех, встречи с которыми он называл «дарами жизненного пути»:  «покоряющей доброты» епископ Сергий Пражский, его друг князь П.Д. Долгоруков, О.М. Врангель, о. Васнецов (сын художника), профессор П.Б. Струве. В Кламаре за чашкой чая в доме Г.Н. Трубецкого встречался с Карташевым, «приезжал молодой, тогда еще не священник, доцент богословия Г. Флоровский, и Вышеславцев, и Бунаков-Фундаминский, и проф. В.В. Зеньковский. Бывал здесь и любитель и знаток древней иконописи В.П. Рябушинский, граф К.А. Хрептович-Бутенев, человек праведности и преданности Церкви и России».

Со всеми этими духовно близкими людьми Н.С. Арсеньева роднили надежды и устремления, которые были связаны с ролью русской культуры в построении будущей России. В исследованиях Назарова о смысле существования русской эмиграции отмечается, что смысл собственного существования превратился для нее в миссию. «Миссия у русских эмигрантов возникла не потому, что эмигранты захотели ее иметь. А потому, что от нее невозможно было уклониться – разве что перестать быть собой».[8]

Как заметил Хализев, христианско-традиционалистские воззрения Арсеньева, мыслителя и ученого, отчуждали его от тех интеллектуальных веяний, которые доминировали в первые десятилетия XX века. Его не привлекали ни экзистенциалистские, ни утопические соблазны века. Идея радикального обновления религиозного сознания и историософско-космологические фантазии были ему чужды.[9]

В то же время при обсуждении вопросов о возрождении и обновлении российского общества в высшей мере полезны труды Николая Арсеньева, поражающие эрудицией автора и вдумчивым, беспристрастным, спокойным анализом русской духовной культуры, так как  «в сущности он был мыслителем одной темы – духовной культуры России и русского православия. Структура и стилистика сочинений Арсеньева такова, что его вполне можно принять за богослова, но по сути – он историк религиозной культуры (Запада и Востока), философ культуры с «больным сознанием». Болезнь эта была всепоглощающей и всерадостной, так как называлась Россией с ее трагической судьбой и с вечными ценностями ее культуры, которая в своей православной форме жизни преизбыточествующей единственно способна к преображению мира и жизни.[10]

Большинство работ Н.С. Арсеньева посвящено философско-мировоззренческой проблематике. Как справедливо заметила Л.Г. Филонова, «Арсеньев… не видит пользы в том, чтобы высоко умствовать о любопытных и темных предметах. Он понимает, что «человеческое знание часто обманывает нас, а истина сама собою учит». Арсеньев более всего стремится к духовной собранности, тишине и простоте внутри себя, ибо это и позволяет заглянуть в глубины жизни, прикоснуться к тому, что есть Жизнь Преизбыточествующая, и утолить жажду души своей, припав к источнику Жизни».[11]

Обращаясь к наследию русской эмиграции в историко-культурной перспективе, необходимо признать значительный вклад Н.С. Арсеньева в религиозно-философское и культурное возрождение ушедшего века.

 

Рукопожатие через года

 

Калининград. Улица Чапаева, дом № 3. Трехэтажный дом, построенный, видимо, в начале ХХ века. Бывший Кенигсберг, бывшая Регентенштрассе. Здесь  жил со своей сестрой и братом  русский профессор Кенигсбергского университета Альбертина, религиозный мыслитель, философ духовной русской культуры, разносторонний ученый Николай Сергеевич Арсеньев.

Сейчас в доме № 3 по улице Чапаева живут обычные  люди, молодые и не очень. На первом этаже - старожилы, с 1948 года. Биркос Алексей Арсентьевич и Анна Сергеевна  приехали в Кенигсберг сразу после войны из Псковской области. Анна Сергеевна работала санитаркой в детской больнице, а Алексей Арсентьевич - в рыбном порту. Оба были ударниками коммунистического труда, ветераны труда. Загадочные совпадения имен. Отчество старожила дома созвучно с фамилией русского философа, а  Анна Сергеевна провожает меня до порога своей квартиры, и я вспоминаю о другой Анне Сергеевне, Арсеньевой, приехавшей в этот дом в  1933 году после ссылки на Соловки к своему старшему брату Николаю.

 Алексей Арсентьевич и Анна Сергеевна  рассказывают:

- Когда мы поселились в  этом двухэтажном доме, в мансарде тоже была одна квартира, а в 1953 году наш дом надстроили и сделали трехэтажным. Вначале мы жили на втором этаже. Всего семь семей вмещались в доме с одной общей кухней. Расположение квартир было иным.

Второй этаж, где жили Арсеньевы, состоял из 4 просторных комнат. Две комнаты были особенно большими и уютными, с красивыми дверями, паркетными полами. Сейчас четыре комнаты перестроены в четыре квартиры. «Мебель какая-то оставалась: шкафы, серванты, - продолжает Анна Сергеевна, - Из старых жильцов уже никого нет, люди приезжали в этот дом, потом уезжали. Это был красивый и уютный дом, а теперь из-за надстройки третьего этажа он проседает».

Семья философа русского зарубежья Арсеньева занимала второй этаж, и стены его молчаливо хранят в себе память о своем необычном жильце.

В Калининградской области еще остались следы русского присутствия в истории Восточной Пруссии, возникают новые памятники. В последнее десятилетие возникли памятники Петру Первому, трижды посещавшему Кенигсберг и Пиллау. (Калининград и Балтийск). Музей «Королевкие ворота» развернул экспозицию, посвященную Великому русскому посольству. В Балтийске, бывшем Пиллау, установлен памятник Елизавете Петровне, в период правления которой Восточная Пруссия на четыре года (1758-1762) стала провинцией России. Через Кенигсберг проезжали в Европу Достоевский, Некрасов, Брюллов, Маяковский. На первом самолете, следовавшем из Москвы в Кенигсберг, прилетели С. Есенин с Айседорой Дункан. Николай Гумилев участвовал в первой мировой войне на территории Восточной Пруссии. В этот период  во время самсоновской катастрофы попал в германский плен брат Николая Сергеевича Арсеньева – Юрий.

Лестница в доме, где жил Арсеньев, сохранила свой прежний облик. Пролет украшен деревянной резьбой. Я касаюсь ее рукой, потому что и Николай Сергеевич, наверняка, поднимаясь к себе домой или выходя на работу в университет, касался этой резьбы. И хочется думать, что происходит рукопожатие через года - встреча автора и героя этой книги.

Род Арсеньевых

Почему Николай Сергеевич эмигрировал именно в Кенигсберг? Наверное, этому есть целый ряд причин, но не является ли главной та, что судьбы представителей рода и ближайшего родственного окружения были так или иначе связаны с Восточной Пруссией, ее историей, культурой, наукой на протяжении XVIII – XX веках?

Начало рода Арсеньевых относится к XIV веку, когда в 1389 году из Золотой Орды ко двору великого князя владимирского и московского Дмитрия Ивановича Донского прибыл Ослан-Мурза Челебей (Челубей), представитель татарской знати, с тремя сотнями воинов. Он принял крещение и стал православным христианином по имени Прокопий. Позже он женился на Марье, дочери стольника великого князя Дмитрия Донского - Зотика Житова. От старшего их сына, Арсения, прозвищем Юсупа, произошли Арсеньевы и Юсуповы.

Назовем наиболее известных  людей  из рода Арсеньевых на протяжении XVIII-XIX веков. Это Иван Михайлович Арсеньев (1726-1799) – опекун Московского воспитательного дома, статский советник, родственник А.Т. Болотова и Г.Р. Державина. А.Т. Болотов – известный автор «Записок о Кенигсберге», открыл российскому читателю период с 1758 по 1762 год, когда Пруссия присягнула на верность России и императрицу Елизавету Петровну назвала «королем Пруссии».  Михаил Михайлович Арсеньев (1735-1791), окончив Морской корпус,  участвовал в морской кампании Семилетней войны и в Архипелагской экспедиции, 4 раза проходил Нордкап. В 1780 году на фрегате «Полярная звезда» отвозил принцев Брауншвейгских из Холмогор в Берген, за что пожалован чином бригадира и 3000 рублей. Его портрет на силуэтной группе Московского исторического музея. Василий Михайлович Арсеньев - от флота генерал-адъютант (1727), тайный советник (1731), командир фрегата "Россия", временно заведовавший Петербургской академией наук  и московской школой (1732).

 Дарья Михайловна Арсеньева - супруга князя А.Д. Меньшикова, скончалась в Казани в 1728 году. Ее сестра – Варвара Михайловна  Арсеньева - была фрейлиной при императрице Екатерине I. Еще до замужества  Дарьи стала советчицей и другом князю Меншикову, который ничего не предпринимал, не посоветовавшись с Арсеньевой, не отличавшейся красотою, но одаренной живым умом и обладавшей прекрасным для того времени образованием. После обручения старшей дочери Меньшикова Марии с Петром II, что совершилось в значительной мере ее усилиями и настояниями, Арсеньева была назначена обер-гофмейстериной двора ее племянницы, государевой невесты. Ей предоставлялось право “брать шаг после жены генерал-фельдмаршала”. Арсеньева награждена орденом Святой Екатерины — высшей в то время российской наградой для женщин. Когда в сентябре 1727 года Меньшиков был отправлен с семейством в раненбургскую ссылку, Арсеньева последовала туда добровольно. Посланный вдогонку из Петербурга капитан Шушерин настиг Меньшиковых в Клину и повез Арсеньеву в Александровскую слободу, в Успенский монастырь. В 1728 году было решено Меньшикова с семьей отправить в Березов, а Арсеньеву послать в Белозерский уезд, в Горицкий девичий монастырь и там ее «постричь при унтер-офицере, который ее повезет». Варвара Михайловна была наречена Варсонофией. В Горицком монастыре под зорким надзором она пробыла до самой смерти.

Николай Михайлович Арсеньев (1765- 1825) - боевой генерал, сподвижник Суворова при взятии Измаила и Праги. Он был начальником штаба А.В. Суворова. Воспет Байроном в поэме «Дон Жуан», VII, 15;VIII, 9, где герой поэмы Дон Жуан после долгих приключений попадает в армию Суворова и участвует в осаде Измаила. За штурм Праги награжден золотой шпагой с надписью «За храбрость». Кавалер ордена Св. Анны 4 степени, Св. Георгия 4 степени, Св. Владимира 3 степени,  Св. Анны 2 степени с алмазами, Св. Анны 1 степени.

Николай Иванович Арсеньев (1760-1830) – действительный тайный советник, курляндский губернатор (1800- 1808). Дважды принимал в Митаве Людовика XVIII ссудил его 5 000 червонцами, которые не были возвращены. Однако Николай Иванович получил от французского короля его портрет и благодарственное письмо. Именно на курляндского губернатора ссылались родственники Николая Сергеевича, когда выехали к нему из Советского Союза в 1933 году в Кенигсберг. Николай Иванович был в переписке с великим математиком Леонардом  Эйлером, автором решения загадки о семи кенигсбергских мостах), и химиком Гмелиным.

Михаил Андреевич Арсеньев (1780 - 1838) - боевой генерал, особенно отличившийся в Отечественную войну 1812 году в  Бородинском сражении.

После 1813 года он был командиром конного полка лейб-гвардии, а затем начальником 1 бригады кирасирской дивизии, награжден орденом Св. Владимира III степени, Св. Анны I степени, австрийским - Леопольда II степени, прусским - Красного орла II степени, баварским - Максимилиана Иосифа III степени, награжден знаком отличия прусского Военного ордена Железного Креста (Кульмский крест).

Н.С. Арсеньев придавал огромное значение победе русского народа в  войне с Наполеоном, считая, что окрыленный подвигом, русский народ сумел сказать свое слово в литературе, культуре и других сферах жизни, услышанное во всем мире.

Среди представителей рода Арсеньевых -  троюродный дядя М.Ю. Лермонтова Николай Васильевич Арсеньевых. Он получил село Александрово в качестве приданого за своей женой Евдокией Ивановной. Камер–паж, сержант Преображенского полка, поручик того же полка, адъютант графа М. С. Воронцова в 1809 году, за участие в турецкой войне награжден золотой шпагой с надписью «За храбрость»; получил орден св. Владимира 4 степени с бантом в 1811 году. За отличие в Отечественной войне награжден орденом св. Анны II степени с алмазами, орденом св. Георгия IV степени и иностранными орденами: «Шведского меча», прусским — «За заслуги», в 1819 году - французским орденом св. Людовика, крестом ордена св. Иоанна Иерусалимского. Николай Васильевич оставался во Франции при отдельном корпусе до 1819 года, являясь с 1817 года командиром Смоленского пехотного полка. Был награжден дворянской, темно-бронзовой, и военной, серебряной, медалями в память об Отечественной войне 1812 года. Уволенный со службы в 1820 году, он был определен в Верховный совет Бессарабской области от короны, в 1824 году был на должности председателя Бессарабского областного уголовного суда в 1825 году. Получил чин статского советника, орден св. Владимира 3 степени. В 1826 году назначен в штат Новороссийского и Бессарабского генерал–губернатора — для особых поручений. Он опять, через 20 лет, служил с М. С. Воронцовым. Затем был гражданским губернатором Бессарабии. По окончании службы  высочайшим указом назначен почетным опекуном Московского присутствия и заведующим колонией питомцев Воспитательного дома. За свою гражданскую службу и общественную деятельность  был награжден орденом св. Станислава I степени, орденом св. Анны I степени и в 1842 году получил знак за беспорочную 25 летнюю службу, став в 1843 году тайным советником.

Поэт Михаил Юрьевич Лермонтов происходил тоже из рода Арсеньевых по материнской линии. Мать поэта Мария Михайловна, урожденная Арсеньева, умерла в возрасте 22 лет от чахотки. По воспоминаниям П.А. Висковатого, «была одарена душою музыкальной». Михаил Лермонтов писал: «Когда я был трех лет, то была песня, от которой я плакал. Ее певала мне покойная мать». Дед поэта Михаил Васильевич Арсеньев (1768-1810) – елецкий помещик, капитан лейб-гвардии Преображенского полка, предводитель дворянства в Чембарском уезде  - в 1794 году женился на Елизавете Алексеевне Столыпиной (1773-1845) и на ее приданое купил у И.А. Нарышкина имение Тарханы. После рождения их единственной дочери, матери поэта, в отношениях супругов наступило отчуждение: Михаил Васильевич увлекся соседкой по имению А.М. Мансыревой, жившей в селе Онучино, в 10 верстах от Тархан. В ночь с 1 на 2 января 1810 года Михаил Васильевич получил пищевое отравление и после домашнего спектакля  скончался. Спектакль был по пьесе «Гамлет» Вильяма Шекспира, где Михаил Васильевич  играл роль могильщика.

 Константин Константинович Арсеньев (1837—1919) — юрист, общественный деятель, публицист, редактор журнала “Вестник Европы”. Ему посвящена историческая поэма.

 Знаменосцу К.К. Арсеньеву

Выше знамя Правды Вечной!..

Честной мысли и труда,

Незакатной, вековечной

 Пусть сияет нам звезда!..

Пусть сияет непрестанно,

 Средь прибоев, гроз и бурь…

Мы же верить неустанно

Будем в светлую лазурь!..

 Выше знамя Правды Божьей!

 Бодрой мысли и труда!..

Ты ж не гасни в бездорожье,

Нашей Родины звезда!..

Автор поэтического произведения - А. Котомкин-Савинский (1885—1964), поэт, фольклорист, офицер, воевал в период Гражданской войны в армии Колчака, позднее жил в эмиграции в Чехословакии, Германии и Франции.

Историк Василий Сергеевич Арсеньев, брат Николая Сергеевича, собрал сведения о роде Арсеньевых. Ее роспись включает список из   851 представителя, в том числе о 632 мужчинах и 219 женщинах. Он описывает 20 поколений.

Р. Плетнев писал: «Род Арсеньевых древний и славный. Семья Арсеньевых во многом походит, по своему духу, религиозной одаренности и верности русским традициям, на семьи Хомяковых и Языковых»[12]. Н.С. Арсеньев вспоминал в ряде своих работ московский дом своего деда, Василия Сергеевича, а в нем бюсты и портреты предков: «Когда закрою глаза, вижу перед собой светлую «залу» с шестью окнами (три во двор, три в сад), с до блеска натертым паркетом, с высокими фикусами в больших зеленых кадках у окна. Между ними стоят два мраморных бюста – прапрадеда князя Алексея Алексеевича Долгорукого (бывшего министром юстиции при Николае I) работы Жиларди, и привезенный из Италии работы Кановы бюст прапрабабушки (с другой стороны) – Наталии Владимировны Давыдовой (рожд. гр. Орловой)[13].

В соседней комнате, в гостиной, висели «два больших первоклассных портрета работы Боровиковского (А.А. Долгорукий с женой) и еще более, может быть, замечательный по яркости изображения портрет кисти Левицкого (моряк в зеленом кафтане екатерининского времени, с холодной, загадочной улыбкой, одна рука сложена в масонский знак – тоже Долгорукий, Григорий Алексеевич). Висел тут в черной раме и портрет благообразного старичка с высоко подвязанным под шею белым галстуком и приветливой улыбкой – Президента императорской Академии наук, графа Владимира Григорьевича Орлова (младшего из екатерининских Орловых) и рядом сходный по кисти портрет его дочери Екатерины Александровны Новосильцевой. В тяжеловесной золоченой раме глядел со стены толстый человек с рыжими большими усами, пухлой, открытой шеей и тройным подбородком – знаменитый Яков Федорович Долгорукий, учитель Петра, не боявшийся говорить царю правду в глаза. На обтянутом бархатом щите – старинные семейные миниатюры: тут и сестры Панина и Давыдова, обе рожденные Орловы, и другая Давыдова, рожденная Самойлова, племянница Потемкина-Таврического, в первом браке Раевская (мать генерала Раевского, героя 1812 года и «Каменских» Давыдовых»[14].

«Со всех сторон, - вспоминал Николай Сергеевич, - захватывали меня потоки живых интересов, научных и иных, связанных с историей человеческой мысли, культуры, литературы, общественных устремлений, истории народов, истории искусства…»[15]

Таким образом, энциклопедичность взглядов Н.С. Арсеньева, общая эрудированность, приверженность православной традиции имеет глубокие корни в  родословной его семьи.

 

Московский дом.

Свое детство и юность Арсеньев провел в доме дедушки Василия Сергеевича Арсеньева (1829-1915). Этот московский дом, расположенный по улице Садовой, 22, был замечательным памятником истории и культуры России. Он остался в сердце Н.С. Арсеньева до конца его жизни. Уже незадолго до смерти мыслитель вспоминал: «В глубине двора – заслоненный от улицы передним домом (тоже особняком, который сдавался в наем), окруженным службами (конюшней, каретным сараем), с балконом, спускавшимся в небольшой, но уютный садик с беседкой, - типичный            московский особняк середины XIX века. В углу между окон огромный бютнеровский рояль, по стенам гравюры, фарфор и фаянс, на шкафу и камине – четыре бронзовых канделябра александровского времени, изображающие античные божества и гениев».[16]

Тульское имение Василия Сергеевича, село Красное, также представляло собой старинное родовое дворянское гнездо, где Арсеньев проводил лето. Здесь была замечательная библиотека, в которой Николай Сергеевич юношей проводил достаточно много времени, сочетая с чтением верховую езду, плаванье (плаванье любил до самой старости), посещение соседей по имению. Библиотеку эту начал собирать еще прадед Арсеньева. Это было собрание произведений мистиков и религиозных мыслителей. Любимым автором деда был Яков Беме, старинные издания которого украшали библиотеку, а также классики христианской литературы.

Василий Сергеевич Арсеньев оказал на своего внука, будущего философа, значительное влияние. Отец, находясь на дипломатической службе, большей частью жил в различных странах Европы, а Николай Сергеевич жил в Москве. Василий Сергеевич обладал большой библиотекой и увлекался германской мистикой Франца Баадера и Якова Беме, не забывая и таких православных философов, как А.С. Хомяков. По определению Р. Плетнева, «Большую роль в духовном воспитании Н.С. сыграл и дом его деда, где он с тринадцати лет жил зимою, учась в среднем учебном заведении. В начале, конечно, это не было выработанное воззрение на мир, не миросозерцание, а «сердечное устремление к живому Лицу - Иисусу Христу, Сыну Божию». Особенно трогало сердце будущего мыслителя Послание Апостола (Колос. 1, 13). В нем Св. Павел подчеркивает, что царство возлюбленного Господом Сына Своего «избавило людей от власти тьмы»[17].

Н.С. Арсеньев писал: «Дедушка был не только христианский философ и мистик, но и горячо убежденный, горячо верующий и смиренно преданный сын Православной Церкви». «Смерть дедушки, последовавшая на 86 году его жизни – в июле 1915 года – была глубоко христианской. Уже на самом пороге перехода в иную жизнь он тихо сказал, как бы про себя: «Влеком ко Господу Иисусу». Это было действительно вдохновляющим центром всей его богословско-философской мысли и всей его жизни. В его личности мы имеем не только представителя очень высокой христианской культуры старой России, но, вместе с тем, и отблеск сияния Некоего Высшего Света, просвещавшего его собственную жизнь и разливавшего вокруг атмосферу духовной сосредоточенности и просветленного мира».[18]

С.А. Зеньковский, отмечая преданность Василия Сергеевича старым традициям, заметил, что уже в XIX веке в доме продолжала жить старая традиция русско-французского разговора: «Любопытно отметить, что, обычно говоря по-русски, он переходил на французский язык, когда в разговоре или в письмах затрагивались совершенно личные, интимные темы». Дом Василия Сергеевича Зеньковский называл «замечательным памятником культуры, и мало кому пришлось прожить в свои юношеские годы в такой патриархальной, насыщенной прошлым и традицией старо-московской среде».[19]

Василий Сергеевич Арсеньев окончил Императорское училище правоведения с серебряной медалью в 1849 году. Затем он служил в 7 и 5 департаментах Сената, старший секретарь канцелярии Министерства юстиции, чиновник особых поручений при товарище министра юстиции, инспектор казенных училищ Московского учебного округа, гласный первого состава Московской городской Думы, выборный от Московского дворянства для введения нового общественного управления в Москве (1863). Будучи почетным опекуном, заведовал учебной частью Московских Александровского и Екатерининского институтов, Коммерческого училища, Павловской больницы, родовспомогательных заведений. С 1852 года камер-юнкер, с 1876 – камергер. Во время коронования 1896 года был назначен отвезти большую корону Императрицы во дворец. В 1908 году награжден орденом Св. Александра Невского. В 1911 году Василий Сергеевич удостоен Высочайшей Благодарности за труды. Он вел большую общественную работу: Вице-президент Миссионерского общества, обязательный почетный член Общества любителей духовного просвещения в Москве и Тульской губернской ученой архивной комиссии, действительный член Православно-Палестинского общества, общества розенкрейцеров, писатель по духовным вопросам. В 1898 году он учредил в селе Красном Новосильского уезда богодельню. Владел домами в Москве, Можайске, Новосильске, Новгороде, владел частью посада в Ростове и в селе Курбы. Действительный тайный советник с 1896 года, почетный опекун Московского присутствия Опекунского совета в 1884 года, попечитель Московской женской гимназии с 1896 по 1914 годы. У Василия Сергеевича был брат Николай, тайный советник, Дмитрий, генерал-адъютант, адмирал, член Государственного Совета с 1901 года, воспитатель великих князей Сергия и Павла Александровичей, состоял при шведском кронпринце, короле Сиамском, короле Румынском, герцоге Саксен-Кобург-Готском, шахе Персидском, принце Вильгельме Зюдерманландском. Второй его брат Александр удостоен серебряной медали на георгиевской ленте за Севастопольскую кампанию. У Василия Сергеевича была  сестра Евгения, которой посвящены стихи Тютчева и Хомякова («Подвиг есть и в сраженьи…»). Она разделяла взгляды Самарина и Хомякова, тесно дружила с их семьями.

В 1852 году Василий Сергеевич женился на княжне Наталье Юрьевне Долгорукой (1830-1902). Она много занималась благотворительной деятельностью. Устроительница и попечительница школ в селе Красном и селе Архангельском Новосильского уезда, в селе Курилово Нижегородской губернии, она в  1896 году была награждена кавалерским крестом Святого Гроба Господня. Наталья Юрьевна владела имениями: Семейкино Звенигородского уезда, Благодатное и Красное Новосильского уезда, Крыкнарат Белебеевского уезда, Аржаное – Мценского, Курилово, Богоявление, Рождественское, Майдан, Слободское, Лом, Шониха, Учеватиха – Нижегородского уезда, а также  частью посада Ростова Великого. Она внесена в синодик села Красного. Н.Ю. Арсеньева являлась членом Общества любителей духовного просвещения в Москве. Ее портреты написаны Лерне, О.М. Тимашевским, М.В. Арсеньевой.

О московском доме деда Николай Сергеевич писал: «В этом доме всегда было много света и много окон. Яркие пятна солнечного света лежат на гладко начищенных красновато-желтых ромбах паркета в столовой, на красном ковре в гостиной. Раскрывается дверь, входит слуга Владимир с большим медным тазом, в котором лежит раскаленный кирпич и налита горячая вода с мятой. Эту мятную воду он кропит по комнатам, чтобы воздух был приятный. Картина старой Москвы»[20]

У Василия Сергеевича и Натальи Юрьевны было девять детей: шесть сыновей, один их которых – Алексей - умер на следующий день после рождения, и три дочери. О старшем ребенке Сергее Васильевиче речь пойдет ниже, а сейчас скажем несколько слов о детях Василия Сергеевича и Натальи Юрьевны.

Юрий Васильевич Арсеньев (1857-1919) был действительным статским советником, камергером, старшим хранителем Оружейной палаты, историком, специалистом по геральдике и генеалогии. Начинал он свою карьеру лейтенантом гвардейского экипажа, совершил путешествие к берегам Северной Америки, Средиземного моря, где сопровождал великого князя Константина Константиновича; участвовал в Турецкой войне, был статским чиновником особых поручений при Тульском губернаторе. В 1907 году стал профессором геральдики. С 1914 года - профессором генеалогии и геральдики Московского археологического института. В 1905 году он вошел в Историко-родословное общество, основанное в Москве Л.М. Савеловым. Общество занималось исследованием и распространением генеалогических знаний. Статьи Юрия Васильевича печатались в «Трудах Археографической комиссии», в эмигрантском журнале «Новик» за 1936 год, в журнале «Древности», в «Трудах археографической комиссии»  (т. 2, вып.1, 1900 год. Под ред. М. В. Довнар-Запольского).[21]

Иоанн Васильевич Арсеньев (1862-?) - протопресвитер храма Христа Спасителя в Москве с 1922 года. Окончил Московскую духовную академию, священник - с 1891 года, доктор богословия с 1914 года. Автор книг по богословию и церковной истории. В 1904 году награжден золотым наперсным крестом, в 1921 году получил право богослужения с открытыми царскими вратами, награжден орденом св. Анны 3 степени. Был действительным членом Тульской архивной комиссии. В 1923 году он был отправлен в ссылку в Тверь. Автор книги «От Карла Великого до Реформации» (Историческое исследование о важнейших реформационных движениях в Западной церкви в течение восьми столетий). Его труд, вышедший  в печать в 1910 году,  до сих пор актуален для изучения истории западного христианства.

 

Николай Васильевич (1867-?) окончил Московский университет с серебряной медалью, юридический факультет. Служил прапорщиком артиллерии, помощником делопроизводителя Министерства государственных имуществ и земледелия. С 1900 года становится священником церкви Троицы в Москве, затем церкви Воскресения Словущего, церкви Мирона Исповедника, с 1914 года – храма Христа Спасителя. В 1916 году стал протоиереем. Во время русско-японской войны отправился с походным лазаретом императрицы Александры Федоровны на Дальний Восток. Награжден золотым наперсным крестом, палицей, орденом Св. Анны 3 степени. Является автором стихотворений и богословских статей.

Николай Васильевич участвовал в Поместном Соборе 1917-1918 годов, был одним из ближайших помощников Патриарха Тихона. Вместе протоиереем Александром  настоятель Храма Спасителя Николай Васильевич Арсеньев учредил Братство Храма Христа Спасителя и обратился к верующим с воззванием. Призыв был услышан: москвичи вступали в Братство и вносили посильные вклады в содержание православной святыни.
В мае 1920 и в ноябре 1921 года отец Николай подвергся первым кратковременным арестам по обвинению в нарушении декрета об отделении Церкви от государства и школы от Церкви, потому что преподавал Закон Божий детям. В 1922 году последовал новый арест, а 27 ноября 1922 года в Москве начался процесс над 105 священнослужителями и мирянами, которые обвинялись в том, что они будто бы "пытались удержать в своих руках церковные богатства и на почве голода свалить советскую власть". Среди подсудимых по этому процессу были настоятель Храма Христа Спасителя протоиерей Николай Арсеньев, ключарь Храма протоиерей Александр Хотовицкий, священник Храма Илия Громогласов, смотритель этого же Храма Лев Евгеньевич Анохин.
Значительная часть обвинительного заключения касалась деятельности клириков и прихожан Храма Христа Спасителя, где говорилось: "Главными организаторами и руководителями этой преступной деятельности явились в этом районе Председатель совета общин священник Хотовицкий, настоятель Храма священник Арсеньев, священник Зотиков, священник Громогласов, бывший присяжный поверенный Каютов, бывший товарищ министра Щепкин, торговец Головкин и инженер Анохин. С появлением декрета ВЦИК об изъятии церковных ценностей они начали свою подготовительную деятельность под руководством священника Хотовицкого, который неоднократно и тайно собирал у себя на квартире означенных выше лиц и совместно с ними вырабатывал меры, которые предполагалось предпринять в целях осуществления преступного намерения". ?
Обвинитель А.Я. Вышинский, начинавший тогда свою карьеру, требовал смертной казни 13 обвиняемых, среди которых были протоиереи Хотовицкий и Арсеньев. По приговору они получили 10 лет лишения свободы с конфискацией имущества.
Владимир Васильевич (1868-1921) окончил Московский университет, статский советник, был причислен к собственной е.и.в. канцелярии по учреждениям императрицы Марии. Был в плену в Германии во время первой мировой войны. Награжден орденом Св. Станислава 3 степени.

Елизавета Васильевна (1855-1919) окончила 3 Московскую гимназию с золотой медалью. Учредила стипендию ее имени в Московском попечительском о тюрьмах комитете и стипендию в 3 Московской гимназии. Закончила жизнь в Головинском монастыре трагически, сойдя с ума.

Надежда Васильевна (1863-?) – писательница для народа, попечительница Евлашевской богодельни в Москве, попечительница школ в селе Красное и в деревне Алексеевка Новосильского уезда, действительный член Императорского человеколюбивого общества и Тульской архивной комиссии. В 1923 году стала инокиней монастыря Отрада и Утешение Серпуховского уезда при игуменье Магдалине. Награждена серебряной медалью в память 25-летия церковно-приходских школ. О Надежде Васильевне, своей тете, Н.С. Арсеньев писал, что она некоторое время воспитывалась у своей бабушки, Елизаветы Петровны Долгорукой,  подарила в его отроческие годы первое издание стихотворений Keblea, одного из вождей Оксфордского движения, «The Christian Year», полных умиротворенно-созерцательных тонов и внутреннего подъема души к Спасителю – Господу Иисусу[22].

Мария Васильевна (1865-1918) – московская благотворительница, была попечительницей мужской школы в селе Красном, занималась переводческой деятельностью, действительный член Тульской архивной комиссии, автор статей религиозного содержания.  В 1908 году награждена золотой медалью на Анненской ленте за деятельность по церковно-приходским школам. В 80-е годы XIX века брала уроки рисования у художника В.Д. Поленова.

 

О жизни в доме своего деда Н.С. Арсеньев вспоминал: «Патриархальная, тихая жизнь дома была духовно динамична (курсив А.) и, может быть, она-то особенно и была творческой и динамичной; в тиши, в сосредоточенности и собранности семейной обстановки она оплодотворяла душу»[23].

Московская духовная и умственная среда  вообще и в частности в доме Василия Сергеевича и Натальи Юрьевны  отличалась движением мысли, борьбы убеждений и философских взглядов.

 

 

Родители Н.С. Арсеньева

 

Николай Сергеевич Арсеньевич родился 16 мая 1888 года в Стокгольме, где отец его

был в то время Генеральным консулом. Сергей Васильевич Арсеньев (1854-1922) окончил Императорский лицей цесаревича Николая, Московский университет – кандидат прав, Санкт-Петербургский Археологический институт с серебряной медалью.

"Мой отец, - писал Н.С. Арсеньев, - начал свою службу в 1881 году в качестве секретаря Российского консульства (а потом управляющего консульством) в Восточной Румелии. Затем он был первым секретарём Дипломатического агентства (и поверенным в делах) в Софии; затем - вторым секретарём посольства в Берлине, первым секретарём Миссии в Стокгольме, Генеральным консулом в Иерусалиме, Генеральным консулом в Стокгольме, Министром-Резидентом при Вольных Ганзеатических городах - Гамбурга, Бремена, Любека - и при Великом Герцоге Ольденбургском; посланником в Черногории (1910-1912) и посланником в Норвегии (1912-1916)." [24] С 1918 по 1919 годы служил в Румянцевской библиотеке. Сергей Васильевич отличался любовью к русской, общеславянской, византийской, балканской, стран Ближнего Востока, а также скандинавской и северогерманской истории и археологии, «то есть преимущественно тех стран, которые были связаны с историей России и славянства и в которых, главным образом, протекала его дипломатическая деятельность»[25]. Перу Сергея Васильевича принадлежит исследование «Русские дворянские роды в Швеции». Он написал ряд научных статей по взаимоотношениям России с Западом, по истории Ганзы.

Сергей Васильевич участвовал в короновании 1896 года во въезде Их Величества в Москву и был во время коронования в соборе дежурным камергером при несении шлейфа, порфиры Императрицы Александры Федоровны. Он являлся почетным членом Совета Императорского Санкт-Петербургского археологического института, Православного Палестинского Общества, Московского археологического института, Псковского археологического общества, Псковской, Витебской, Тульской архивной комиссии, Географического общества, Русского Археологического общества, Ростовского музея, Симбирской и рязанской архивной комиссии, исторического общества при Московском университете, членом-корреспондентом Московского археологического общества, Общества истории и древностей российских.

Он награжден орденом Св. Анны 1 степени, Ольденбургского Дома за заслуги герцога Петра Фридриха Людовика большим крестом, черногорским Даниила 1 степени, шведским Вазы 1 степени, командорским крестом со звездой и Полярной Звезды кавалерским крестом, командорским крестом Св. Гроба Господня, болгарским Св. Александра командорским крестом, греческим Спасителя командорским крестом, сербским Св. Саввы 2 степени со звездой, Золотой Звездой 1 степени, турецким Меджидиэ 2 степени и Османиэ 3 степени, прусским Короны 3 степени, норвежским Олафа 1 степени и множеством других медалей и орденов. Ему принадлежали 81 десятина земли при селе Красном Новосильского уезда, 2284 десятины земли при хуторе Евдокиевском в имении Татарская степь Новохоперского уезда, 10 десятин земли при селе Макопсе Черноморской губернии[26].

Свои чувства к отцу Николай Сергеевич Арсеньев охарактеризовал как «умиленное ощущение чего-то бесконечно-высокого, родного и дорогого, ощущение какой-то трогательно-смиренной, возвышающей душу близости, от которой веяло святыней».[27]  «Мой отец,- вспоминал Арсеньев - всю жизнь оставался верен своей любви к науке. Он был большой знаток, большой ученый в области русской, славянской, византийской истории, страстно увлекался раскопками – особенно античных надписей и барельефов на Балканах и в Палестине… особенно интересовался он теми областями истории, где Древняя Русь соприкасалась с Западом и Византией: его увлекал варяжский вопрос, сношения Руси со скандинавскими странами, древние норвежские саги, древние сношения Новгорода с Готландом и с Ганзой, борьба славян с германцами в Чехии, Моравии, Мекленбурге, а также эпоха переселения народов, особенно остготы в Италии, и Византия, и влияние византийской культуры как на славян, так и на развитие итальянского искусства. Кроме того, он интересовался историей и культурой тех стран, где бывал в связи со своей дипломатической службой: германским средневековьем (и особенно воздействием на него Византийского Востока), историей крестовых походов, историей Греции и Малой Азии, археологическими открытиями в странах средиземноморского бассейна. У него составилась первоклассная тысячетомная библиотека, особенно по истории России, Восточной Европы, Византии и древнего мира, нумизматике, археологии, с рядом очень ценных и даже редких изданий»[28].

По своим взглядам он был монархистом и прогрессивным консерватором.

Сергей Васильевич являлся сторонником реформ П.А. Столыпина, так как был убежден, что крепкое, культурное, энергичное крестьянство – основа силы государства и народного благосостояния. Глеб Рар рассказывал:

- Когда на Столыпина было совершено покушение, Царь выделил ему свою яхту, чтобы он отправился в путешествие в Европу. В Гамбурге Столыпин встречался с семьей Арсеньева. Дети Столыпина и Арсеньевых играли вместе.

Среди близких  по духу людей были его родители, особенно мать, братья Юрий и Иоанн, его сестры, тетя княгиня Ольга Александровна Долгорукая (рожденная княгиня Львова), А.Л. Нарышкин, член Государственного Совета. С ним Сергей Васильевич породнился. Его старший сын Василий женился на дочери Нарышкина Ольге. У Нарышкиных Сергей Васильевич всегда останавливался в свои приезды в Санкт-Петербург. Его лучшими друзьями были два известных ученых: директор Румянцевского музея в Москве М.А.Веневитинов и профессор Киевского университета, византолог Ю. Кулаковский.

Готовясь к отставке по возрасту, отдав дипломатической службе 36 лет, Сергей Васильевич мечтал заняться экономическим и культурным строительством в своем имении. Но мечте не суждено было сбыться. Революция 1917 года, гражданская война, аресты и тюрьмы надломили его здоровье. «Он сидел молча в своем кабинете и курил, курил... Он был глубоко русский человек и остался им, несмотря на долгое пребывание за границей, как и моя мать. Он был прямой, не «гнущийся» человек, не карьерист и не умел им быть…»[29]- таким вспоминал Николай Сергеевич своего отца.

Самые теплые, трогательные слова любви и восхищения написал Николай Сергеевич о своей матери. Екатерина Васильевна Арсеньева, урожденная Шеншина (1858-1938) – оказала огромное духовное влияние на Николая Сергеевича, третьего ребенка в семье. Екатерина Васильевна была дочерью камер-юнкера и помещика Василия Васильевича Шеншина и Анны Ивановны, урожденной Шаблыкиной. Через год после рождения Екатерины Васильевны отец ее умер. А мать осталась 20-летней вдовой с тремя детьми. По настоянию свекрови Анна Ивановна вышла второй раз замуж за князя Николая Алексеевича Лобанова-Ростовского. Дети от первого брака остались воспитываться у бабушки,  Анны Николаевны Шеншиной, рожденной Ермоловой, двоюродной сестры героя 1812 года и покорителя Кавказа. Эта бабушка была замечательным человеком, благородным, добрым, отличающимся ясным умом.

 Проживая в  родовом шеншинском имении в Рязанской губернии, Екатерина Васильевна прикоснулась к лучшим сторонам русской деревенской жизни. Там у нее сформировалась любовь ко всему подлинному, настоящему, потому что, по воспоминаниям Николая Сергеевича, бабушка была типом справедливой и мудрой женщины, домовитой и деловой, а в доме их долгое время сохранялась старинная записная книжка середины XIX века с интереснейшими рецептами Анны Николаевны. Когда Екатерина Васильевна подросла, уже  в Петербурге к ней ходили лучшие тогдашние учителя, от которых она получила первоклассное образование и высокое культурное развитие. Гувернанткой была шотландка, образованная и духовно развитая, которая читала с воспитанницей Байрона, Скотта, Диккенса и других классиков европейской литературы. Неслучайно поэтому то, что Екатерина Васильевна владела легко, изысканно и непринужденно французским, английским и немецким языками. После смерти бабушки Екатерина Васильевна в возрасте 17 лет переехала к матери в Москву, в дом, принадлежавший Шаблыкиным, который назывался Английским клубом на Тверской. С отчимом сложились самые дружественные, уважительные отношения. Николай Алексеевич Лобанов-Ростовский называл ее своим другом. А Екатерина Васильевна стала советником, другом, и духовным руководителем своих сестер и братьев. Особенно она сблизилась с  сестрой Ольгой Николаевной, ставшей позже женой английского дипломата Эджертона.

 

 Николай Сергеевич писал: «Одним из величайших даров, полученных мною в жизни, было то, что я в течение долгого времени был свидетелем живых примеров христианской праведности… это было горение перед Богом… покоряющее любовью, безмерным, самозабвенным служением любви… Моей руководительницей в вере была моя мать, глубоко укорененная в вере и жизни Церкви. …Двигающую любовь, двигающую веру принес я из дома. Наставником в этом была, прежде всего, моя мать, при участии всей нашей семьи в жизни Церкви...»[30].

 Екатерина Васильевна  отличалась праведностью, непритязательностью, глубокой христианской верой. В замужестве она была счастлива, прожив с мужем 35 лет. После  смерти Сергея Васильевича, с которым она некоторое время сидела в большевистской тюрьме и там поддерживала его духовно, Екатерина Васильевна отправилась в добровольную ссылку под Архангельск, к двум своим дочерям Анне  и Вере, где прожила 8 лет.

Благодаря вмешательству правительства Великобритании, где жила сестра Екатерины Васильевны, Ольга Николаевна Лобанова-Ростовская, и за выкуп, (деньги собрал Николай Сергеевич Арсеньев) Арсеньевы выехали в Кенигсберг к Николаю Сергеевичу.

Р. Плетнев так писал о Екатерине Васильевне: «Её очень умилял, например, псалом 118, где речь идет о людях, «всем сердцем ищущих Его» и находящих Божью милость. Мать Н.С. любила читать «Добротолюбие» и тексты Св. Отцов Церкви, и произведения литературного характера. Тут были и Исаак Сирин, и Макарий Египетский, и «Фиоретти» Св. Франциска Ассизского, и автобиография германского мистика Сузо (Heinrich. Suso /Seuse/) приблизительно 1295-1366 годов. Это один из наиболее привлекательных мистиков Рейнской области. Вероятно, здесь мать Н.С. читала так называемую «Жизнь слуги» - о развитии религиозного миропонимания. Мать Н.С. очень часто предавалась горячей молитве, прежде всего о других, о несчастных и нуждающихся. Но ее глубоко интересовала история и литература, будь это Амедэ Тьерри или «Фауст» Гете, «Buch der Lieder» («Книга песен») Гейне, Расин и Мольер. Все это читалось обычно в подлинниках. Мать учила детей любви к чтению, и Н.С. читал вслух ее любимые произведения. Она же научила Н.С. английскому языку, наряду с французским и немецким»[31]. «Моя мать, - вспоминал Арсеньев, - стремилась к духовному благу, к духовному росту своих детей не меньше, чем к их физическому здоровью и преуспеянию. Она не мирволила к их слабостям, а, напротив, со всей силой указывала детям на их недостатки, часто в добродушно-юмористической форме (у нее было много светлого, жизнерадостного юмора), но она негодовала на всякое их отклонение от любви и жалости к людям, на всякий их проступок против милосердия, на всякое проявление ими неуважения к личности ближнего. Она учила их своим примером, как нужно давать там, где есть нужда, часто не считаясь с тем, трудно ли это или не трудно. Позднее, в тяжелые годы жизни под советским игом, в самую голодную пору, она почти всю свою еду отдавала ближним: подсовывала  свою часть скудного пайка моему голодавшему отцу, у которого от голода открылись язвы на ногах, отдавала свою часть хлеба голодному сироте-племяннику. Но ее милосердие не ограничивалось домашним кругом: она отнимала у себя самое нужное, чтобы помочь людям, где было возможно, в то время (под властью большевиков), когда каждый кусок еды был драгоценностью. Но этим духом она жила и раньше. Это – незабвенные уроки, это – наивысшее воспитание, которое можно преподать: дети видели пред собою молчаливую самозабвенную любовь, героизм любви, во всей простоте и смирении, как нечто само собой разумеющееся, проявляющееся ежедневно.

То же было и в области религиозной: она была укоренена в этом, это не было учение словами; просто мы, дети, видели религиозную действительность, реальность Божию, силу Христову, проявляющуюся наглядно в жизни самого близкого нам человека. Это уже не уроки, а смиренное и подлинное свидетельство жизни - самое убедительное: действительная жизнь во Христе, постоянная направленность сердца к Господу Иисусу, но без всякой экзальтации, жизненно и просто»[32].

За благотворительную деятельность она награждена именным крестом Св. Гроба Господня и черногорской юбилейной медалью в 1910 году.

В 1882 году Сергей Васильевич Арсеньев женился на 24-летней Екатерине Васильевне Шеншиной. Ей принадлежало 335 десятин земли при селе Грязновке Раненбургского уезда и селе Астапове Данковского уезда. Екатерина Васильевна участвовала и в общественной жизни, будучи председательницей дамского кружка помощи русским военнопленным в Христиании в период первой мировой войны. Муж в это время был посланником в Норвегии, и она в 1914-1916 годах возглавила организацию помощи русским военнопленным, голодавшим в германском плену.

Екатерина Васильевна редко приезжала в Россию, но дом Арсеньевых в разных странах, где они были, являлся живым уголком России. Радушие и гостеприимство были очень велики. Особенно Екатерина Васильевна была популярна (сама о том не подозревая) среди местного населения в Черногории, где она одаривала бедных, помогала им одеждой и едой.

 

 

Фрейлина Великой княгини

 

Старшим ребенком в семье Сергея Васильевича и Екатерины Васильевны была Наталья Сергеевна. Она родилась 29 июля 1884 года в Берлине. Наталья Сергеевна окончила 4-ую Московскую женскую гимназию с большой золотой медалью, Высшие женские курсы в Гамбурге, до революции была фрейлиной Великой княгини Елизаветы Федоровны, о которой напечатала позже статью[33]. Супруга Великого князя Сергея Александровича, брата Императора Александра III, дочь Великого герцога Гессен-Дармштадтского Людовика IV, внучка королевы Виктории Великобританской, старшая сестра супруги Николая II Александры Федоровны, вышла замуж в 20 лет и приняла православие, полюбив всей душой Православную церковь, быстро освоила русский язык.

Наталья Сергеевна с восхищением рассказывает о доброте и благородстве Елизаветы Федоровне, описывает балы 1903 года, где ей довелось танцевать кадриль «визави с Великой княгиней». Но с началом русско-японской войны все изменилось. Перед читателем статьи Натальи Сергеевны предстает картина огромной деятельности женщин в России по созданию лазаретов, мастерских для шитья белья и заготовки бинтов, организации курсов сестер милосердия, складов Красного Креста, отделов приема пожертвований.  После гибели Великого князя в результате покушения студента Каляева Великая княгиня все свои силы тратила на благотворительность, создавая Общину Марфо-Мариинской обители милосердия в Замоскворечье на Большой Ордынке. Диаконисы Общины  шли в  самые ужасные трущобы и обмывали, обшивали, кормили голодных детей, чистили жилища. Елизавета Федоровна устроила общежитие для  беспризорных мальчиков, больницу для туберкулезных больных. Приют для раненых в первую мировую войну получил мастерские для обучения инвалидов различным ремеслам. При общине работала аптека и амбулатория. Самых тяжелых больных из городских больниц отправляли в Общину.  В 1918 году вместе с другими членами Императорской семьи, Елизавета Федоровна была сброшена живой в шахту Алапаевских рудников на глубину 28 саженей. Отходные молитвы слышали крестьяне соседней деревни, проезжая мимо рудников. По приказу адмирала Колчака тела мучеников были извлечены из шахты и перевезены в Пекин в склеп Русской Духовной Миссии, а затем - в  Иерусалим, в склеп церкви Святой Марии Магдалины, которую заложили Елизавета Федоровна с Великим князем Сергеем Александровичем во время своего свадебного путешествия,  где Сергей Александрович основал Императорское Палестинское Общество для обслуживания и приюта русских паломников.

Умея оценить великодушие и милосердие других людей, Наталья Сергеевна и сама отличалась этими же качествами. Она награждена знаком за работу в складе Красного Креста Великой  княгини Елизаветы Федоровны в войну 1904-1905 годов, Черногорской юбилейной медалью. В то же время она являлась Действительным членом Витебской и Тульской архивных комиссий. Во время первой мировой войны была сестрой милосердия Никольской общины в Москве, а затем в 1917 году направилась в Данию, где работала сестрой милосердия по уходу за русскими военнопленными офицерами в Хорсерэде. Здесь она вышла замуж за прапорщика 129-го Бессарабского пехотного полка Ивана Ивановича Балуева (1891-?), помещика  Угличского уезда, петербургского домовладельца, участника войны 1914-1917 годов, награжденного орденом св. Анны 4 степени за храбрость. В 20-ые годы Наталья Сергеевна работала учительницей в показательной школе Моно в Москве, затем - научным сотрудником Московского колонизационного  института. Преследуемая советской властью за дворянское происхождение, она выехала к Николаю Сергеевичу в Кенигсберг вместе с сыновьями: Иваном и Сергеем, 1921 года рождения, после развода с мужем в 1923 году. Иван Иванович получил образование в Англии. Сергей Иванович Балуев закончил Кенигсбергский университет, медицинский факультет. Оба женились в Кенигсберге. После войны старший сын Натальи Сергеевны выехал с семьей с США. Что касается младшего сына и его семьи, то здесь следует сказать о необыкновенной встрече в Москве с его женой. Сергей Иванович женился на Раисе Александровне Акуловой, вывезенной во время второй мировой войны из Киева для работы в Германии, в Кенигсберг.

- Я познакомилась с семьей Арсеньевых во время войны, - вспоминает Раиса Александровна. – Меня привезли в Кенигсберг совсем молоденькой девушкой, и мне было очень трудно.

 Мы с мамой жили в Киеве. Отец мой Александр Алексеевич Акулов в 1915 году попал в авиачасть. Во время революции примкнул к большевикам. В 1931 году был одним первых выпускников академии Жуковского. Он был авиаинженером, и постоянно уезжал на строительство аэродромов в разные города Советского Союза. В 1937 году он был репрессирован. Его в 1939 году реабилитировали, а маме дали большую пенсию. А мама – киевлянка. У мамы был лишь один титул – она горожанка. Однажды в Киеве мы с мамой пошли на рынок. В это время фашисты проводили облаву в городе, выискивая молодежь, чтобы вывезти для работы в Германии. Меня схватили на рынке. Мама долго плакала и очень долго ждала нашей встречи, которая произошла лишь в 1956 году.

Меня определили на работу к владельцу дома, как звали и фамилии не помню. Дом его располагался недалеко от дома, где жили Арсеньевых. У хозяина было имение в деревне Гросскурен. В летнее время они с прислугой выезжали туда, на зиму возвращались в Кенигсберг. Я делала самые грязные работы в доме, чистила, мыла. В деревне девушки косили сено, сгребали его, укладывали в огромные стога, убирали пшеницу. Однажды во время работы я себе проколола вилами ногу. Мне обработали ее, и рана зажила. Простые люди ко мне хорошо относились. Я помню, как повариха в доме, когда все уже  спали, шепотом звала меня на кухню и кормила.

В городе меня отправляли с большой сумкой в магазин. Денег в руки не давали. Хозяева все сами оплачивали. Мое дело было – лишь забрать продукты и принести их в дом. Однажды был такой случай. Я шла с тяжеленной сумкой, а в это время по улице проходил немецкий офицер, который, несмотря на то, что у меня на груди была бирка «Остарбайтер», помог мне донести сумку до самого дома. Кто он был и почему мне помог, для меня до сих пор остается тайной.

Арсеньевы, узнав, что неподалеку в доме прислугой работает русская девушка, обратились к моим хозяевам с просьбой, разрешить мне по воскресеньям приходить к ним в дом. Хозяйка хотела выглядеть порядочной женщиной и отпускала меня.

Арсеньевы - это милые, добрые люди, которые трогательно ко мне относились. Так я познакомилась с Сергеем, у которого была своя маленькая комната. Каждый из Арсеньевых имел по комнате. Меня угощали чаем, расспрашивали, поддерживали. Помню, как мы ходили к старшему брату Сергея Ивану в гости, когда у них родилась первая девочка. Он закончил экономический факультет в Англии, а потом работал в фирме экономистом. От этой фирмы он был командирован в Африку и заработал там приличные деньги, что помогло ему потом с семьей выехать в Америку и приобрести там дом. Женат он был на девушке из русской эмигрантской семьи. Ее звали Марина. Отец ее работал поваром в ресторане в Кенигсберге, а мать была медсестрой в больнице.

В Кенигсберге было много русских, среди которых были и предатели. Помню, как мы с Сергеем познакомились с двумя бывшими советскими офицерами. У нас они вызвали чувство антипатии, и, как мне известно, когда пришли наши, они были пойманы и расстреляны.

Мы с Сергеем полюбили друг друга и поженились. Все время мы мечтали вернуться в Советский Союз. Именно Сергей помог Трубецкому выйти на польских партизан. Однажды Сергей попросил меня спрятать радиопередатчик в виде чемодана. Он стоял у меня под кроватью. По утрам ко мне приходила связная, которая жила, видимо, где-то недалеко. Я выносила ей чемодан, а потом она его мне на ночь приносила. Это был такой период в моей жизни, очень рискованный, но потом эту девушку, видимо, куда-то направили в глубь страны. После первой бомбежки Кенигсберга английской авиацией в августе 19944 года, мои хозяева выехали под Берлин. Я   с ними тоже уехала. А Арсеньевы выехали позже, и Сергей за мной приехал, когда уже подступали наши войска. С приходом советской армии была создана комендатура, в которую мы с Сергеем обратились с просьбой - вернуть нас в Советский Союз.

 Наш путь возвращения в Россию, - рассказывает Раиса Александровна, - был очень долгим. После войны мы оказались в Бельгии и начали писать письма в Москву с просьбой о возвращении в СССР. И лишь когда мы переехали в 1951 году в Болгарию, которая была практически 16 республикой СССР, мы получили разрешение выехать в Киев в 1956 году. Я закончила филологический факультет, преподавала немецкий язык в университете. Из Киева мы перебрались в Москву. Наталья Сергеевна приезжала к нам, похоронена в Москве на Тушинском кладбище.

Наталья Сергеевна никогда мне не рассказывала о том, что она была фрейлиной Великой Княгини Елизаветы Федоровны. Это я впервые от Вас слышу. Но она помогала мне воспитывать детей, очень нежно ко мне относилась, называла Раечкой, Солнышком. Я была и остаюсь  атеисткой, но семья Арсеньевых была верующей. Однажды в Бельгии меня взяли  с собой в церковь. Я не знала, как себя вести. И священник громко произнес: «Зачем ты сюда пришла? Уходи отсюда!» Наталья Сергеевна схватила меня за руку, быстро увела и утешала. Больше в церковь я не ходила.  К белой эмиграции я отношусь отрицательно. Я понимаю, почему произошла революция в 1917 году. Дворяне были очень высокомерны по отношению к простым людям. Я неоднократно испытывала к себе высокомерное, презрительное отношение, хотя Арсеньевы – это исключение. Я видела за границей, что ни в одной стране нет такого презрительного отношения к простым людям, как  среди русских.

Еще до перестройки брат Сергея Иван писал из Америки письма, но у них были разные взгляды на жизнь. Однажды в качестве туриста Иван со своей семьей приехал в Москву. Мы встретились и разошлись взаимно не довольными друг другом. Иван был очень высокомерен по отношению к Сергею. Хотя они в своей Америке не смогли даже своим детям дать высшее образование. Их две дочери – всего лишь медсестры. Наши же трое детей – все получили высшее образование, квартиры, занимают достойное положение в обществе.

Братья Натальи Сергеевны звали ее в Америку. Она к ним ездила в гости и по возвращению сказала, что она хочет умереть на Родине.

Сергей Иванович Балуев умер в Москве в 2002 году, став светилой в медицинских кругах. Вначале он работал врачом, потом в институте повышения квалификации врачей, занимался научной работой, открыл свою лабораторию. Раиса Александровна и сейчас проживает в Москве. Мне удалось ее разыскать, благодаря Петру Андреевичу Трубецкому, электронный адрес которого я нашла в Интернете. Он был так любезен, что  указал мне и на другие источники, из которых я смогла больше узнать о семье Арсеньевых. Спасибо ему великое и его маме Трубецкой Елене Владимировне, которая подарила мне книгу своего мужа, в которой оказались сведения и об Арсеньевых[34].

Раиса Александровна с Сергеем Ивановичем вырастили троих детей. Все получили высшее образование и живут самостоятельными семьями.

Конец войны застал Раису Акулову, Сергея Балуева и его мать в американской зоне оккупации, в лагере «перемещенных лиц». «Прибывшие туда наши офицеры, - рассказывает А.В. Трубецкой, - начали сортировать людей для репатриации. Сергей с Раей хотели ехать в Киев. Нельзя: все должны отправляться туда, где их застала война – мера для выявления, кто есть кто. Для Сергея это была Бельгия, куда ему и предложили отправиться.

- А невеста?

- Ну, пусть и она туда едет. А уж оттуда хлопочите о возвращении на Украину.

…В начале 50-х годов ему разрешили переехать в Болгарию – вот тогда-то, по-видимому, и собирали о нем сведения, тогда-то и допрашивали меня в лагере о Сергее (замечательную картотеку имеют органы). И в Киев, и в Москву неоднократно приезжала мать Сергея – Наталья Сергеевна. В последний приезд она долго болела и скончалась на руках у сына. Похоронена тетя Ната на одном из московских кладбищ, на родной земле».[35]

В желании побольше узнать о племяннике Арсеньева, Балуеве Сергее Ивановиче, я познакомилась с Голицыным Михаилом Владимировичем. Михаил Владимирович - на редкость доброжелательный и общительный человек. Он пригласил меня к себе домой, когда я приехала в Москву. Я очень обрадовалась, увидев человека солидного возраста, но такого энергичного, веселого, приятного в общении, блестящего, остроумного собеседника. Седые волосы и внимательный взгляд, легкая улыбка и доброжелательность. Жена Тамара Павловна, урожденная Рощина, приготовила окрошку, потому что в Москве стояла неслыханная жара, побившая все рекорды температуры в конце мая. В гостях у Михаила Владимировича были его невестка Нина и внук Михаил, который, как оказалось, работает в Бостоне на скорой помощи. Он приехал в Москву и пришел навестить деда. Михаил Владимирович показал мне свои живописные работы. В большой комнате висели портреты его родителей, дедушек и бабушек кисти Михаила Владимировича. Мне особенно бросился в глаза портрет красивого мужчины с умным и, я бы сказала, просветленным взором в гулаговской форме. Оказалось, что это портрет отца Михаила Владимировича. Я внимательно рассматривала другие работы и не могла выйти из какого-то грустного настроения, в которое втягивала одна картина. Михаил Владимирович, объяснил, что мальчик на ней на переднем плане – это он сам в 1941 году, когда с классом ходил копать окопы, живя с мамой, сестрой и братом в Дмитровке. У окопа стоит с лопатой учительница, а рядом с ней лейтенант без руки, руководивший работами. Люди на этой картине маленькие, а за окопами на большом пространстве видны поля и леса – одним словом, российские просторы, Родина, которая так пронзительно дорога в годину опасности.

На противоположной стене в этой же комнате на картине изображено множество людей у православного алтаря.

- Это, - объяснил Михаил Владимирович, - сто Голицыных. Нашему роду в 2008 году исполняется шестьсот лет.

Я восхищаюсь этой внушительной цифрой. И предупреждая мое желание - побольше узнать об этой фамилии, - Михаил Владимирович достает свою книгу «Записки геолога» и подписывает  ее мне «на долгую память». Действительно, я буду долго помнить нашу встречу и благодарить словами и мысленно за этот дар жизни. Михаил Владимирович рассказал о своей дружбе с автором книги «Пути неисповедимы»:

- Первая встреча с Трубецким Андреем Владимировичем произошла в 1939 году. Андрея тогда забрали в армию, и он к нам приехал солдатом в форме. Началась война. Мы Андрея очень любили, потому что он был старше нас на семь лет, и он поступил в университет, потом армия, война, плен. Когда он вернулся, стал ухаживать за моей сестрой, у нас была очень веселая компания. В Дмитровке вместе капусту рубили, заготавливая на зиму. Мы на Андрея просто молились, потому что были моложе. Он был очень интересным рассказчиком. Он рассказывал о своих перипетиях, которые иногда носили даже детективный характер. Потом мы рядом учились. Он учился в Московском университете, а в соседнем здании, в геолого-разведывательном институте – я. Мы часто встречались на переменах, много общались. Когда Андрей с Леной поженились, Мы с Тамарой еще женихались. И мы пришли к ним на квартиру, которую они снимали. Это была маленькая комната, но мы у них пировали. А потом мы ушли, но я незаметно завел будильник на 3 часа. Мы ушли часов в 12, а они пока улеглись, а потом, - рассказывал Андрей, - только он заснул, вдруг на всю комнату: - Др-р-р-р! Вскочил, посмотрел на время и все понял. Тамара Павловна и я дружно смеемся.

- Потом они начали усиленно рожать детей. Елка первая была. Они жили в сарае тогда, в котором углы ночью замерзали, они были белыми от мороза. И девочка спала в том углу, где меньше было холодно, угол там не промерзал, где этот сарай примыкал к дому. Вот так жили, но жили весело, хоть и на стипендию. Потом Андрей вынужден был уехать на семь лет в Караганду. Детей у них не было тогда, когда они вынужденно расстались. Елена его ждала. А когда он вернулся в 1956 году, родилась Лека, Елизавета. А потом пошли сразу четыре брата: один другого краше. Лека умерла. Вот почему старшие умирают? Вот у меня Володька умер, старший сын. Видимо, это какие-то на роду написанные вещи. Я всю жизнь брал пример с Андрея, всегда старался подтянуться к его уровню знаний, уровню общения. Он для нас был камертоном. Потом мы уехали в Караганду, где мы с Тамарой работали и там своих 4 детей заимели. А с Трубецкими встречались летом, на дачу приезжали, которую они снимали около Звенигорода. Потом, когда они вернулись, то все праздники, государственные и православные, дни рождения отмечали вместе. Прекрасные застолья были! Все Трубецкие пели великолепно и сейчас поют, под гитару - старинные романсы. И новые песни. Потом Андрей с Еленой завели дом, около Дмитрово. Там мы тоже у них отмечали праздники. У них великолепный сад. Они картошку выращивали сами для себя. Четыре мужика возьмут лопаты и посадят. У них гектар земли, и они отличную картошку выращивали. Здесь с удовольствием всегда встречались. Он оставил записки, кроме тех, которые изданы в книге «Пути неисповедимы». Николай и Миша, сыновья, намерены их издать. Елена им помогает. Я ему говорил: «Андрей, опиши еще 50 лет после войны, а сейчас уже 60. И в последние годы он уже на пенсии был, не работал, но много писал. Это был человек высокого благородства, глубокой порядочности, высокой культуры. Пример, как надо жить семьей. Мы часто ругаемся, а у них очень дружная семья. Лена у нас очень принципиальная, никаких компромиссов, но Андрея слушалась. Он был экспертом в государственной высшей аттестационной комиссии по присуждению ученой степени. Он там работал, и было время для мемуаров.

С Сергеем Балуевым я познакомился в Киеве. Он там жил, а я с сыном путешествовал к Черному морю. Нас он очень хорошо принимал. Это был 1967 год. Сергей был замечательным человеком. А потом мы с ним часто встречались у Трубецких.

С Тамарой Павловной, она родом из крестьянской семьи, встретились в 1941 году. Мы учились в одной школе.

Пришла Катя, супруга второго моего сына. Катя – наш милый доктор, она нас всех лечит.

Я остаюсь патриотом, хотя были преследования семьи. Преследование дворянства со стороны советской власти нельзя оправдать. Ненужно было устранять интеллигенцию. Но объяснить это можно. Все-таки люди из низших слоев вырвались наверх, и «душителей» к стенке. Хотя, например, Шереметьевы, они были вне политики. Они были культурными людьми и много делали для России. Это были просветители. Во всех многочисленных имениях были бесплатные школы, больницы. Если у крестьянина сгорел дом, моментально давали на новый. Были, конечно, помещики и дворяне плохие, были. Но это как везде есть люди хорошие и плохие. Так что оправдывать гонения дворянства нельзя. Все мы, дети погибшего в тюрьме Владимира Михайловича Голицына, окончили институты при советской власти, получили квартиры бесплатно. Мы защитили диссертации. Дети мои, внуки человеками стали. (Михаил Владимирович настаивает на «человеках», а не людях). Мы шли вместе со всей страной, со всеми горестями, бедами, с 91 и 93 годами, со всеми этими перетурбациями. Мы были со страной, не жаждали труфелей и ананасов. С утра овсяная каша и дальше, что Бог пошлет. И сейчас мы с женой мечтаем построить дачный домик, а потом оставить кому-нибудь из детей или внуков. Алешка - наш внук, шахматист, один из наших любимых внуков.

День клонился к вечеру. Мы вышли на остановку автобуса вместе с Ниной и ее сыном Мишей. Говорили о Москве, о том, что есть страны, где запрещается строить больше 4 одинаковых домов, но и в Москве уже начинают разнообразить проекты домов, и в новых микрорайонах уже не все дома одинаковые. У метро я вышла, простившись с людьми, которые были так милы и отзывчивы, потомки великой династии.

 

 

Русский историк Василий Арсеньев

 

 

 

Судьба  старшего брата Николая Сергеевича - Василия Сергеевича, выдающегося историка-генеалога - удивительна.  Он родился 14 марта  1883 года, в Софии, столице Болгарии. Окончив гимназический курс Лицея цесаревича Николая с золотой медалью, проявив склонность к "словесным наукам", получил юридическое образование (университетский диплом 1 степени). Еще в  годы учебы в лицее он начал серьезно заниматься историей дворянского сословия, генеалогией, коллекционированием старинных книг. В.С. Арсеньев, как и его отец С. В. Арсеньев, был поклонником блестящего таланта В. О. Ключевского. Генеалогия оставалась его главным увлечением. С 1898 года В. С. Арсеньев начал серьезно собирать материал для книги "Род дворян Арсеньевых. 1389-1901". Стараясь изучить все, что было когда-либо написано об Арсеньевых, он собрал много различных документов, имеющих большое значение для изучения истории России. "Род дворян Арсеньевых. 1389-1901" был издан в 1903 году под наблюдением директора народных училищ Тульской губернии, историка дворянского сословия, краеведа М. Т. Яблочкова. В книге имеется изображение и описание герба дворян Арсеньевых, поколенная роспись этого рода со всевозможными дополнениями к ней, список губерний, в которых Арсеньевы владели недвижимой собственностью. В приложении даны многочисленные документы Арсеньевых за 1694 - 1831 гг.: жалованные царские грамоты, царские указы, челобитные, отписки Арсеньевых, дарственные и мировые записки, купчие, наградные дела Арсеньевых, переписка князя А. Д. Меньшикова с В. М. и Д. М. Арсеньевыми за 1702-1714 годы, переписка Г. Р. Державина с И. М. Арсеньевым за 1786 год, письма М. Ю. Лермонтова к бабушке Е. А. Арсеньевой за 1836-1840 годы, духовное завещание Ю. П. Лермонтова 1831 года.

В декабре 1903 года Тульское дворянское депутатское собрание прислало В. С. Арсеньеву благодарность за книгу. Генеалоги также откликнулись на это издание: в 1903 года Н. Н. Кашкин доставил В.С. Арсеньеву дополнительные сведения и поправки к книге; в 1904 г. профессор Петербургского университета М. А. Таубе дал книге В. С. Арсеньева положительный отзыв; тогда же Д. Корсаков прислал ему список литературы об Арсеньевых. В журнале "Исторический вестник" в сентябре 1904 года появилась рецензия на "Род дворян Арсеньевых". Она наряду с общей положительной оценкой книги содержала указание на то, что В.С. Арсеньев, собрав богатый материал, не разработал его до конца.

В.С. Арсеньев занимался историей не только своего рода. В годы учебы в Москве он записывал легенды и предания дворянских родов Воейковых, Шепелевых, Духовских. Им были подготовлены работы "Род дворян Горяиновых. 1550-1905", "Род дворян Исуповых (Юсуповых)", которые включены М. Т. Яблочковым в 1905 году в девятый том многотомного издания "Дворянское сословие Тульской губернии". В этом же томе была опубликована совместная работа М.Т. Яблочкова и В.С. Арсеньева "Род дворян Павловых".

 

После окончания университета в 1904 году Василий Сергеевич был причислен к Московскому Главному архиву Министерства иностранных дел, а через полгода был назначен чиновником особых поручений при Владимирском губернаторе. Во Владимире он не оставил свои научные занятия: стал действительным членом Историко-родословного общества в Москве и Владимирской ученой архивной комиссии.

В июле 1905 года В.С. Арсеньев перешел на службу советником юридического отделения Седлецкого губернского правления. Там же он пытался организовать отделение Историко-родословного общества, вел переписку об этом с председателем общества Л. И. Савеловым. Седлецкий губернатор предложил В.С. Арсеньеву составить список дворянских родов Седлецкой губернии на основании архива Седлецкого губернского правления, а также собирать необходимые сведения по истории и археологии губернии. Список дворянских родов Седлецкой губернии был составлен, но не опубликован.

В 1906 году Арсеньева переводят в Петербург. Там он становится действительным членом Русского генеалогического общества.

В этом же году Василий Сергеевич начал работать в департаменте Министерства иностранных дел. Выдержав дипломатический экзамен, он стал советником Витебского губернского правления в 1908 году, а затем – членом Тульского губернского присутствия. По инициативе В. С. Арсеньева в Витебске в 1909 году была организована губернская ученая архивная комиссия, он же был избран первым ее председателем, инициатором и организатором издания первого тома "Трудов" комиссии.

Находясь на службе в провинции, В.С. Арсеньев активно интересовался деятельностью историко-родословных научных обществ. Он становится членом Русского географического общества, Московского археологического института, Русского военно-исторического общества, кружка ревнителей памяти Отечественной войны 1812 года. Роль В.С. Арсеньева в научной жизни Витебска была очень заметна. По отзывам местной интеллигенции, он первый ввел в "стены сухих и замертвевших канцелярий жизненный проблеск". С его отъездом из Витебска дела архивной комиссии значительно расстроились.

В 1910 году В.С. Арсеньев переехал в Тулу и сразу же влился в научную жизнь города. Он стал членом Тульской палаты древностей, губернского статистического комитета, общества любителей естествознания, а также членом Белевского научно-образовательного и художественного общества. Он заботился о сохранении местных памятников искусства и старины. В 1911 года в журнале "Старые годы" он опубликовал статью о родине В. А. Жуковского - селе Мишенском. В 1913 году В.С. Арсеньев становится членом тульского отделения Общества защиты и сохранения памятников искусства и старины, публикует  статью "Церковь села Подмоклого" (Алексинского уезда). В статье обращено внимание на то, как эта церковь, построенная в 1754 году, варварски перестраивалась в начале XX века. В росписи стены церкви - изображение ада, где в когтях главного демона по приказанию местного помещика был нарисован М.Ю. Лермонтов. По просьбе местной интеллигенции лицо поэта было заменено другим изображением. [36]

В.С. Арсеньев был в числе главных организаторов Тульской губернской ученой архивной комиссии, образованной в 1913 году, ее председателем.

Вопрос о создании в Туле губернской ученой архивной комиссии вставал еще в 1888 году, в связи с разбором чиновником особых поручений при Тульском губернаторе Ю. В. Арсеньевым (дядей В. С. Арсеньева) архива губернского правления. Но в то время не нашлось помещения для губернского исторического архива. В.С. Арсеньев имел опыт в организации подобных учреждений. Он сумел наладить издание "Трудов" комиссии: первый и второй тома вышли в 1915 году. К этому времени журнал Тульского историко-археологического товарищества "Тульская старина" перестал печататься, поэтому "Труды" комиссии концентрировали в себе работы по истории тульского края. В "Трудах" была опубликована рукопись И. П. Сахарова "Достопамятности г. Тулы и его губернии", написанная им в середине XIX в. Этой публикацией работы члены губернской ученой архивной комиссии продемонстрировали верность богатым традициям исторического изучения края. В. С. Арсеньев стремился к активному комплектованию рукописного отдела комиссии документами. Комиссия купила архив помещика 3. М. Дурасова, документы помещика А. Д. Сонина были приобретены тульским коллекционером М. Т. Салищевым и пожертвованы комиссии, в составе рукописного отдела оказались документы тульских помещиков Иевлевых, А. П. Аникеева, фабриканта И. Т. Баташова[37].

С 1903 по 1917 годы В.С. Арсеньев опубликовал 147 историко-генеалогических работ. Его статьи были опубликованы в журнале «Новик» за 1935, 36, 40, 41, 47 годы, в «Известиях русского генеалогического общества».

В 1912-1923 годах Василий Сергеевич поддерживал дружеские отношения с художником В.Д. Поленовым.[38] В своих воспоминаниях он рассказывает о дружбе с сыном художника Д.В. Поленовым, знакомство с которым началось с совместной работы в Тульской губернской ученой архивной комиссии. По просьбе В.С. Арсеньева Д.В. Поленов составил генеалогию рода Поленовых, опубликованную во 2 томе трудов ТГУАК.  В беседах с великим художником речь шла о прадеде Поленова, бывшем в свойстве с Державиным, о путешествиях по Палестине, о сложных взаимоотношениях художника с писателем Л.Н. Толстым, о кружке Молодых художников, о древних находках на берегу Оки. В.Д. Поленов подарил В.С. Арсеньеву свой этюд «Вид на Иерусалим с Елонской горы», который чудом сохранился в семье вышеупомянутого С.И. Балуева, племянника Василия Сергеевича.

 

Когда началась первая мировая война, В.С. Арсеньев был назначен помощником уполномоченного Российского общества Красного креста при Тульском окружном эвакуационном пункте. С 1915-1917 годы был псковским вице-губернатором.

В августе 1917 года В.С. Арсеньев, будучи призванным на воинскую службу, стал юнкером в составе Александровского военного училища, написал об этом в своих воспоминаниях[39].

 

После революции он служил в Наркомземе и Комиссии по охране памятников старины и искусства при Моно, юристом в орловской конторе «Посредник», в антикварном отделе книжного магазина Боборыкина[40]. С 1919 по 1924 годы Арсеньев работал профессором Московского археологического института, где преподавал генеалогию, геральдику. А в Первом Московском институте социального перевоспитания – историю и географию, одновременно являясь членом Правления персональных научных работников Цекубу и Клуба Дома ученых, сотрудничает в комиссиях по редактированию полного собрания сочинений Л.Н. Толстого, в обществе «Старая Москва», в сборниках «Звенья».[41]

Принимал он также участие в подготовке библиографического словаря русских историков, но словарь не вышел в свет. Неоднократно ученый подвергался арестам и репрессиям. В 1933 году он выехал за границу, а мечте вернуться на Родину не суждено было сбыться.

Согласно адресной книги Кенигсберга за 1937 год, вместе с Николаем Сергеевичем на улице Регентенштрассе, 3, проживал:

«Basil von Arseniew. Koenigsberg (Pr), (ehemals Professor des Moskauer Arhäologischen Instituts).[42] Следовательно, Василий Сергеевич не все время жил в Берлине. Его статья имеется в сборнике "Hochland": "Das Schicksal der Heimatforschung in Sowjetrussland" - (Судьба ученых в Советской стране). Это же было темой его выступления на конференции, проходившей в Кенигсберге, в защиту ученых в послереволюционной России. Живя в Кенигсберге, Берлине и Брюсселе, В.С. Арсеньев писал для Альманаха Гота, генеалогических и исторических сборников и журналов, публиковал свои статьи и брошюры по истории отдельных родов.

За границей его работа «Род Арсеньевых» вышла дважды: один раз при жизни на французском языке во Франции в серии «La noblesse de Russie» и после его смерти в серии «Societe et noblesse russe” Д.М. Шаховского. В эмиграции Василий Арсеньев работал совместно с такими известными историками и генеалогами как Л.М. Савелов и Н.Ф. Иконников.

Василий Сергеевич Арсеньев был дружен с известным историком Эриком Николаевичем Амбургером (1907-2001), у которого в Кенигсберге проживала бабушка Клара Малиссон. Ее брат – хлопкоторговец Эрнст Малиссон – из Египта посылал денежные средства молодому историку, на которые Амбургер получил возможность работать в архивах различных европейских стран, собирать биографические и генеалогические сведения о российских немцах. Он познакомился с основателями балтийско-немецкой научной генеалогии – Н. К. фон Эссеном (1885–1945), О. Кербером (1874–1946), Э. Зойберлихом (1882–1946), В. Редером (1878–1957).

Интерес к истории объединял двух друзей. Амбургер – автор «Истории государственных учреждений России от Петра Великого до 1917 года» (Лейден, 1966). Вторая его книга, двухтомник «Ингерманландия» (Кёльн–Вена, 1980), представляет собой комплексное описание истории Санкт-Петербурга и Петербургской губернии вплоть до 1960-х гг. Во втором томе собрана обширная библиография, именной указатель и интереснейшие приложения, включающие списки: губернаторов и вице-губернаторов, губернских и уездных предводителей дворянства, мировых посредников и др., Последняя вышедшая при его жизни книга – «Пасторы евангелических церквей России с конца XVI века до 1937 г. Биографический словарь» (Люнебург, 1998). Другим, может быть, ещё более важным результатом работы Э. Амбургера является знаменитая картотека. Уцелев во время войны, картотека к 1991 году охватывала 100 000 персон. Введенная в компьютер рабочей группой Института Восточной Европы в Мюнхене, она сейчас доступна в Интернете по адресу: http://www.lrz-muenchen.de/~oeihist/abfrage.htm

Василий Арсеньев, не имея таких возможностей для работы в архивах, какие были у Амбургера, вел огромную общественную работу. Он награжден Орденом Святого Владимира 4 степени за труды при условиях военного времени 1 января 1917 года, орденами Анны 2 и 3 степени, Станислава 2 степени, Черногорского Даниила 4 степени, знаком отличия за труды по землеустройству, знаком Красного Креста, медалью за мобилизацию 1914 года, знаком 1 степени Татьянинского Комитета и Тамбовской архивной комиссии, серебряным знаком Русского Военно-исторического общества, Общества спасения на водах, Комитета воздушного флота, Общества ревнителей истории, камчатского братства 2 степени, золоченым знаком детских приютов, Бородинского общества охраны памятников, Холмо-Богородицкого Братства 3 степени. О масштабах его общественной работы говорят его титулы: Пожизненный член Витебской архивной комиссии, Историко-родословного общества, Тульского и Псковского окружного общества спасения на водах, псковского отделения Общества Красного Креста. Он был Действительным членом Общества истории и древностей российских, Курляндского Общества Генеалогии, геральдики и сфрагистики, Православного Палестинского общества, Русского евгенического общества, Комиссии Старая Москва, Общества изучения русской усадьбы, Московского общества сельского хозяйства, Московского библиографического общества, Общества возрождения художеств Руси, Тульской епархиальной палаты древностей и многих, многих других.

В 1908 году в селе Красном Новосильского уезда состоялась  свадьба Василия Сергеевича. Женой стала Ольга Александровна Нарышкина. Она была старше Василия Сергеевича на год. Родилась в селе Егорьевском Орловского уезда. Ольга Александровна переехала в Петербург с началом русско-японской войны и  работала сестрой милосердия, заведовала лазаретом барона Корфа. В 1907 году стала фрейлиной Государыни Императрицы. С началом первой мировой войны и до 1918 года снова была сестрой милосердия и попечительницей Алексеевского лазарета в Туле, в 3 госпитале в Пскове, Орле и Москве. Между двумя войнами работала секретарем Общества повсеместной помощи раненым воинам в Санкт-Петербурге, попечительницей Приюта подкинутых детей, помощницей председателя Тульского попечительства о глухонемых, была председательницей Псковского благотворительного Мариинского Общества и попечительства слепых, товарищем председателя Псковской общины Красного Креста.

О ее смелости, душевных качеств много говорит воспоминание Василия Сергеевича о революционных событиях 1917 года, когда он в составе юнкеров защищал Кремль от большевиков: «… я был страшно обеспокоен, узнав, что жена вышла на службу в госпиталь Вдовьего дома с утра и не возвращалась, на службе ее тоже не было. Вдруг меня вызвали к Боровицким воротам – оказывается, она с другой сестрой милосердия проникла в Кремль с едой и бельем для меня, рискуя много раз жизнью, особенно в пространстве между Знаменкой и Боровицкими воротами, где их обстреливали и большевики, и белые. Я в тот день только тогда сделался спокоен, когда узнал по телефону, что она благополучно добралась домой».[43]

После революции 1917 года до 1921 года Ольга Александровна работала сестрой милосердия в больницах и клиниках в Орле и в Москве. В 1925 году она гостила в семье художника  В.Д. Поленова в селе Бехово, в усадьбе Борок, выстроенной в северо-германском стиле на живописном берегу Оки самим художником. Художник был очарован красотой этой местности, когда ехал вместе с К. Коровиным на пароходе в 1888 году из Калуги. После продажи картины «Христос и грешница» он смог приобрести здесь усадьбу. Недалеко находилось село Игнатское-Знаменское, принадлежавшее Нарышкиным. Интересной собеседнице, Ольге Александровне художник подарил на память этюд саратовской деревни с автографом. Судьба этюда неизвестна.

Вместе с мужем и младшим братом Алексеем Ольга Алексеевна уехала в Берлин в 1933 году. Она умерла в 1964 году в Монтре, на берегу Женевского озера.

А.В. Трубецкой навестил Василия и Ольгу Арсеньевых в Берлине в 1942 году и оставил о них такие воспоминания: «На другой день мы пошли к дяде Васе и тете Оле. Я их помнил еще по Москве. Дядя Вася все так же подтрунивал над Алешкой (Нарышкиным) и так же подмигивал бровью - был у него такой тик. Меня он стал сейчас же спрашивать о всех родственных изменениях в известных мне семьях и все это заносил в записную книжку. (Ведь это он давал сведения в альманах Гота о русских дворянах. Благодаря ему, я попал в этот справочник).[44]

Умер Василий Арсеньев в Брюсселе 22 декабря 1947 года от рака в больнице Сен-Пьер, похоронен на Русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа, под Парижем, слева за церковью Успения Богородицы, построенной архитектором Альбертом Бенуа. «В этой линии покоится также прах искусствоведа и критика Сергея Маковского… Через восемь лет в могилу положат тело его приемного сына Алеши Нарышкина…»[45] В этой же могиле похоронен и историк Вадим Юлианович Яворский (1906-1979).  На кресте могилы Василия Сергеевича  в нижней его части  на трапециевидной табличке по-русски и латинскими буквами стоит его имя, отчество и фамилия и годы жизни. В верхней части помещены слова из Псалома 118-94: «Твой я: спаси меня, ибо я взыскал повелений твоих».

 

 «Товарищ моей жизни»

 

 - так писал о своем младшем брате Н.С. Арсеньев, посвятив ему книгу «Дары и встречи жизненного пути». О нем он часто вспоминает: «Вместе с младшим братом ездили на каникулы к родителям за границу»,  «вместе с братом часто бывали по вечерам в гостях у друзей, ходили на вечеринки, иногда на балы».[46]

 Юрий Сергеевич Арсеньев родился 30 июля 1890 года в Стокгольме. Юрий  окончил гимназический курс и университетский Московского лицея цесаревича Николая с двумя золотыми медалями. Он готовился к судейской карьере: старший кандидат на судебную должность при Московском окружном суде, исполняющий должность товарища прокурора Московского окружного суда. В 1 мировой войне участвовал, как прапорщик артиллерии 53 артиллерийской бригады. В августе 1914 года был цензором в Тильзите в составе 2 корпуса. Во время самсоновской катастрофы в феврале 1915 года попал в германский плен, а после лагеря вернулся в Россию. Награжден орденами: Святой Анны 4 степени с надписью «За храбрость», Святого Станислава 3 степени с мечами и бантом. Действительный член Тульской и Псковской архивных комиссий. Во время гражданской войны воевал в армии генерала Юденича под Гатчиной. Был ранен в левую руку в отряде князя Ливена в 1919 году. Пытался пробраться в Крым к генералу Врангелю, но было уже поздно. В годы эмиграции жил в Югославии, Германии, Франции. Служил в банках в Цетинье и Белграде с 1921 по 1925 годы.

15 июля 1922 года в Саввинском монастыре близ Бока ди Каттаро состоялась его свадьба с Ириной Васильевной Мараевой. Она родилась 6 августа 1895 года в Англии, в Криенсе близ Люцерна. В 1912 году окончила с золотой медалью гимназию Протопоповой в Москве и Высшие женские курсы. Во время 1 мировой войны была сестрой милосердия.

…С.А. Зеньковский вспоминал о своем друге: «Юрия Сергеевича я хорошо знал по Парижу… Почти каждый день во время перерыва на завтрак, в маленьком кафе на рю Сэнт Оноре, собиралась группа преданной своей родине и своей церкви русской молодежи. Юрий был старшим среди нас, я младшим, или одним из младших. Кроме того, два раза в неделю мы, Юрий и я, виделись и на Монпарнассе, где тогда (речь идет о времени 1927 года  - курсив З.) помещался центр Русского Христианского (фактически строго православного) Студенческого Движения, и при этих частых встречах возрастные разницы стирались».[47]

Из Парижа Юрий позже переедет к Николаю Сергеевичу в Кенигсберг. В Кенигсберге он работал в японском консульстве. В Нью-Йорк Юрий и сестра Вера вместе с Николаем Сергеевичем выехали из Парижа в 1948 году. В Нью-Йорке он работал в ООН. После отставки работал два года на радио «Свобода» в Мюнхене. Был членом НТС, вернулся в Си Клифф, занимался переводами. Скончался скоропостижно в госпитале на 81 году жизни. Похоронен рядом с братом. В некрологе о нем[48] сказано о необычайной образованности Юрия Сергеевича: «… порой казалось, что это просто справочная книга. Мягкий, снисходительный к людским слабостям, широкий в своих взглядах, он, как и вся семья Арсеньевых, был крепко привержен к Православной церкви».  Будучи очень общительным человеком, он притягивал к себе много друзей, и весь русский Си-Клифф знал и любил его.

Умер 14 декабря 1970 года в Си Клиффе (США).

 

Вера Сергеевна

 Младшая сестра Николая Сергеевича Вера Сергеевна Арсеньева  родилась 6 мая 1893 года в Иерусалиме Ее  крестил патриарх Герасима Первый. Вера Сергеевна окончила 4-ю Московскую гимназию с большой золотой медалью и Высшие женские курсы.

После революции работала научным сотрудником Главархива, служила в Наркомземе. 2 января 1919 года была арестована по делу своего брата Василия (он арестовывался 8 раз), вскоре освобождена, а  затем выслана в  Холмогоры, на Соловки с 1922 по 1925 годы, затем - в Архангельск. Была действительным членом Тульской архивной комиссии. Она  награждена крестом св. Гроба Господня и Черногрской юбилейной медалью. Несколько ее переводов и статей были напечатаны в норвежских и русских газетах. Портреты ее и сестры Анны принадлежат кисти Ферхольма, Мейера и Тетермана.

Вера Сергеевна стала женой писателя Евгения Андреевича Гагарина. Она вышла замуж в ссылке в Архангельской области.  «Ряд непередаваемых, невероятных человеческих трагедий и примеров такой же невообразимой силы жертвенной любви и жертвенного служения ознаменовали вообще историю русской семьи под советским игом. Несмотря на все притеснения, на аресты, заточения и убийства членов семьи - и родителей и детей - со стороны органов власти, на насильственное отнятие детей от родителей, на систематическое сверху проводящееся нравственное разложение и убийство семьи, а иногда и на физическое истребление части ее членов, в семье этой нередко проявлялась такая сила терпеливого, тихого морального мужества и сопротивления, такая сила любви, что это останется одной из самых патетических, ужасных, но и вдохновляющих душу картин русской культурной истории. Так было в 20-ых, 30-ых, 40-ых, 50-ых годах - до самой смерти Сталина, когда можно было наблюдать изо дня в день бесконечные вереницы родных, главным образом женщин, стоящих у ворот советских тюрем для передачи пакетов с едой и бельем, иногда с книгами для заточенных отцов, братьев, сыновей. У себя отнимали еду - в эти времена всеобщего голода или, в лучшем случае, полу-голода, чтобы посылать ее своим заключенным в советскую тюрьму. Этого забыть нельзя, и разлуку матери с детьми, отправлявшимися в Соловки или в другие страшные концентрационные рабочие лагеря Севера. Так убивалась семья зачастую физически, но, так она вместе с тем закалялась морально и религиозно. Вырастала сила морального отпора и нравственной живучести семьи и семейной любви», - писал Н. С. Арсеньев.[49]

Евгений Гагарин родился 12 февраля 1905 года в Шенкурском уезде Архангельской губернии в семье управляющего большим лесным казенным имением. За границей он прожил 15 лет, в основном, в Германии, в Кенигсберге и Берлине, затем - в Зальцбурге и Мюнхене, но ездил и в другие страны – во Францию, Англию, Италию и Голландию. Хотя он изучал философию, историю искусств, но работал он в Международной организации по изучению лесов. Главная квартира этой организации была в Берлине. Несмотря на тяжелые годы нацистского режима, он имел возможность быть в контакте с различными странами. Он много писал, сначала по-русски, а потом - по-немецки. Статьи, новеллы и большие книги направлены против большевизма, проникнуты любовью к старой патриархальной России. Несомненно, его произведения отличаются глубокой духовностью, что делает его произведения особенно ценными. Его лучшие произведения «Возвращение корнета», «В поисках России», «Поездка на святки», «Великий обман» напечатаны под псевдонимом Андрей Русинов.  Н.С. Арсеньев указывает на вышедшие в Германии книги:

Andrei Russinow. "Die grosse Teuschung".Verlag Hellmuht Wollermann. Berlin-Steglitz. 1936-1937

Andrei Russinow. "Auf der Suche nach Russland". (Sovjetrussland und das wahre Russland). Hesse und Becker Verlag. Leipzig. 1939.

На русском языке уже в годы перестройки в журнале «Слово» были опубликованы его «Возвращение корнета» и «Поездка на святки». В журнале «Север» за 1992 год – рассказ «Белые ночи». Роман «Звезда в ночи» - в журнале «Новая юность», здесь же в 2002 году напечатаны повести «Советский принц» и «Корова».

Евгений Гагарин погиб в Мюнхене в 1948 году под колесами грузовика. Было ли это случайностью, остается пока тайной.

 

Вера Сергеевна вместе с братьями Николаем и Юрием в 1948 году выехала из Парижа в США. Умерла она 19 августа  1952 года, похоронена  в Си-Клиффе.

 

Анна Сергеевна

 

Самая младшая сестра Н.С. Арсеньева Анна Сергеевна родилась 19 июля 1897 года в Москве. Окончила 4-ю Московскую женскую гимназию, награждена черногорской юбилейной медалью, являлась действительным членом Тульской архивной комиссии. После революции 1917 года служила в Главпрофобре и московской товарной бирже. Дважды высылалась на Соловки. В сентябре 1931 года мать сосланных сестер, Веры и Анны, Екатерина Васильевна обратилась с письмом к жене писателя М. Горького Е.П. Пешковой, в котором просила ходатайствовать об освобождении ее больной дочери Анны, у которой была обнаружена болезнь крови. В октябре 1931 года Анне Сергеевне было разрешено приехать в Москву на консультацию к врачам, но на один месяц.

«Иногда семья превращалась в пепел, - писал Н.С. Арсеньев, - но сколько было животворного в проявленной любви! И это закаляло духовно и передавалось дальше - от старших к молодым и наоборот - силою жертвенной любви, которая даже в страданиях оставалась верна, и силою взаимной молитвы, материнской молитвы особенно. Это есть реальность духа, вошедшая в русскую культурную историю, не только того страшного времени. Что может быть творчески сильнее и более вдохновляюще, чем сила проявленного длительного и героического подвига любви? Есть - и их немало – красноречивых письменных памятников переживаний того времени, особенно 20-ых и 30-ых годов:

…3) Alexandra Anzerowa. "Aus dem Lande der Stummen". Bergstadtverlag Breslau. 1936. Книга была переведена на голландский, издана в Роттердаме,1937 год.

4) Alexandra Anzerowa. "Am weissen Meere".  Ferlag Ferd. Schoening, Paderborn, 1938.[50]

Речь идет о книгах Анны Сергеевны Арсеньевой, которая взяла псевдоним Анзерова по названию одного из скитов Соловецкого монастыря.  Ее книги «полностью распроданы (имеются лишь в некоторых больших центральных библиотеках) и никогда не были изданы на русском языке. Они рисуют не только ужасы советских тюрем, тюремных этапов и концентрационных лагерей, но и жизнь русской верующей семьи на фоне этих гонений и проникающие ее духовные силы, а также и другие оазисы несокрушимой силы духа в Советском Союзе".[51]

Анна Сергеевна умерла 21 сентября 1942 года и похоронена в Кенигсберге[52].

Мы не знаем, где именно в Кенигсберге были похоронены две русские женщины, Екатерина Васильевна и Анна Сергеевна Арсеньевы, но дом, где жила уважаемая русская семья, сохранился, и правильно было бы, чтобы на нем была мемориальная доска.

 

Детство и юность.

Детство Николая Сергеевича Арсеньева проходило, в основном, в Москве, в доме его дедушки Василия Сергеевича Арсеньева, а на каникулах он уезжал к родителям за границу. В статье «Выработка мировоззрения»[53] он писал о том, кто и что особенно повлияло на его взгляды на мир. Во-первых, это была его няня, с необыкновенной сильной и чистой верой, лаской и любовью, излучаемой на детей, и вообще вся атмосфера в семье. И. Балуев, племянник Н.С. Арсеньева, сын его старшей сестры, Натальи Сергеевны, рассказывал, что няня, которая пришла в дом родителей Арсеньева молодой девушкой и скончалась в их доме в пожилом возрасте, сыграла большую роль в начальном воспитании Николая Сергеевича. В семейном кругу он вспоминал ее со слезами на глазах незадолго до своей смерти, называя ее Нанахен, смесь русского слова – няня и немецкого ласкательно-уменьшительного суффикса –хен, идентичного русскому –чк-, -ушк-, -юшк-, нянечка, нянюшка. Благодаря ей, Арсеньев в совершенстве владел немецким языком.

Мать Екатерина Васильевна приобщала детей к красоте поэзии, она создавал атмосферу «раскрытости для мира»: «Помню, когда мы были детьми, - писал Арсеньев, - ( мне было 12-13 лет), она в течение многих зимних вечеров прочитала нам вслух главные трагедии Корнеля и Расина и ряд комедий Мольера ( мама чудно читала по-французски). А мы лежали на спине на ковре гостиной, подсунув гладко полированные доски под плечи (это рекомендовалось делать для укрепления спины). Это было очень уютно.»[54] Матери Николай Сергеевич обязан знанием английского языка, вообще способности к языкам, которых он знал 12. Но главное, что он любил в матери – это ее мудрость, глубокую духовную  жизнь, искренность и сердечность. Отец также оказывал огромное влияние на детей своим страстным интересом к истории и культуре. А атмосферу в доме деда мыслитель называл «глубоко православной, полной знаний и понимания сокровищ Запада и истинно христианской жизни на Западе».

Николай Сергеевич Арсеньев учился в московском лицее имени цесаревича Николая (ранее – Катковский лицей), который закончил с золотой медалью. В 7 классе он увлекся «Метафизикой древней Греции», потом «Учением о Логосе» С. Н. Трубецкого. Первая, хотя иногда и была непонятной, все же захватила красотой и динамизмом мысли. Ко второй книге Арсеньев потом возвращался в течение всей своей жизни. Он вынес из нее понимание того, что «все на земле – не только умственная работа, но  и напряжение мысли, и воспитание молодежи, и политическая деятельность – должны быть Служением Смыслу нашей человеческой жизни и жизни мира: Логосу Божию. Такова была горячая вера С.Н. Трубецкого, проявленная им в его жизни».[55]

Вспоминая о своих лицейских годах, Арсеньев с благодарностью говорил об «идеальном преподавании» древнегреческого языка и литературы В.В. Глазковым, у которого он учился с 5 по 8 классы. Этот учитель разбудил в лицеисте интерес к древней Греции, и долгое время древнегреческая религия и религиозная мысль были его излюбленным предметом изучения.

 О детстве в Москве Николай Сергеевич вспоминал: «Совершенно особый, свой отпечаток имела Страстная неделя – умилительный, и скорбноумиренный, и торжественный. Главные службы Страстной недели… хотелось прослушать в возможно более торжественной обстановке. Мы с братом выбирали из многочисленных церквей те, где чтение и пение были особенно выразительны и благолепны. Иногда отправлялись в совсем другую, отдаленную часть города, часто пешком. Служба «погребения»! Входишь в 2 часа ночи в уже переполненную церковь. Народ стоит в ожидании, затаив дыхание. Выходит священник, направляется на середину церкви. Зажигаются свечи во всех концах храма, и раздается пение умилительных слов 118 псалма: «Блаженни непорочнии в пути ходящие в законе Господнем». А конец службы, когда крестным ходом обносится трижды плащаница вокруг церкви! Уже светает. В синем предрассветном весеннем сумраке выходишь из церкви. Ударили в колокол. И вдруг такой же гулкий удар пронесся совсем близко – из церковки в соседнем переулке, и еще, и еще, со всех сторон, из разных церквей. Над головами высоко колышется плащаница. Гроб господа, как знамение победы над смертью. Острое чувство радости и умиления сжимает сердце и горло. Пасхальное чувство охватывает уже в эту торжественную ночь поклонения во гробе почившему Господу»[56].

Картины Москвы его детства Арсеньев описывает с душевным трепетом и волнением: катание в санях по заснеженной Москве, встречи с друзьями, игры в «шарады», катание на коньках на катке на Патриарших Прудах и, реже, на лыжах за Ходынским полем. Арсеньев с детства любил рано вставать, и в вечернее время «после напряженной умственной работы», шел  с братом  в уютный дружеский дом к Сергею Оболенскому, к Пете Эристову, «жившему напротив нас, или к Асе Бобринскому, убитому на войне в 1915 году, и, сидя за чашкой чая с черничным вареньем»,[57] предавался «наслаждению раздумья вслух».

Вспоминая свои отроческие и юношеские годы, Арсеньев отмечает, что жизнь духовная, жизнь церкви становилась особенно ощутимой в дни Великого поста: «чувствовалось во всем воздухе жизни дома собранность и сосредоточенность. Мы, младшее поколение, обыкновенно ходили к службам в церковь Св. Спиридона, маленькую, уютную, старинную патриаршую церковь. Выходит батюшка из алтаря, о. Николай. Я всегда спешил к первому ирмосу Великого Канона, особенно мною любимом. По возвращении домой чувствуешь, как спина немного болит, приятно пить в столовой чай с баранками. На душе тихо: ибо она возвращается к ежедневной жизни от стояния перед лицом Бога»[58].

Снова и снова возвращался мыслями Арсеньев, уже проживая в Си-Клиффе, к Москве своего детства: булочные с горячими пирожками, «которые при вас вынимаются в бумажке из пышущего жаром огромного глянцевитого металлического ящика, горы коврижек, разных сдобных и фруктовых хлебов, пирожных, печений, баранок. А горы дичи, рыбы, фруктов в Охотном ряду и на рынках! Особняки с мезонином, палисадники с кипами сирени, дух традиции старой московской культуры»[59]

Лето Николай Сергеевич проводил в Тульском имении деда Василия Сергеевича, в селе Красном, где занимался верховой ездой, плаваньем, посещал родных и соседей и читал. Обычно он выезжал туда уже в конце мая. Выходил из поезда на станции Благодатная Орловско-Грязской железной дороги, где его уже ждали на лошадях из Красного. Вставал рано, в половине пятого, обливался двумя ведрами заготовленной с вечера воды, шел на конюшню и на Красавчике отправлялся на утреннюю прогулку в окрестности села. Возвращался к 9 утра, когда остальные члены семьи пили кофе с полусдобным хлебом и деревенским маслом. Искупавшись в речке в «свежей, бодрящей воде», шел на завтрак, а потом с книгой отправлялся в глубину парка. « В этом юность: время собирания, обогащения, оплодотворения душевного. Мы потом всю жизнь живем этим достоянием. Но не только время восприятий и собирания, впитывания впечатлений – и время также активной устремленности, активного, динамичного ответа нашего духа. Мы стараемся прикоснуться к глубинным источникам человеческой мысли, к сокровищам художественного поэтического творчества. Мы не только впитываем, мы также и реагируем – творчески, сознательно или бессознательно. Создается, укрепляется, растет в нас духовная личность»[60].  В разных своих книгах Арсеньев часто обращается к описанию библиотек не только в своей семье, но и у надежды Григорьевны Малиновской, рожденной княгини Долгорукой, двоюродной сестры бабушки, библиотек Хомяковых, Киреевских.

«В нашем Красном, где дом был сравнительно новый – середина XIX века – деревянный, небольшой, на месте большого старого, снесенного по фантазии единственного брата бабушки, князя Алексея Юрьевича Долгорукого, владевшего до нее имением (он на месте старого дома хотел построить чуть ли не палаццо, но так и не сделал этого) библиотека также хранила в себе наследие культуры предков. В высоких, застекленных, светло-ореховых шкафах стояли в тисненных золотом кожаных переплетах представители золотого века французской литературы, главным образом, XVII и начала XVIII веков.

Особенно богато и полно были представлены религиозные писатели. Помню многотомное, чудное издание Боссюз, тут же стояли Бурдалу, Масильон, многотомный Фенелон, M-me de Guyon, далее разнообразные мемуаристы… Не было ни энциклопедистов, ни вольнодумцев: ни Вольтера, ни Дидро, ни Руссо, так как предки мои держались строго христианских взглядов. Были старые, отчасти первые издания (конца XVIII века) немецких классиков: Виланда, Гете, Шиллера, Гердера, а также немецкие романтики: Тик, Вакенрадер в типичных старонемецких белых картонных обложках с подклеенной синей, зеленой или красной бумажкой, чистеньких и аккуратных. Были, наконец, и старые русские книги конца XVIII века и начала XIX века, но их было гораздо меньше: например, первые издания произведений Жуковского в кожаных томиках с приятно пахнувшими, слегка пожелтевшими страницами, которыми мы в детстве зачитывались»[61]. Эти книги связывали Арсеньева с прошлыми поколениями его семьи, отражали их мировоззрение, оказав влияние и на самого Николая Сергеевича. В Красном были не только книги, но и предметы быта, картины, гравюры, рассказывавшие о предках, их характерах, истории рода, семейных преданиях: «Между книжными шкафами старые гравюры: Сивиллы Микельанджело, Рафаэлевские Девять Муз. В углу старинные стоячие английские часы, помеченные 1801 годом, заводившиеся на целый год. В гостиной портреты предков: Екатерина Петровна Давыдова, работы, по преданию, Кипренского, в высоком кружевном воротнике a la Marie Stuart; это была сестра прабабушки Долгорукой, завещавшая ей Красное, которое она в 1818 году купила у Голицыных. Далее, Наталья Борисовна Долгорукая, рожденная Шереметьева, вдова казненного Анной Иоанновной молодого любимца Петра II, князя Ивана Долгорукого – в монашеской мантии и скуфейке с четками в руках. Какая-то графиня Панина – пышная дама, с холодными чертами лица и белой собакой (по-видимому, сестра бра-бабушки Давыдовой, рожденной гр. Орловой). В маленькой «балконной» комнате – кресло с завитушками в форме восьмерки, на котором, по семейному преданию, мой дед сделал предложение моей бабушке в 1851 году. В комнате дедушки старые немецкие мистики (чудное голландское издание Якова Беме середины XVII века, с таинственными аллегорическими гравюрами, в белой свиной кожи переплетах), на стенах – старинные религиозные гравюры»[62]. Эта атмосфера старинного дворянского рода, определенного уклада жизни сформировала духовный облик Николая Сергеевича. Он писал, что годы жизни в московском доме и в тульском имении дедушки имели «решающее и формирующее значение» в его жизни.

Арсеньев нуждался в общении со своими сверстниками. Он описывает свои визиты с братом к соседям по имению в Красном: в Затишье к дяде Юре и тете Оле Арсеньевым, к Свербеевым, Горяиновым, Шепелевым-Воронович, Бабаше Чагиной. «И  это общение так же интересно, заманчиво и весело, как и вся жизнь кругом интересна и заманчива. Люди, особенно сверстники, озарены для нас лучами этого радостного восхода, этого свежего утра жизни, в котором они участвуют вместе с нами. Создается та естественная, веселая юношеская солидарность, которая так облегчает общение и делает его занимательным.»[63]

 

Московский университет

 

В 1906 году, будучи уже вполне духовно сложившимся человеком, а не мечущимся юношей, Николай Арсеньев поступил на историко-филологический факультет Московского университета имени М.В. Ломоносова, который закончил в 1910 году с дипломом первой степени.

Будучи увлеченным религиозной ролью Красоты в истории человечества, красотой поэтических творений, великими поэтами различных эпох и народов, он выбрал из семи отделений историко-филологического факультета группу западно-европейской литературы. «Уже с детских и отроческих лет, - вспоминал Арсеньев, - я особенно любил немецкую лирику. В 17 лет я начал в подлиннике читать Данте…Я потом усиленно стал читать по-итальянски. Двумя годами позже я стал изучать испанский»[64]. Прочитав в подлиннике величайших поэтов Европы, юноша в выборе специализации остановился на западно-европейской литературе.

 О преподавателях, их влиянии на студентов, интересах Арсеньева подробно рассказал Р. Плетнев: «В начале университетских годов С.Н. Трубецкой (1862-1905), автор «Метафизики древней Греции» и «Учения о Логосе», оказал огромное влияние на Н.С. Знаток Платона и Плотина, Трубецкой «прежде всего, был живой носитель устремления к живой и высшей истине», - замечает о своем наставнике Н.С. Горячее желание постичь Высшую Реальность, как Высшее Благо, Истину и Красоту в лекциях профессора С.Н. Трубецкого, зажигали молодые умы и сердца слушателей. Н.С. еще в седьмом классе лицея увлекся книгами С.Н. Трубецкого. В те времена остро стоял вопрос об отношении духа к материи, борьбы за права духовности. Начиналась оборванная революцией 1917 года переоценка материализма, как мировоззрения, давшая, чуть позднее, блестящую плеяду мыслителей, к которой принадлежит и Н.С. Значительную роль в духовном развитии Н.С. сыграли, кроме князя Трубецкого, известный русский философ Лев Михайлович Лопатин (1855-1920), читавший «Историю новой философии», «Введение в психологию»; В.С. Соловьев, историк литературы П.Н. Сакулин (автор двухтомного труда из истории русского идеализма). В университете Арсеньев слушает лекции Георгия Ивановича Челпанова (1862-1936) - «Введение в философию», Матвея Никаноровича Розанова (1858-1936) – «Историю итальянского искусства», Василия Осиповича Ключевского (1841-1911) – «Историю России 18 века», Ивана Васильевича Попова - «Историю патристической философии»; Павла Гавриловича Виноградова (1854-1925) «Историю раннего Средневековья», Р. Ю. Виппера (1859-1954) – лекции по философии истории, и лекции Виппера вызывали у Арсеньева внутренний протест.

 Кроме философии Н.С. очень много занимался и Западными литературами и вскоре овладел итальянским и испанским языками. В разных работах Н.С. можно видеть отличное знакомство с произведениями Шекспира, Байрона, Кальдерона, Данте, Шиллера, Леопарди, Иосифа фон Эйхендорфа, Иоанна Св. Креста, Сервантеса и т.д. В философии, кроме Св. Писания и позднее Отцов Церкви,  заметно переработанное влияние Шеллинга, И. Киреевского и Хомякова.

Иммануил Кант оставил скорее отрицательное впечатление в уме Н.С. Кант для Н.С. обедняет «многоплановость и многоцветность мира (см. об этом в работе Н.О. Лосского «О транссубъктивности чувственных качеств) и его постепенную доступность для интуитивно-сверхразумного понимания. Проще говоря, Кант был сух для того, кто стремится постичь религиозное значение Красоты и ее роль в истории людей»[65].

Учебу в университете Арсеньев оценивал очень высоко не только потому, что получал знания, но особенно ему импонировала тенденция культурной работы, так как учили добросовестному исследованию, духу честного, «вдумчивого и конструктивного критицизма».

Он с радостью вспоминает крытый стеклянным шатром высокий центральный холл тогда вновь отстроенного здания «Нового университета» на Моховой: « Все нарядное, новое, с иголочки, свежевыкрашенное. Масса света и места». Здесь он читал в перерывах между лекциями, встречался со знакомыми, разговаривал, спорил.

«Мое пребывание в университете, изучение мною ряда гуманитарных дисциплин, различных видов творчества человеческого духа усилили у меня веру в творческий Логос Божий, который проникает в жизнь творения и есть цель – часто неосознанного – основоположного устремления человеческого духа», - вспоминал Арсеньев[66].

 С.В. Зеньковский писал: «Диапазон дисциплин, которыми увлекался Арсеньев, был очень широк: философия, история религий, русская и западно-европейская литература, богословие»[67].

Два года слушал Арсеньев Ключевского, который вспоминался «блестящим мастерством» и «изумительной техникой речи». С благодарностью Арсеньев писал о лекциях С.К. Шамбинаго о русских былинах и курсы по истории итальянского искусства Романова. В числе учителей Николая Сергеевича был Е.Г. Браун – человек, по словам Арсеньева, необыкновенно привлекательный душевно и вместе с тем высоко одаренный: «как раскрылась вдруг, благодаря Брауну, тонкая, своеобразная, таинственная благоуханность Дантовской «Новой жизни»!». Браун ввел студента в уже давно его привлекавшую атмосферу Средних веков: «Средние века стали для меня надолго (и до сих пор) предметом любви и научного притяжения. Особенно проблема религиозного преображения Красоты и мира – как она часто представлялась в Средние Века (наряду с образами мрачной демонологии)»[68].

С особой благодарностью вспоминал он Матвея Никаноровича Розанова, преподававшего западно-европейскую литературу: «Человек большой гуманности, мягкости и теплоты, он был полон участия к умственным интересам своих слушателей».[69]

 

Арсеньев много читал, в том числе -  в подлинниках - труды А. Дейссмана «Свет с Востока» («Licht vom Osten»), Э. Роде (Е. Rohde «Psусhe»), F. Cumont «Les religions orientales dans L Empire Romain», L. Von Schroder «Indien Kultur und Literatur», Piccard «Les Муsteris d Eleusis», Е. Underhill «Муsticism» и др. Своими любимыми писателями он называл Данте, Шелли, Гете, немецких романтиков Новалиса и Эйхендорфа, русского поэта А.К. Толстого, из мыслителей: Платона, Плотина, Паскаля, Макария Египетского, Димитрия Ростовского, Хомякова, книги С.Н. Трубецкого. Наряду со страстным изучением литературы, Арсеньев увлеченно изучал историю религий, роль христианского благовестия в религиозной истории и судьбах человечества, в особенности историю раннего христианства, благовестие Нового Завета.

Уже сложившимся человеком, в зрелые годы, мыслитель отмечал, что лекции и чтение дома шли рука об руку с «захваченностью» идейной борьбой «за права духа», против отрицания всяких духовных начал, как в жизни человека, так и в жизни общества, и в жизни мира. Когда в 1907 году студенческими революционными организациями была объявлена забастовка, «небольшие группы революционного студенчества в черных папахах, а иногда – помню -  с дубинками в руках, врывались в аудиторию, чтобы срывать лекции»,  тогда группа из 35 человек историко-филологического факультета решила ходить на в се читаемые лекции, чтобы защитить их от «насильственных срывателей», которые должны были «с позором удалиться». Последние три года его учебы в университете, по воспоминаниям Арсеньева, были уже более спокойными, но «борьба за права духа» продолжалась в дискуссиях, на семинарах и в литературно-философских кружках.

Общество памяти князя С.Н. Трубецкого, по словам Арсеньева, играло особую роль в обмене мыслями. Оно насчитывало около 300 членов из числа студентов и преподавателей и ставило своей целью продолжать дело Трубецкого: «будить души к признанию духовных ценностей». И наиболее сильной и яркой личностью на стыке столетий для Арсеньева был С.Н. Трубецкой, «пример христианского мыслителя, спустившегося на арену политической жизни» и при этом выступившего в роли «примирителя старого (но не стареющего) и нового (но не разрушительно буйного)». Арсеньев писал о нем: «Политической программой самого Трубецкого было мирное, свободное строительство, движение вперед и укорененность в духовном наследии предков, свобода и порядок, либеральные реформы, решительные и смелые, при сохранении связи с русской исторической традицией»[70]. Все это было очень близко Арсеньеву, который не раз отмечал влияние на него взглядов Трубецкого.  Его особенно интересовала секция истории религий, где он « поднял перчатку» и ответил докладом на антихристианское выступление некоего Рудакова. «Я доказывал его тенденциозность, а главное, основополагающее отличие христианства от натуралистических религий умирающего духа природных сил с их мутным чувственным экстазом».[71] Председательствовал на этом заседании князь Евгений Трубецкой, а «секундировал» ему С.Н. Булгаков.

В студенческие годы Арсеньев также  посещал Психологическое общество при Московском университете под руководством Л.М. Лопатина, ближайшего друга обоих братьев Трубецких, и Владимира Соловьева. Николай Сергеевич с огромным уважением писал о его лекциях: «Этот курс «Введение в психологию» есть одно из высших произведений русской мысли, посвященных вопросу о душе (приближается к нему по силе «душа человека» Франка). Поражает и блеск стиля, и точность и яркость формулировок», и сила духовного горения при ясности и убедительности мысли».[72] И для молодого человека это общество имело огромное воспитательное значение.

«Кружок ищущих христианского просвещения» собирался под руководством В.А. Кожевникова в особняке доктора Корнилова на Нижней Кисловке. В него входил Е.Н. Трубецкой, С.Н. Булгаков, Ф.Д. Самарин, старший из братьев Самариных, славянофил, М.Н. Новоселов, П.Б. Мансуров, Д.А. Олсуфьев, Г.А. Рачинский. Арсеньев вместе со своим братом Юрием часто бывал на вечерах этого кружка благодаря их тетям: Марии Васильевне и Надежде Васильевне. Здесь собиралось 60-80 человек.

 А «Религиозно-философское общество памяти Владимира Соловьева» было значительно шире. Оно собиралось в красивом особняке М.К. Морозовой в Мертвом переулке или в зале «Польской библиотеки» на Мясницкой. Здесь, по словам Арсеньева, пришедших охватывало веяние культурного цветения, «но не всегда без червоточины», так как происходила смесь христианства со стихийным языческим экстазом, «чаша Диониса безответственно смешивалась с чашей Евхаристии». Рассказывая о посещении Соловьевского общества, Арсеньев вспоминал выступление Андрея Белого: Я чувствовал резкое отталкивание от духа оргиазма и кликушеских выкриков, от запаха разложения, которым несло от значительной части тогдашней литературы (назову, например, «Алтарь победы», или «Огненный ангел» Валерия Брюсова, из позднейших, пореволюционных произведений вполне в стиле той эпохи – два произведения Мережковского, «Тутанкамон на Крите» и «Мессия» - самое нездоровое из в сего, что он написал).[73] Более привлекательными для Арсеньева были выступления С.Н. Трубецкого в защиту христианства, темы «Бранд» Ибсена, Франциск Ассизский, Христианство и социальный вопрос, Владимир Соловьев в ранний период его философствования, средневековая мистика, Гегель, как мистик, Античная религиозность, Смысл жизни с христианской точки зрения и другие. Сравнивая «Кружок ищущих христианского просвещения» и Соловьевское общество, Арсеньев о первом говорил, что это была духовная лаборатория, а о втором – шумная арена, где нужно было учиться выступать в защиту своих религиозных и философских убеждений, но оба Общества он посещал с «захватывающим интересом и внутренним возбуждением».

Названные кружки и общества отражали духовную атмосферу столицы и в целом России.  Вместе с братом Юрием Николай Сергеевич делал попытку организовать собственный религиозно-философский кружок. Встречи происходили с ближайшими товарищами и друзьями в двух домах: у Сидман-Эристовых и у Комаровских (семья профессора графа Леонида Алексеевича). Удалось собраться в течение зимы 1909-10 годов 9 раз. Первое заседание кружка состоялось у Комаровских в доме Григорьева в Калашном переулке, около Арбата. С первым докладом выступил Николай Арсеньев на тему: «Античный мир и раннее христианство». Кроме Николая Сергеевича и его брата Юрия, в кружок входили Н.С. Трубецкой, будущий ученый филолог и профессор Венского университета, Михаил и Федор Петровские, а также, как выразился Арсеньев, «несколько барышень», всего 12-15 человек. С окончанием университета Николай Сергеевич уезжает за границу, и собрания больше не возобновлялись.

С особой сердечностью Арсеньев, вспоминая о своих студенческих годах, говорил об особой черте тогдашнего университета – это личное, тесное общение с профессорами, которые наиболее усердных своих студентов, увлекавшихся научными интересами и жившими научной жизнью, называли по имени и отчеству. Профессор по своему выбору приглашал тех студентов, которые казались ему особенно развитыми и заинтересованными, приходить на чашку чая в более тесном кругу не на один раз, а навсегда, и темами разговоров были не только научные вопросы, но и вопросы общей культурной жизни. Эта духовная связь между учителями и учениками  создавала «сознание солидарности научной и человеческой».

Эту академическую традицию выпускники Московского университета продолжали, оказавшись на чужбине, сохраняли верность ей, создав «целый ряд высших учебных заведений для русских эмигрантов, продолжив дело национального образования, подготовив замечательную плеяду молодых ученых»[74], для которых Московский университет был также определенным нравственным ориентиром.

 

Преподавательская и научная деятельность

 

После окончания университета в 1910 году Арсеньев  получил диплом первой степени и был приглашен на кафедру романских языков и литературы в Казанском университете. В том же году он выехал в Германию, где слушал лекции в Мюнхенском, Фрейбургском (Фрейбург-ин-Брейслау) и Берлинском университетах. После сдачи магистерских экзаменов в 1912 г. в Московском университете Николай Арсеньев остается при кафедре западноевропейской литературы. В этом же году он опубликовал свою работу «Плач по умирающем Боге…»[75], которая вышла отдельной брошюрой и была опубликована также  в журнале «Этнографическое обозрение». Это было развитие темы его выступления в Обществе Любителей духовного просвещения «В исканиях Абсолютного Бога (из религиозной жизни античного мира)», которое было опубликовано в сборнике «Чтения Общества Любителей духовного просвещения» в 1910 году и вышло отдельной брошюрой.

 Годом позже  была напечатана его большая статья «Платонизм любви и красоты в литературе эпохи Возрождения»[76]. Эпоха Возрождения стала предметом его углубленного изучения, как он потом вспоминал, благодаря его университетскому преподавателю Розанову, который вел семинар по Возрождению, и Романову, читавшему лекции по истории итальянского искусства. Особенно увлек Арсеньева Платонизм эпохи Возрождения и проблема религиозной реабилитации, религиозного преображения Красоты. Хотя это была вторая печатная работа Арсеньева, он называет ее первой «обширной». Позже проблема религиозного преображения Красоты станет для Арсеньева центральной, и, работая над ней до преклонных лет, он разовьет ее в книге «Преображение мира и жизни» (1959). «Уже тогда, следуя ряду христианских мыслителей и мистиков, и миросозерцанию церковных песнопений, и учению Отцов Церкви (мое первое робкое знакомство с которыми относится как раз к этому времени), я стал воспринимать Воплощение, Самоотдание и Воскресение Сына Божия, как основу и закваску реабилитации твари, возведение ее в высшее достоинство и залог ее преображения»[77].

Р. Плетнев писал: «В жизни ума и сердца профессора Арсеньева доминантой, зовом из беспредельности является искание и обретение Духовной Красоты мира и Надмирного. В триаде - Добро, Истина и Красота, Арсеньева влечёт к себе Красота, Духовно-Прекрасное и через него он жаждет приблизиться к Сверх-Разуму и Сверх-Добру Божественной основы вселенной»[78].

В 1914 году Арсеньев стал приват-доцентом кафедры западно-европейской литературы Московского университета и преподавал историю религий и западно-европейскую литературу. В этом году у Арсеньева выходит работа «Пессимизм Джакомо Леопарди (1798-1837)»[79].

Его преподавательскую и научную деятельность прерывает первая мировая война.

Во время войны с сентября 1914 по сентябрь 1916 годы из-за плохого зрения Николай Арсеньев был направлен в Красный крест, где работал помощником уполномоченного дворянского санитарного поезда, а затем уполномоченным головного отряда Пуришкевича, уполномоченным Рязанского передового отряда, уполномоченным Земского союза Южного фронта. В марте 1916 года награжден Георгиевской медалью 4 степени и Черногорской медалью за ревность. 

С сентября 1916 года курсом «Мистическая поэзия средних веков» Николай Сергеевич возобновил педагогическую деятельность, начал чтение лекций в Московском университете, на Московских Высших женских курсах, в Московском Народном университете имени Шанявского, университетах в Саратове, Ярославле, Нижнем Новгороде по культуре и литературе Средних Веков и эпохи Возрождения, а также по истории религий (античный мир и раннее христианство). «Я особенно стал заниматься проблемами мистики с 1916 года, - писал Арсеньев, - но более по существу, более независимо от литературного их отражения, в 1918-1919 годах, когда я написал книгу «Жажда подлинного бытия» (пессимизм и мистика), вышедшую в 1922 году в Берлине (в издательстве Ефрона)»[80].

В 1917 году в Санкт-Петербурге он опубликовал работу «Мистицизм и лирика: Из области мистической поэзии средневековья». Мистический опыт и мистические переживания интересовали молодого ученого не только с точки зрения сравнительной истории религий и с точки зрения психологии, но он придавал им гораздо большее значение. Мистика для него касалась прежде всего вопроса: есть ли «основоположная Божественная Действительность» и утвердительного ответа, что она, мистика, свидетельствует о непосредственной встрече с Нею. Подлинная мистика для него не в эмоциях, не в психологических потрясениях, а в том, что после встречи с Божественной реальностью у людей начиналась новая жизнь. Это был, по его словам, Прорыв, освещающий глубины мировой жизни, «Проблеск Высшей Действительности».

В годы революции он примыкал к октябристам, Евгений Александров писал об Арсеньеве: «Он примыкал к правому крылу партии октябристов, известных как «Союз 17 октября», в честь манифеста 17 октября 1905 года. Союз стоял за конституционную монархию с 2-палатным представительством и за сохранение единства и нераздельности Российской империи»[81]. С энтузиазмом молодой ученый встретил Февральскую революцию, поддерживал Временное правительство. Отношение к Октябрьской революции можно сравнить с тем, какое выразил В.В. Розанов, которого Арсеньев неоднократно цитировал: «Бог плюнул, свечку задул».[82] Свои политические взгляды Арсеньев выразил в брошюрах: «О нашем Временном правительстве, о свободе и порядке и защите родины», М., 1917 и др. Его политическая публицистика отличается явным отсутствием симпатии к большевикам.

 Арсеньев с 1917 по 1918 годы был в Белой армии на Дону. С.Л. Франк, вспоминая о Петре Бернгардовиче Струве, писал: «Позднее я узнал, что в конце 1917 года он (Струве) был в Ростове, участвуя в Совете добровольческой армии, и после оставления армией Ростова вернулся  (вместе с кн. Г.Н. Трубецким и Н. С. Арсеньевым на лошадях в Москву), (февраль, 1918 год) [83].

В 1918 году Арсеньев избран профессором кафедры романо-германской филологии вновь созданного Саратовского университета, где работал деканом историко-философского факультета С.Л. Франк, которого Арсеньев называл «особенно близким философом».

11 сентября 1919 года в Москве Арсеньев женится на Марии Симоновне Шилкарской, которая была профессором Московского университета, преподавала на Высших женских курсах и в университете имени Шанявского. Через два года, находясь у своих родственников, она умерла 3 августа 1921 года в имении Иодзяны Паневежского уезда в Литве, где погребена на Старом кладбище. Детей у них не было. Николай Сергеевич до конца своих дней сохранял верность Марии Симоновне.

В Саратовском университете Арсеньев создает кафедру сравнительной истории религий. Сочувствие Белому движению и верность православному мировоззрению приводят к тому, что Арсеньева два раза новая советская власть подвергает аресту и тюремному заключению, а затем в 1920 году закрывает кафедру сравнительной истории религии.

Любимым занятием Арсеньева в Саратове была работа в библиотеке, собранной Иоахимом Хрептовичем, магнатом Великого княжества Литовского, владевшего огромным имением в Шорсах под Новогрудком. Его библиотека с древними манускриптами на разных языках мира, с книгами различных европейских издательств насчитывала, по разным данным, от 10 до 40 тысяч рукописей, старинных и редких книг. Это было  собрание европейских старопечатных изданий кардинала Иосифа Империали, собрание польского богослова, основателя Варшавской публичной библиотеки епископа Иосифа Залусского, собрание галицких католических орденов, библиотека графа Михаила Раецкого, коллекция старинных карт. Античные произведения, богословская и научная литература, исторические хроники, светские издания из Венеции, Варшавы, Базеля, Лейпцига, Кракова, Львова, Гродно, Полоцка, Слуцка. В библиотеке в Щорсах работали Адам Мицкевич, Ян Чечот, Владислав Сырокомля, И. Лелевель, И. Данилович, М. Почобут-Адляницкий, баснописец Глинский и поэт Вольский.
Согласно завещанию Хрептовича, библиотека была передана на временное хранение в Киев до создания университета на родине Хрептовича. Когда началась первая мировая война, библиотека из Киева была эвакуирована в Саратов, где осело часть книг, а затем снова возвратилась в Киев, где находится и сейчас в ведении Киевского государственного университета и Академии наук Украины. Последним владельцем бесценного собрания был Михаил Хрептович-Бутенев, о котором Арсеньев писал: «Человек необычайной праведности».

Вместе с Григорием Николаевичем Трубецким Арсеньев не раз проводил лето в имении Щорсы. Сестра Г.Н. Трубецкого Мария Николаевна была замужем за М. Хрептовичем-Бутеневым. О поездках Г. Трубецкого в Щорсы можно прочитать в его письмах к М. Здзеховскому[84]. В своем имении Щорсы подканцлер Великого княжества Литовского Иохим Литавор Хрептович в 1770-1776 годах построил по проекту итальянских зодчих ДЖ. Сакко и К. Спампани каменный дворец, который стал центром целого усадебно-паркового ансамбля. Вокруг дворцового комплекса раскинулся парк площадью около 40 гектаров с системой искусственных озер.

Опасаясь очередного ареста, Арсеньев едет в Щорсы, которые в 1920 году отошли к Польше, к своему замечательному приятелю Аполлинарию Константиновичу Хрептовичу-Бутеневу (1879-1947). Он был женат с 1910 года на Марии Николаевне Трубецкой. А Григорий Николаевич Трубецкой был женат на сестре Аполлинария Бутенева, Марии Хрептович-Бутеневой. Тесть Г. Н. Трубецкого Константин Аполлинариевич Хрептович-Бутенев, чей род ведет начало от Романа Бутенева, пожалованного Василием Шуйским поместьем в Белевском уезде; из этого рода происходят Петр Семенович Бутенев (1751 - 1817), служивший в Преображенском полку, потом по выборам в Тульской и Калужской губерниях, и его сын Аполлинарий Петрович, женатый вторым браком на графине Марии Иринеевне Хрептович; именоваться графом Хрептович-Бутеневым было дозволено сыновьям от этого брака Михаилу в 1893 г., Константину - в 1899 г.

 

Гостеприимство Бутеневых в Щорсах привлекало Арсеньева, и он неоднократно приезжал к ним позже, уже будучи преподавателем Варшавского университета. Ознакомившись с библиотекой и погостив в Щорсах, Арсеньев понимает, что, во-первых,  нужно искать работу, во-вторых, в Кенигсберге находился А.И. Гучков (1982-1936), политические взгляды которого были близки Арсеньеву. Гучков в первую мировую войну был уполномоченным Красного креста, где работал и Арсеньев.

 Гучков направился в Кенигсберг летом 1920 года с целью сформировать в Восточной Пруссии русские воинские части для борьбы с большевистским режимом. В Кранце (Зеленоградск Калининградской области) проживала обширная русская диаспора. Однако эта цель не была достигнута. Неизвестно, удалось ли Арсеньеву встретиться с Гучковым, потому что тот  из   Кенигсберга уехал в Англию для встречи с Черчиллем, на которого Гучков возглавлял надежды по противостоянию большевизму, как угрозе всему миру.

Арсеньев  выехал в Берлин. В воспоминаниях И. Гессена русский Берлин в те годы предстает  в искусственности «файф-о-клоков» в бивуачной обстановке гостиницы, с чайником на спиртовке, в полупризрачном существовании кадетской партии. Из письма Иосифа Владимировича Гессена членам комитета: «Нужда среди эмигрантов, особенно в ученой и литературной среде, принимает все большие размеры. Уровень лишений и страданий этих групп эмиграции невозможно преувеличить. Многие явно долгими годами недоедают. Питание очень большой части этих групп явно недостаточно и прямо грозит их физическому существованию».[85][86]  И Арсеньев принимает решение ехать в Кенигсберг.                                  

 

 

Альбертина

 

То, что местом  жительства за границей Арсеньев выбирает Германию, вполне объяснимо. Как вспоминает Николай Сергеевич в своей работе «О красоте мира», Германия была ему хорошо знакома с детства:

"Я с детских лет, через свою няню (родом из Тюрингии), и через то, что мы в детстве (в связи с дипломатической службой отца) много жили в Германии, и оттого что я с ранних лет зачитывался стихами Гейне, Шиллера, Гёте и Уланда (балладник Шиллера отчасти в переводе Жуковского) - был увлечен поэтическим миром древне-германской сказки и средневековых легенд: горными великанами и гномами, лесными страшилищами, феями гор и миром рыцарских приключений. И всё это имело место в этих и подобных горах и замках. А на Броккене, на вершину которого мы втроем (отец, брат Юрий 10-ти лет и я) поднялись не без некоторого напряжения, ведь пляшут ведьмы в Вальпургиеву ночь, и всё это было связано со сценами конца первой части Гётевского «Фауста», например:

Und die langen Bergesnasen

Wie sie schnarchen, wie sie blasen!

И были тут под Броккеном как раз две большие скалы «Der Schnarcher» («Храпун») и «Der Blaser» («Свистун»), как об этом услужливо сообщил нам печатный путеводитель, - помню, я пошел лазить на этого Schnarcher'a («Храпуна»). Внутри его была большая расщелина сверху донизу, что, вероятно, и вызывало это странное, похожее на храп, свистение".[87]

Итак, Арсеньев хорошо знал Германию, в совершенстве владел немецким языком, обладал великолепными  знаниями  ее культуры, поэтому выбор страны эмиграции был для него не случайным. Почему он выбрал именно Кенигсберг? Возможно, в числе других причин Арсеньева привлекала знаменитая Валленродтовская бибилиотека, где больше всего было книг по богословию и философии.

В Кенигсберге был университет Альбертина с почти 400-летней историей. 32-летний ученый начал работать здесь с ноября 1920 года. Философский факультет, куда его приняли на преподавательскую работу, находился на Параденплятц (Университетская, 2) в задании, построенном по проекту Августа Штюлера, ученика знаменитого Карла Шинкеля. Это было примечательное архитектурное сооружение.

В 1843 году король Фридрих Вильгельм IV издал указ о перестройке Параденплятц и строительстве нового здания университета на его северной стороне. Старого здания университета на острове было уже недостаточно, профессора часто читали свои лекции у себя дома.  В августе 1844 года в день празднования 300-летнего юбилея со дня основания университета был заложен первый камень. К этому времени у Августа Штюлера был готов проект здания. Он был опубликован в специальном журнале по архитектуре и строительству, после чего последовали замечания короля и мастеров по строительству.

 Штюлер начал работать над новым вариантом. Но недостаток денег и антипатия короля из-за либеральной настроенности преподавателей университета вызвали длительную паузу в строительных работах. Лишь памятник Фридриху Вильгельму III был установлен на площади в 1851 году.  И только в 1856 году у ректора университета Симона появилась благоприятная возможность повлиять на короля. За прошедшие 12 лет, получив уточненные данные о площади земли под здание университета,  архитектор короля  переработал свой проект.

 Новое здание университета было рассчитано на 500 студентов, достаточное количество для того времени. 

По первоначальному замыслу аркада была отделена от корпуса и обрамляла всю площадь,  теперь же в виде крытой галереи длиной в 75 метров и шириной в 2 метра  она шла  по всему фасаду здания и примыкала к нему.

По новому проекту здание стало короче в соответствии с выделенным участком земли, и, следовательно, помещения музыкального зала, зала для культурно-исторических лекций,  помещение для университетской коллекции предметов античности пришлось уменьшить, так же как  уменьшил Штюлер и число мест в актовом зале (вначале было запланировано 600).

Архитектурные формы за эти годы получили у Штюлера стилистическое развитие, обогатились, усилилось ренессансное звучание. Город получил здание в стиле позднеитальянского ренессанса, трехчастное строение с великолепным ризолитом,  в центре завершенном полукруглым фронтоном с изображением прусского орла. По краям почти плоской крыши шла баллюстрада, по которой рассредоточены пирамидальные башенки.  На угловых плоских башенках  восемь статуй, символизирующих различные науки. Законодательство, государствоведение, история и история искусств выполнены Вольфом, физика и математика - Меллером, астрономия - Виттигом, география - Афингером. Все пластические украшения из светлой терракоты с содержанием фарфора были установлены через семь лет после торжественного открытия здания 20 июля 1862 года. Три арки портала рифмуются с тройными  высокими окнами Аулы (актового зала), над которыми в полукружиях фигурные парные пилястры. Карниз по всей массе здания, как повторение оконных групп,  украшен был бюстами в медальонах кенигсбергских знаменитых ученых.  Над центральным окном Аулы был изображен основатель университета герцог Альбрехт на коне. Рядом с ним  четыре статуи, символизирующие четыре факультета. В нишах с обеих сторон окон Аулы стояли, как писал Штюлер, «сооснователи университета», Лютер и Меланхтон. Высоко над ними - бюсты Симона Даха и Георга Сабинуса.

Рельефные терракотовые украшения заимствовал Штюлер с рисунков княжеского двора в Висмаре (1554 год) Габриэля фон Акена и Валентино фон Лира.

Кирпич доставлялся из королевского кирпичного завода в  Диршау. Дорические колонны из песчаника для аркады привезли из Бремера.

Освещение было газовое. Его установка стоила 4 200 талеров. Фарфоровые горелки с цилиндрами из молочного стекла свисали с потолка в два ряда.

Помещение отапливалось  великолепными кафельными печами, дверки которых открывались лишь специальными ключами прислугой.

Внутренняя отделка помещения также отличалась богатством украшений. Три двери портала вели в просторное, пропорциональное помещение. Дорические колонны из коричневого вестфальского мрамора и терракотовые капители несли на себе крестообразные своды. Широкие пояса богато украшены орнаментом.

Поднявшись по шести ступенькам, студенты попадали в вестибюль, окруженный баллюстрадой из красного мрамора, откуда три лестницы вели в коридоры второго этажа. Свод опирался на колонны из серого мрамора. Стены украшали панели из дуба.

Актовый зал размером 13 на 19 метров – великолепное, богато декорированное помещение. Входная дверь украшена колоннами, ряд консолей, пилястры, панели в стиле ренессанса, решение сводов - входящие друг в друга две звезды. Здесь характерное для Штюлера цветовое решение в церковном стиле: позолоченные нервюры и звезды на светло-голубом поле сводов.

Стенная живопись на исторические темы кисти художников: Грефа, Хайдека, Пиотровского, Розенфельдера, Найде. Каждому факультету был посвящен какой-либо античный сюжет: теологии - Павел проповедует в Афинах,  юрисприденции - Солон заставляет афинян присягать его законам, медицине - Гиппократ у постели больного, философии - Сократ в тюрьме. В шести узких простенках были изображены науки и искусства: история, риторика, поэзия, музыка, математика, естествознание.

В зале заседаний студенческого сената - бюст Эммануила Канта по модели, сделанной при жизни философа Хагеманном, скульптора фон Шадов.

Университет,  как культурную достопримечательность Кенигсберга,  можно было осматривать ежедневно с 12 до 16 часов, но с разрешения секретаря.

После торжественного открытия учебного заведения Штюлер был удостоен почетного звания - доктора университета.

На глазах у Арсеньева происходило расширение здания университета.

Пристройку к основному зданию осуществлял архитектор Либенталь. В 1927 году работы были закончены.

«С ноября 1920 года, в течение 24-х лет (до ноября 1944 г.), - писал Арсеньев, - преподавал в университете на философском факультете, в качестве лектора русского языка и приват-доцента, а потом «доцента», потом «сверхштатного профессора» (Ausserplanmassiger Professor) по русской культуре и истории русской духовной жизни (Russische Geistesgeschichte), а также по истории религии (главным образом, по истории мистики) вообще»[88].

 В Кёнигсберге Н.С. Арсеньев читал также курсы лекций «Восточная и западноевропейская мистика» (Die orientalische und abendlandische Mystik), «Религиозные течения в русской литературе» (Die religiosen Stromungen in der russischen Literatur), «Дух русской церкви» (Der Geist der russischen Kirche).

«С кем бы он ни вел беседы,  - писал С.А. Зеньковский, -  Николай Сергеевич был всегда одинаково мил, радушен, прост и через короткое время после начала первого разговора, мне уже казалось, что я его долго, долго знал. В этом сказывался и личный шарм, аристократизм Николая Сергеевича, семья которого принадлежала к старинному русскому роду, который вел свое начало еще с первых столетий Московского государства. В его работе, в преподавании в университетах, в лекциях, и в его книгах, в участии на съездах с инославными - везде можно было заметить одну основную струю его мировоззрения: «духа своего не угашайте», только через деятельное христианство мир обретет правду и покой».

Он всегда был полон проектов, всегда находил новые темы и новые возможности приложения своих знаний и талантов. Несмотря на разнообразие тем и широкий кругозор его философского и историко-культурного творчества, они все пронизаны одной общей идеей: сохранение и развитие христианской европейской культуры, как в России, так и на Западе, деятельное христианство, полнота церковной жизни».[89]

 

 

О смысле эмиграции

 Русский дворянин разделил судьбу многих своих сосотечественников, которым выпало на долю после потрясений первой мировой и гражданской войны, оказаться в фашистской Германии. Свою жизнь в Кенигсберге Арсеньев позже назвал «на отлете». Анклавное положение Восточной Пруссии, соединенной с Германией лишь Данцингским коридором, после Версальского договора создавало впечатление жизни на окраине мира, но возможность преподавать в университете была очень важна, ведь вопрос трудоустройства для эмигрантов был серьезнейшей проблемой. Вспоминаются слова И.Шмелева: «Каждый из нас пережил свои «окаянные дни». Но я чувствовал, что святой огонь, которым горели души лучших людей и поколений, еще горит в опаленных и оскорбленных, лишенных Родины, что не «прометеев» это огонь, а чистый огонь России, огонь жертвы, любви и веры, - огонь от ее лампад»[90].

В Кенигсберге Н. С. Арсеньев поселился вначале на Кронпринценштрассе, 12, I. Сегодня это улица Марины Расковой в Октябрьском районе Калининграда. А в 20-е годы ХХ века это была практически окраина Кенигсберга. Указанный  адрес мы находим в письме от 11 ноября 1924 года к Марианну Здеховскому. В послании ощущаются его личные переживания и глубокая забота об оставшихся в советской России и находящихся в ссылке сестрах и матери:

«…Простите мне, что я не сразу ответил на Ваше последнее письмо: за эту осень я очень много пережил. Глава мне особенно близкой и дорогой семьи, в которой я как бы нашел в изгнании свой второй "home" (дом), (т. к. я разлучен с моей матерью и сестрами, которые в России "и при том в очень бедственном положении!" - княг. М. Н. Гагарина (сестра С. Н., Е. Н. и Г. Н. Трубецких) скончалась в августе во Франции, у брата Григ. Николаевича. Я приехал туда в самый день ее кончины. Это была просто святая, и я бесконечно многим обязан ей и всей ее семье. Особенно жалко мне сына ее, мальчика 20 лет, Сережу Гагарина, которому я теперь эти 2 года немного помогал в его занятиях и которого я полюбил как младшего брата своего. Его мать мне до известной степени поручила заботу о нем, об его занятиях и его развитии. После кончины его матери я всю осень провел с ним (во Франции, а затем в Бадене): сейчас он поступил в Сорбонну, а мне пришлось вернуться в Кенигсберг. Позвольте мне обратиться к Вам со следующим вопросом, глубокоуважаемый Мариан Эдмундович: как Вы думаете, были ли бы шансы напечатать по-польски мою книжку: "Оstkirche und Mystik"? Меня это оттого особенно интересует, что если бы была такая возможность и нашелся бы издатель, то я смог бы получить за это некоторый гонорар (я условился относит[ельно] этого со своим немецким издателем); а я ищу теперь всякую возможность что-ниб[удь] заработать своим литературным трудом для посылки моей матери и моим сестрам в Россию, ибо они в очень, очень тяжелом материальном положении (нет топлива на зиму!). Простите, глубокоуважаемый Мариан Эдмундович, за длинное письмо.
С глубоким уважением искренно преданный Вам Николай Арсеньев (Сергеевич)».[91]

Нужную сумму для выкупа у Советского Союза сестер и матери Николаю Сергеевичу удалось собрать к 1932 году, благодаря гонорарам в журналах и за отдельные издания, совмещению преподавательской работы в Кенигсбергском университете с преподаванием в Риге, Варшаве и других университетах  Европы. Семья воссоединилась, поселившись по другому адресу: на Regentenstrasse, 13, сейчас ул. Чапаева, 3. Здесь Наталья с сыном Сергеем, Николай и Юрий Арсеньевы прожили до 1944 года. Вместе с детьми в Кенигсберге жила до последних своих дней Екатерина Васильевна. Она умерла и похоронена в Кенигсберге 13 августа 1938 года. Р.Плетнев так писал о Екатерине Васильевне: «Её очень умилял, например, псалом 118, где речь идет о людях, «всем сердцем ищущих Его» и находящих Божью милость. Мать Н.С. любила читать «Добротолюбие» и тексты Св. Отцов Церкви, и произведения литературного характера. Тут были и Исаак Сирин, и Макарий Египетский, и «Фиоретти» Св. Франциска Ассизского, и автобиография германского мистика Сузо (Heinrich. Suso /Seuse/) приблизительно 1295-1366 годов. Это один из наиболее привлекательных мистиков Рейнской области. Вероятно, здесь мать Н.С. читала так называемую «Жизнь слуги» - о развитии религиозного миропонимания. Мать Н.С. очень часто предавалась горячей молитве, прежде всего о других, о несчастных и нуждающихся. Но ее глубоко интересовала история и литература, будь это Амедэ Тьерри или «Фауст» Гете, «Buch der Lieder» («Книга песен») Гейне, Расин и Мольер. Все это читалось обычно в подлинниках»[92].

Арсеньев тяжело пережил смерть матери и постоянно возвращался к ее образу в своих воспоминаниях:

«Моя мать стремилась к духовному благу, к духовному росту своих детей не меньше, чем к их физическому здоровью и преуспеянию. Она не мирволила к их слабостям, а, напротив, со всей силой указывала детям на их недостатки, часто в добродушно-юмористической форме (у нее было много светлого, жизнерадостного юмора), но она негодовала на всякое их отклонение от любви и жалости к людям, на всякий их проступок против милосердия, на всякое проявление ими неуважения к личности ближнего. Она учила их своим примером, как нужно давать там, где есть нужда, часто не считаясь с тем, трудно ли это или не трудно. Позднее, в тяжелые годы жизни под советским игом, в самую голодную пору, она почти всю свою еду отдавала ближним: подсовывала  свою часть скудного пайка моему голодавшему отцу, у которого от голода открылись язвы на ногах, отдавала свою часть хлеба голодному сироте-племяннику. Но ее милосердие не ограничивалось домашним кругом: она отнимала у себя самое нужное, чтобы помочь людям, где было возможно, в то время (под властью большевиков), когда каждый кусок еды был драгоценностью. Но этим духом она жила и раньше. Это – незабвенные уроки, это – наивысшее воспитание, которое можно преподать: дети видели пред собою молчаливую самозабвенную любовь, героизм любви, во всей простоте и смирении, как нечто само собой разумеющееся, проявляющееся ежедневно.

То же было и в области религиозной: она была укоренена в этом, это не было учение словами; просто мы, дети, видели религиозную действительность, реальность Божию, силу Христову, проявляющуюся наглядно в жизни самого близкого нам человека. Это уже не уроки, а смиренное и подлинное свидетельство жизни - самое убедительное: действительная жизнь во Христе, постоянная направленность сердца к Господу Иисусу, но без всякой экзальтации, жизненно и просто»[93].

Мать ученого, Екатерина Васильевна, провела вместе с детьми последних пять лет ее жизни в Кенигсберге, где и была похоронена (место захоронения неизвестно).  Она очень интересовалась политикой, всё ждала, а вдруг появится возможность возвращения на Родину и спрашивала: "Скоро ли? Скоро ли?" По словам Арсеньева, ее кончина была поистине высоко христианской: «Уверенностью, что не может и не должно быть окончательной разлуки, радостным чувством неугасимой любви и незабываемым, просветляющим душу примером для близких и дальних веет от ее смерти и от ее жизни…»

Арсеньев принял германское гражданство. Вопрос о том, должна ли эмиграция принимать гражданство тех стран, где она живёт, был тогда предметом  дискуссии. П.Б. Струве, например, считал, что должна. Но многие русские эмигранты в первом поколении оказались почти неспособными к ассимиляции. Более того, по мнению Б.Н. Александровского, то, что они находились на низшей ступени общественной лестницы, заставляло их резко отрицательно относиться к стране, в которой они жили.[94]  И хотя по своему складу характера Арсеньеву не была свойственна нетерпимость, все же  ностальгия по Родине была очень сильна. Арсеньев вспоминал: «На чужбине, когда я жил один, в северно-германском университетском городе, почти на городской окраине, помню рано-рано утром, иногда на рассвете, слышал я смутно сквозь сон песни молодежи, уходящей в поля за город по дорожке, вившейся вдоль опушки городского лесочка. Но то, что я видел и ощущал в полусне, вместе с лившимися через широко открытое окно потоками света и утренней свежести, было куда лучше всех пригородных полей и лесочков - это было вроде сияющей сказки, но действительно пережитой мною в моей юности». Снова и снова вспоминались и приходили сны об имении Красном. Эти переживания находили выражение в поэтической форме:

Я спал в своей постели.

Мне ж казалось,

Что я лежу на трепетном лугу,

И желтые и синие цветы

Вокруг меня без счета волновались.

Я чувствовал медвяное дыханье,

Тот легкий пар, что от лугов восходит,

Нагретых ранним солнцем на заре.

Я чувствовал, как теплый ветерок

Мне прядь волос трепал на лбу, а сам он

Был растворен, согрет лучами утра.

И был покой. И тишина лугов

Безбрежная охватывала душу,

Охватывала тело. Я молчал

И радовался этим синим волнам,

Весь упоен дыханьем медвяным.

И грело солнце, и струи дрожали,

И расходились синими волнами

Круги цветов, дрожащих на заре.

(1926).

Вдали от Родины для каждого эмигранта существовали свои духовно-нравственные ориентиры, свои представления о миссии русской эмиграции: у Федотова – ориентация на реставрацию старины, у Булгакова – индивидуализация личного религиозного пути, но все-таки были общие цели. Обобщенно их можно представить как «не для себя», «для национального дела России», и сформулированное Н.С. Арсеньевым «сохранение традиций культуры России»: «Какой смысл в существовании русской эмиграции? Смысл ее в служении тому, что «не проходит», что живет в величайших духовных сокровищницах русского народа… Эмиграция? Это ведь одна сотая русского народа, но она свободна, и во имя русского народа может и должна продолжать его духовную традицию, то есть помогать ее сохранению и продолжению».[95]

Ностальгические чувства требовали встреч с единомышленниками. «Жизнь на отлете» не могла устраивать Арсеньева, и он старается принимать участие в жизни центров русской эмиграции в Париже, в Праге, в Берлине и в Лондоне. «Почти что в каждой столице Европы, - писал С.А. Зеньковский, - у него были многочисленные родственники и старинные добрые знакомые: так, например, в Лондоне жила его тетка леди Эджертон, в Париже его брат Юрий, в Праге дядя князь "Петрик" (Петр Дмитриевич) Долгоруков.

Париж особенно привлекал Н.С.: там был Русский Богословский Институт, центр РХСД, председателем которого был мой дядя, профессор В.В., позже отец Василий Зеньковский, большое число русских профессоров и мыслителей, русские газеты и издательства. Русская жизнь и  русская мысль били тогда в Париже ключом».[96]

 

 

 

 

 

 

 

 

Париж

 

Арсеньев писал: "Так как первые 12-13 лет я был в Кёнигсберге один, то на все вакации - летние и весенние (а иногда и рождественские) - я ездил к друзьям и родным: сначала в Баден-Баден (с 1921 до 1924-1925), затем в Париж (с 1924 до 1933 г.)"[97]

Здесь в  1928 году была издана его работа “Литургия и таинство Евхаристии”.

Н.С. Арсеньев называет тех, с кем он встречался в Париже: княгиню М.Н. Гагарину,  знатока музыки С.М. Осоргина, князя Г.Н. Трубецкого, «одухотворенного борца» П.И. Новгородцева, историка Вернадского, Максимовича, Пушкарева, историка русского языка академика Кульмана, проф. Ляцкого, философа проф. Лапшина, специалиста по Достоевскому проф. Бема, знаменитого исследователя древнерусского и  византийского церковного искусства проф. Кондакова, молодого историка доцента Мстислава Шахматова.

Арсеньев писал о русском Париже: «Здесь больше разнообразия, противоречий, кипения и столкновений, крайностей, модных увлечений и соблазнов, но велики при всем том и будящие импульсы (курсив А.) философской мысли и общения между поколениями. Больше и встреч с иностранными (особенно французскими и английскими) культурными кругами – богословскими, литературными».[98]

По мнению мыслителя в Париже многое было сделано в области изучения русской духовной культуры, и это многое связано с именем Н.А. Бердяева: «Семена, разбросанные бурным и своевольным, но горячо ищущим истинной свободы, философским талантом Бердяева, очень многочисленны и им суждено еще сыграть значительную роль в истории русской мысли и в побуждении русской молодежи к борьбе против сил, убивающих дух».[99]

 

В 1925 году был создан Свято-Сергиевский православный богословский институт в Париже. Благодаря неустанному труду и упорству М.М. Осоргина и финансовой поддержке Джона Р. Мотта, в 1924 году было приобретено Сергиевское подворье. «Идея создания богословского учебного заведения буквально витала в воздухе с начала 1920-х гг., когда после поражения Белого движения стало ясно, что придется приспосабливаться  к долгой жизни в эмиграции. В этих условиях именно церковь стала тем объединяющим началом, которое позволяло сохранить русскую культурную традицию в изгнании. [100]

 “Почва оказалась самой твердой и надежной в сравнении со всеми другими, на которые опиралась эмиграция, - замечал по поводу создания института Карташев, - Растаяли остатки военных фронтов, обломки правительств. Скромно существуют фрагменты старых и новых политических партий. Эмиграция практически сцепляется множеством профессиональных корпоративных организаций. Но самой широкой общенациональной формой объединения оказалась вопреки предвидениям  и ожиданиям самих русских, - Православная Церковь. Приходы стали на деле самой устойчивой, удобной, широкой и бесспорной организацией пестрых по составу и настроениям русских колоний”[101]. Приходы стали возникать повсеместно, где намечалось значительное сосредоточение русских изгнанников[102]. Но не хватало духовенства, в эмиграции остро встала проблема духовного образования.

В Берлине, где Н.А. Бердяевым была создана Религиозно-философская академия, также строились планы широкого ведения преподавания религиозных курсов. Его главными сторонниками выступали Н.С. Арсеньев, С.Л. Франк, Л.П. Карсавин и Б.П. Вышеславцев.

В своих воспоминаниях митр. Евлогий так представил свое окончательное решение: «Мысль о создании Богословского Института созрела у меня не сразу. Сначала я не знал, открыть ли пасторскую школу, или высшую богословскую. К окончательному решению я пришел на Конференции Русского Студенческого Христианского Движения. Я стоял близко к этой организации, объединявшей вокруг себя группу наших профессоров. В эту группу вошли: А.В. Карташев, В.В. Зеньковский, С.С. Безобразов. Я устроил совещание  с ними и в результате наших переговоров, решил открыть высшую богословскую школу, которая должна была отвечать двум заданиям: 1) продолжать традиции наших академий - нашей богословской науки и мысли; 2) подготовлять кадры богословски образованных людей и пастырей»[103].

Комитет по реконструкции Сергиева подворья и созданию Высшей богословской школы возглавил  митр. Евлогий при участии прот. Н. Сахарова, прот. Г. Спасского, прот. С. Булгакова, кн. Г.Н. Трубецкого, кн. Б.А. Васильчикова, М.М. Осоргина, В.В. Зеньковского, С.С. Безобразова, Л.Н. Липеровского, И.В. Никанорова, А.В. Карташева. Следует также отметить, что в воспоминаниях Арсеньева, первым, кто дал значительную сумму на покупку Сергиевского подворья, был граф Константин Апполлинарович Хрептович-Бутенев, тесть Г.Н. Трубецкого, который очень много помогал духовному просвещению в эмиграции материально.

30 апреля состоялось открытие занятий будущих учащихся Православного богословского института. Честь прочесть инаугуральную лекцию была предоставлена А.В. Карташеву, который в течение часа дал обзор начала христианской церкви, “но со специальным экскурсом для нас - русских, по вопросу легендарных преданий о проповеди ап. Андрея в Скифии”[104]. Тем самым Карташев как бы возвращался к истокам, поскольку именно данной теме была посвящена его первая научная публикация в бытность доцентом Петербургской духовной академии[105].   Институт оказал огромное влияние на духовное становление Русского Зарубежья. Преподавателями и студентами института были многие видные иерархи Русского Зарубежья, ведущие духовные писатели и богословы. Он существует и по  настоящее время, где учатся студенты из Франции, России, Румынии, Греции, Белоруссии и других стран мира.

Во Франции Арсеньев часто бывал в доме князя Григория Николаевича Трубецкого в Кламаре, под Парижем. «Огромная доброта, - вспоминал Николай Сергеевич, - живое пылание духа и чувство культурно-общественной ответственности кн. Григория Николаевича питали духовную энергию многих и сыграли большую роль в жизни Парижской русской эмиграции… Русские философы, богословы и общественно культурные деятели собирались здесь не раз по вечерам за чашкой чая. И живший в Кламаре сравнительно неподалеку Бердяев, и о. Сергий Булгаков, и Карташев, и молодой, тогда еще не священник, доцент богословия Г. Флоровский, и Вышеславцев, и Бунаков-Фундаминский, и друг русских мыслителей, руководитель ИМКА ПРЕСС, очаровательный американец д-р А. Аnderson, и профессор В.В. Зеньковский (тогда еще не протоиерей), и русские ученые из других мест зарубежья, появлявшиеся иногда в Париже – П.Б. Струве, С.Л. Франк, И.А. Ильин, всеми любимый Николай С. Трубецкой, знаток древней иконописи В.П. Рябушинский».[106] И всегда шли разговоры о России, проявлялось горячее желание служить Родине, мечталось о восстановлении свободной России.

И еще один духовный центр в Париже, который был очень важен для Арсеньева, - это переполненные лекционные залы русского эмигрантского юношеского (студенческого) центра на rue Montparnasse, куда ходила не только молодежь, но пожилые люди. Лекции проводились на средства американской ИМКИ. Здесь было, как замечал Арсеньев, много споров и внутренней объединенности, ряд преувеличений и довольно сильное расхождение во мнениях. Как заметил об Арсеньеве Хализев, христианско-традиционалистские воззрения мыслителя и ученого отчуждали его от тех интеллектуальных веяний, которые доминировали в первые десятилетия XX века. Его не привлекали ни экзистенциалистские, ни утопические соблазны века. Идея радикального обновления религиозного сознания и историософско-космологические фантазии были ему чужды.[107] В то же время при обсуждении вопросов о возрождении и обновлении российского общества в высшей мере полезны труды Николая Арсеньева, поражающие эрудицией и вдумчивым, беспристрастным, спокойным анализом русской духовной культуры, так как  «в сущности, он был мыслителем одной темы – духовной культуры России и русского православия.[108]

И еще 4 года жизни Арсеньева связаны с Парижем: с 1944 по 1948 годы. Арсеньевы смогли уехать из Кенигсберга в ноябре 1944 года, благодаря хлопотам и помощи тетушки леди Эджертон (Лобановой-Ростовской). Николай Сергеевич в Париже  перенес операцию на глазах, а затем преподавал два года в Сорбонне.

 

 

 

Берлин

В 1923 году в Берлине открылся Русский научно-исследовательский институт, где в каникулярное время Арсеньев читал лекции о религиях античности и раннем христианстве.

В 1922 году в Берлине Арсеньев опубликовал две работы: «Античный мир и раннее христианство» и «Жажда подлинного бытия», посвященные истории мистических движений в язычестве, христианстве. В своей книге «Жажда подлинного бытия» он показал путь духовных поисков в дохристианском мире.

 

Среди современников Н.С. Арсеньева в русском зарубежье, которые давали ту или оценку его работ[109], превалируют доброжелательные отзывы, за исключением П.Л. Карсавина, критиковавшего книгу Н.С. Арсеньева «Жажда подлинного бытия»: «…нельзя признать достаточным то различие, которое он устанавливает, например, между мистикой поздней античности, с одной стороны, и христианской мистикой, с другой. Это различие не сводится к противоположению абстрактной идеи Бога у Платона и конкретного Бога и человека в христианстве. Следовало бы указать и на то, что, помимо Платоновской идеи Блага есть еще Бог "Тимея" и Бог Аристотеля, а концепция новоплатоников ближе к христианской, чем представляется автору. С другой же стороны, мало указать на конкретность личности Христа - это указывается уже давно. Необходимо выяснить ф и л о с о ф с к и й смысл веры в личного Бога, в Его индивидуально-человеческое бытие и смысл идеи искупления мира страданием одного. Только такое рассмотрение текстов, не мнимо-объективное, а сознательно-заинтересованное, "cum ira et studio" способно установить "типы мистического разрешения проблемы жизни" - один исторический обзор не гарантирует полноты классификации и не дает еще настоящего проникновения в проблемы. И только оно может привести к открытию их "внутренней психологической последовательности", к "известному обобщению" или "синтезу". Без самостоятельных исканий тексты немы, и внешне-систематическое их изложение говорить их не заставляет»[110]. И все же, отмечает Карсавин,  рецензируемая книга - сборник прекрасных текстов, изложенных компетентным автором. Трагедия всечеловеческого сиротства встает со страниц произведений, написанных Арсеньевым. Он видит выход в духовном дерзновении. Его религиозность – это религиозность смиренной, иногда кающейся, умиренной и смирившейся просветленности.

 

В 1923 году Арсеньев написал труд о явлении образа нищего Христа бедным в легендах - «Образ страждущего Христа в религиозных переживаниях Средних веков». Рассуждая о стремлении грешника к покаянию и значении милосердной жалости в сердце, Николай Сергеевич утверждает особое значение для русской духовности образа страждущего и милующего Христа.

Философия культуры Арсеньева – христоцентрична. Арсеньев видел происхождение христианства в Древней Греции, где пессимистическое представление язычников о смертности человека и мистическая интуиция жизни Бога сменилась благой вестью о вечном воскресении.  Его духовный взор был постоянно устремлен на Христа как на центр духовной жизни и главный источник вдохновения. Обращаясь к наследию русской эмиграции в историко-культурной перспективе, необходимо признать значительный вклад Н.С. Арсеньева в религиозно-философское и культурное возрождение ушедшего века.

Эмигрантов не покидали мысли о том, как проходит жизнь на Родине. Поэтому, каждого, кто приезжал из советской России, встречали, интересовались подробностями возможной духовной жизни или ее отсутствия. В этом смысле интересен эпизод, который вспоминала Вера Александровна Рещикова (урожд. Угримова). Она окончила Фишеровскую классическую гимназию, затем — Музыкальный ритмический институт. В сентябре 1922 года выехала из страны вместе с семьей отца, до 1930 жила в Берлине, затем в Париже. Она рассказывала, как по приезду в Берлин была приглашена в чайный салон на Unter den Linden: «Отправляясь на этот вечер, я считала себя безумно элегантной: на мне было переделанное с моей гувернантки пальто, обшитое внизу коричневым мехом, на голове синяя шелковая шапочка, а главное — черные цельные чулки, когда все уже давно носили бежевые. Мечта жизни за пять лет!

Чайный салон мне сразу же не понравился. Это была первая встреча с эмиграцией. Меня начали спрашивать разные глупости:

— А правда, что у вас там все пья-а-аные?

Что на это можно было сказать? Я пыталась что-то объяснить, но очень быстро поняла, что у этих людей абсолютно примитивное отношение к революции и к тому, что делалось в России. Единственный человек, который прислушался ко мне в тот вечер и на следующий день пригласил меня в музей, был евразиец Петр Арапов, в прошлом блестящий кавалергард. Евразийцы многое понимали из того, что происходило в России. Они были обращены лицом к тому, что есть.

На следующий день Петр Арапов[111] пришел к нам в гости вместе с Николаем Арсеньевым, впоследствии известным писателем, историком, богословом. Он был давно знаком с моей матерью по Религиозно-Философскому Обществу, а мы привезли с собой книгу Флоренского «Столп и утверждение истины». И когда они узнали об этом, то попросили разрешения переписать эту книгу от руки!»[112]

Таковы были особенности эмигрантской жизни. В берлинской жизни Вера Александровна также  выделила религиозно-философские молодежные кружки: Бердяевский, Карсавинский, Франковский, добавляя, что православная молодежь соединялась «в общей вере и желании глубже о ней узнавать».

Арсеньев вспоминал о «работе» русской эмиграции в области ее духовного служения. Группировалась эта работа вокруг ряда замечательных людей и, как он замечает, некоторые семьи решали воспитывающую сердце задачу. Например, семья Марии Николаевны Гагариной, которая проживала в русском Баден-Бадене. «Веяние теплоты и доброты, преображенной жизни духа исходило от нее  и незаметно влияло на окружающих. Я невольно думал о моей матери, когда жил в этой очаровательной семье. Жили они в чудном нагорном парке в двух не очень больших домах, соединенных небольшим висячим мостиком. Другой мостик вел прямо из гостиной второго этажа в подымающийся вверх огромный старый сад, поросший родедендроном, сиренью, а еще выше – в персиковую рощу. И чувствовалась тургеневская эпоха… Была в гостиной старая книга с записями бывавших здесь гостей. Бывал здесь, например, поэт граф А.К. Толстой. Из этого радушно-человеческого центра много добра разливалось кругом».[113] Одухотворение и освящение реальной  жизни по Арсеньеву близко к идее В.С. Соловьева о создании царства Божьего на земле, в определении "практического идеализма" как самого верного и состоятельного мировоззрения, суть которого - в активном и деятельном участии в деле претворения идеала в действительность.[114]

В Германии вышла книга Арсеньева «Die russische Literatur der Neuzeit und Gegenwert in ihren geistigen Zusammenhängen». – Mainz, 1929. Русскую литературу мыслитель страстно любил, понимал, глубоко прочитывал. В книге нашли отражение многие предшествовоавшие литературно-философские учения. В центре его мировоззрения религиозное содержание классической литературы. Его взгляд обращен к глубине духа русской литературы, к природе, как творению Бога, к исследованию грани между творцом и творением.

 

 

 

 

 

Прага

Проживая в Кенигсберге, Арсеньев налаживает взаимоотношения с близкими по духу людьми в Праге. В 1923 году здесь возрождается основанное еще в 1919 году Булгаковым Братство Святой Софии. «Среди его членов было много великих имен русского религиозного ренессанса: Арсеньев, Булгаков, Ельчанинов, Флоровский, Франк, Карташев, Струве, Г. Трубецкой и Зеньковский. Примкнули к ним также Бердяев и Лосский…» [115]

 Говоря о русской Праге, Арсеньев продолжает список тех, встречи с которыми он называл «дарами жизненного пути»:  «покоряющей доброты» епископ Сергий Пражский, его друг князь П.Д. Долгоруков, О.М. Врангель, о. Васнецов (сын художника), профессор П.Б. Струве

Со всеми этими людьми Н.С. Арсеньева роднили не только духовная близость, но и  надежды и устремления, которые были связаны с ролью русской культуры в построении будущей России. В исследованиях Назарова отмечается, что смысл собственного существования превратился для русской эмиграции в миссию. «Миссия у русских эмигрантов возникла не потому, что эмигранты захотели ее иметь. А потому, что от нее невозможно было уклониться – разве что перестать быть собой».[116] Суть  творчества Арсеньева - служение России. Смысл истории человечества для него в свете истинном,  в любви к этому свету. Н.С. Арсеньев видел смысл русской эмиграции в  служении культуре. Культуру он рассматривает  как  всеобщее достояние и порождение народной жизни. Ценности культуры всегда  конкретны и укоренены в народной жизни. Величайший дар, который принесла эмиграцию миру, - писал Николай Сергеевич, - это был ее зов к Богу.

«А Русская Прага, то есть Прага сосредоточенной русской эмигрантской работы на фоне невероятной архитектурной красоты с ее потрясающе величественными Храдчанами, дворцовым холмом за рекой и всей «Малой строной» дворцов богемской знати эпохи Возрождения или Барокко, церквями и монастырями, с великолепными садами, общественными и частными, при дворцах магнатов! Помню сады в стиле итальянского барокко ХVII века при доме-дворце графов Врба -  с террасами, расположенными друг над другом, причем ступеньки с террасы на террасу шли через таинственные базальтовые гроты с бьющими в глубине источниками».[117] На фоне насыщенности историей и культурой Чешской королевской власти, Римской империи, значительного по числу еврейства, иезуитского ордена в Праге создался и скромный, уютный оазис русской культуры. Его представляли православные приходы, Русский Профессорский дом (П.И. Новгородцев, братья Вернадские, Максимович, Пушкарев, Кульман), Кондаковский семинар по изучению древнецерковного искусства Православного Востока. В центре же духовной культурной жизни Праги стоял епископ Сергий Пражский. О нем Арсеньев вспоминает, как в голодное время он шел на рынок с мешком, покупал овощи и фрукты, приходил домой, варил картошку и свеклу, а потом в этом же мешке на спине разносил их по больницам, навещал одиноких стариков на квартирах. По вторникам он устраивал чайные приемы у себя в комнате, куда приходили старики и студенты, с которыми он говорил о «благодати общения».

Были в Праге другие носители «благодати общения». Это близкий друг епископа Сергия, князь Петр Дмитриевич Долгоруков (для Арсеньева – дядя Петрик), и его жена княгиня Антонина Михайловна. В Праге их называли «наши святые князья», которые накрывали столы для студенческой молодежи. И эти студенты, закончив образование, присылали пироги для новых студентов. О П.Д. Долгорукове Арсеньев отзывается особенно тепло, потому что он напоминал ему отца. Некоторое физическое сходство (троюродный брат) рождало большую и нежную симпатию. В свое время родители Арсеньева очень дружили со старшим братом Петра Дмитриевича, Николаем Дмитриевичем, Черниговским губернским предводителем, и в честь него назвали своего сына Никола.  Николай Сергеевич Арсеньев о дяде Петрике писал: «Он был, как и его брат, и Григорий Николаевич Трубецкой, и проф. Карташев, и Ариадна Владимировна Тыркова, одним из преданных сотрудников, «знаменосцев» белого движения в Западной Европе и среди эмиграции вообще, - другом и почитателем генерала Врангеля. Он неустанно боролся за пробуждение национального чувства и чувства непримиримости к советской власти. И с этим соединялась горячая христианская вера»[118].

В Архиве русского зарубежья, в Доме М. Цветаевой, есть книга Н.С.Арсеньева «Из жизни духа», Варшава, 1935, дарственная надпись автора на ней гласит: «Дорогому дяде Петрику от любящего и благодарного племянника Николая». После этой записи следует уже официальная: «Экземпляр поврежден во время бомбежки в  Варшаве».

Дядя Петрик был вице-председателем первой государственной Думы. Семья не поддерживала кадетские взгляды братьев близнецов. Но в 1926 году, встретившись с ним на эмигрантском съезде в Париже, я был очарован его благородством и добротой. И с этим соединялась горячая христианская вера, сообразно которой он жил. Это был истинный служитель божий, праведник и служитель России. И как много у него было юношеского жара, любви к красоте!»[119]

Центром притяжения русской эмиграции в Праге  была и Ольга Михайловна Врангель, о которой Арсеньев писал, что она сияла тихим светом доброты, при большом уме, сердечном такте и подлинном чувстве юмора. Она хлопотала за тех, кто был в особенно трудном материальном положении, мирила или старалась примирить враждующих.

В Праге также активно действовала Академическая Группа. При материальной и моральной помощи Чехословацкого правительства, президента Масарика, известной в истории эмиграции как "русская акция", были созданы в начале 20-х годов различные профессиональные и научные институты. Их профессорами стали передовые ученые-эмигранты, а студентам-эмигрантам выдавались стипендии. "Русская акция" также способствовала возникновению в Праге знаменитого уникального Семинара академика Н.П. Кондакова, научного института по изучению иконописи, древнерусского, византийского и восточного искусств в сравнительно-историческом плане. Существовали и другие эмигрантские учреждения, например, Народный университет в Праге, способствовавший изданию научных работ своих сотрудников. Таким образом, благодаря этим академическим группировкам русского зарубежья, сохранялась и спасалась от уничтожения русская наука и русская культура, особенно в плане гуманитарных и общественно-политических дисциплин[120].

 

По выражению Арсеньева, «семена истинного христианства» сеялись в Праге: епископом Сергием, отцом Васнецовым (сыном художника), архимандритом Исаакием, П.И. Новгородцевым, профессором Кондаковым и многими другими. Семена эти сеялись «в сердца русского молодого поколения, собиравшегося здесь из разных стран. Великое дело сделала русская Прага. Не могут эти семена пропасть бесплодно».[121]

Варшава

 

В течение двенадцати лет, с 1926 по 1938 годы, работая в Кенигсбергском университете, Н.С. Арсеньев был также профессором по Новому Завету, по истории религии и сравнительному богословию Studium Teologii Pravoslawnej в Варшавском государственном университете, читал также курсы: «Основы теологии» и «Догматическая теология».

Приглашение Н.С. Арсеньева в Варшавский университет состоялось благодаря рекомендации русского философа Н.О. Лосского, работавшего тогда в Праге. Лосский вспоминал:

 «В марте 1925 года я был приглашен в Варшаву прочитать две лекции в Польском философском институте. Много хлопотал о том, чтобы приглашение состоялось, Ф.Я. Парчевский, бывший моим слушателем в Петербургском университете. Одною из целей этого приглашения было намерение предложить мне кафедру философии на Православном отделении Богословского факультета в Варшавском университете. Мне намекали при этом, что со временем я смогу получить кафедру и на философском факультете. Уже едучи в Варшаву, я решил, что никоим образом не приму этого предложения…  Тяжело было для меня то, что польское общество, имея в виду наличие во мне польской крови, выдавало меня за поляка. Несмотря на мою симпатию к польскому народу и признание его высоких духовных достоинств, все это шло вразрез с моим русским национальным сознанием…

… Когда мне задали вопрос, кого я посоветовал бы пригласить на Православное отделение для чтения философских лекций, я особенно указывал на Н.С. Арсеньева. Он действительно был приглашен и с тех пор периодически приезжал в Варшаву, продолжая жить в Кенигсберге и преподавать в тамошнем университете»[122]     

В феврале 1926 года ректор Варшавского университета профессор Стефан Пеньковский обратился в Министерство с просьбой утвердить договор с профессором Н.С. Арсеньевым в объёме 4 часов лекций и 4 часов практических занятий еженедельно в должности профессора надзвычайного (nadzwyczajnego), он сопроводил ее характеристикой: "Работы г-на Арсеньева отличаются серьезным научным подходом, благодаря которому они нашли полное признание в профессиональных кругах... Г-н Арсеньев фактически обладает квалификацией профессора звычайного (zwyczajnego), и если он не утверждается на эту должность сейчас, то только по причине того, что Министерство не выделило соответствующего кредита..."[123]    

Позже Н.С. Арсеньев не только читал лекции в Варшавском университете, но и заведовал кафедрой Нового Завета и сравнительной теологии. Он  руководил и дипломными работами студентов.

Следует сказать несколько  слов о русской эмиграции в Польше.

После революции 1917 года в России огромное число российских эмигрантов оказалось в Польше.

Польское правительство основало  православный богословский факультет в Варшавском университете для православного меньшинства, которое было довольно многочисленно – 4,5 миллиона. На православном богословском факультете, по воспоминаниям Н.С. Арсеньева,  было от 130 до 170 студентов, которые все знали русский и для значительной части он был родным; государственным языком был польский.

Варшава располагала тогда единственным высшим учебным заведением Русской церкви после того, как в Советской России были закрыты все духовные академии. Эмигранты из России имели возможность в Польше сохранять русскую православную культуру, которая в это время выкорчевывалась в большевистской стране. Русским эмигрантам пришлось пережить немало трагических событий, в том числе среди них - разрушение Александро-Невского кафедрального собора в Варшаве. Решение Сейма связано было с напоминанием о тех годах, когда Польша входила в состав России. В 1927 году был взорван собор в Варшаве, а через  несколько лет - храм Христа Спасителя в Москве, пятым настоятелем которого был дядя Н. С. Арсеньева – отец Иоанн (Иван Васильевич Арсеньев), высланный в Тверь, где он  скончался в 1936 году. 

В Польше в 20-ые годы  XX века тем не менее находила место русская культурная и религиозная жизнь. В Варшаве был центр Союза объединенных русских эмигрантских организаций. В столице Польши располагался Российский комитет, Русский дом, Общество помощи русским эмигрантам, Общество русских юристов, Русская Академическая группа, Союз русских писателей, Союз русских студентов. Действовало русское телеграфное агентство, русские издательства, выходили русские периодические издания, около 40 православных журналов.

Арсеньев вспоминал: «В течение 12 лет я был профессором… Польского государственного университета. … Я ездил в Варшаву из Кенигсберга три раза в месяц, иногда 4 раза, то есть почти каждую неделю и читал в Варшаве 14 часов лекций. В Кенигсберге в оставшиеся три дня недели – 12 часов. Дорога была утомительна! Одиннадцать часов по железной дороге, большей частью ночью, с двумя пересадками»[124].

  Почему Арсеньев пошел на это физически утомительное совмещение двух работ? Кроме поиска дополнительных средств для выкупа у СССР оставшихся там матери, старшего брата, двух сестер и других родственников, отбывавших ссылку в Архангельской области, Арсеньевым двигало желание общения с православными людьми, молодежью, с близкими ему по духу коллегами. Среди них в  первую очередь следует назвать митрополита Дионисия (1876-1960), профессора Варшавского университета. Мирское имя митрополита Дионисия - Константин Николаевич Валединский. Он родился в Муроме Владимирской губернии, окончил Казанскую духовную академию. Отец Дионисий в 1924 году стал "Митрополитом Варшавским и всея Польши". Польская православная церковь поддерживалась правительством Юзефа Пилсудского. Митрополит Дионисий оставался на своей должности до 1948 года, до прихода к власти коммунистического правительства, после чего он был выселен из Варшавы, жил в Сосновце в нужде, оставшись без средств к существованию.

В Варшавском университете Н.С. Арсеньев  работал также вместе с архимандритом Илларионом Васдекасом, проф. Александром Лотоцким, проф. Михаилом Зузыкиным, проф. Дмитрием Дорошенко, Владимиром Кулаковым, В. Бидновым, И. Огиенко. Большой любовью студентов пользовался преподаватель патрологии архимандрит Григорий (Григол Романозович Перадзе), который служил также в Кафедральном соборе Св. Марии Магдалины в Варшаве. Он погиб в 1942 году в Освенциме, будучи участником Варшавского сопротивления. Архимандрит добровольно пошел на смерть вместо другого заключенного. В 1995 году причислен Грузинской православной церковью к лику святых, является также святым Польской Православной церкви.

Преподавание в двух университетах все же не было достаточным наполнением жизни профессора Арсеньева. И он много ездил читать лекции в Англию (между 1927 и 1936 годами – 20 раз), в Швейцарию (Лозанну, Женеву,Монтрё, Берн, Базель, Цюрих), в ряд университетских городов Германии, а также Восточной Франции (Гренобль, Страсбург).

[1] С этой же проблемой столкнулась автор диссертации при переводе книги Н.С. Арсеньева  «Die russische Literatur der Neuzeit und Gegenwert in ihren geistigen Zusammenhängen», когда цитаты русских писателей, переведенные Н.С. Арсеньевым на немецкий язык, при переводе книги на русский требовали обращения к первоисточникам, что чрезвычайно трудоемко.

[2] Барабанов Е.В. Русская философия и кризис идентичности // Вопросы философии – 1991, №8, с. 102 - 116

[3] Гайденко П.П. Владимир Соловьев и философия Серебряного века – М.: Прогресс-Традиция, 2001. – 472 с., с. 6-7

[4]: «Каждого беженца проверяли на коллаборационизм, и только после этого ему вручали мандат «ди-пи» УНРРА (ИРО)… Из французского лагеря был вывезен в США профессор богословия, философ, историк церкви, культуролог Николай Сергеевич Арсеньев с сестрой Верой и братом Юрием». -  Т.И.Ульянкина. Роль Толстовского фонда (США) в спасении русских ученых – эмигрантов от репатриации в послевоенной Европе (1944-1952 гг.) // ИИЕТ РАН. Годичная научная конференция 2002 г. М.: Диполь-Т. 2002.

[5] Лосев А.Ф. Русская философия. – М., 1991, с. 225.

[6] Н.С. Арсеньев. Дары и встречи жизненного пути». – Frankfurt/Mein: Posev-Verlag, 1974, с. 278

[7] Там же, с. 206

[8] Назаров М.В. Миссия русской эмиграции. – М., 1994.- 360 с., с. 3

              [9] Хализев В.Е. Н.С. Арсеньев: философ, культуролог, литературовед// Литературное обозрение. 1994, № 1-2

[10] А. Абрамов. Н.С. Арсеньев //Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Энциклопедический Большой       словарь, М., 1997, с. 45

 

[11] Л.Г. Филонова. Николай Сергеевич Арсеньев // Русские философы (конец XIX – XX века): Антология. Вып. 1/Сост.: А.Л. Доброхотов,С.Б. Неволин, Л.Г. Филонова. – М.: Изд-во „Кн. Палата“, 1993. – 368 с., с.31

 

[12] Плетнев Р. Н.С. Арсеньев // Записки русской академической группы, т. 12, с. 14

 

[13] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. - Франкфурт на Майне, 1974, с. 92

[14] Там же, с. 93

[15] Там же. С. 107

[16]Там же, с. 93-94

[17] Плетнев Р. Н.С. Арсеньев // Записки русской академической группы, т. 12, с. 14

[18] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. - Франкфурт на Майне, 1974, с. 92 с. 93

[19] С.А. Зеньковский. Н.С. Арсеньев// Записки русской академической группы в США, № 12, 1979, с. 9

[20] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. - Франкфурт на Майне, 1974, с.95

[21] здесь работа  Арсеньева Ю.В. «Из делопроизводства Каширских губных старост во второй половине 17 века».

[22] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. - Франкфурт на Майне, 1974, с. 139

[23] Там же. С.70

[24] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. - Франкфурт на Майне, 1974, с. 81.

 

[25] Там же, с. 82

[26] Арсеньев В.С. Воспоминания и дневник. – СПб: Издательство имени Н.И. Новикова, 2005, с. 479

 

[27] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. - Франкфурт на Майне, 1974, с. 197

[28] Там же. с. 81

[29] Там же. С. 85

[30] Там же. С. 98

[31] Плетнев Р. Н.С. Арсеньев // Записки русской академической группы, т. 12, с. 15

[32] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. - Франкфурт на Майне, 1974, с.74

[33] Балуева-Арсеньева Н.С.  Великая княгиня Елизавета Федоровна// Возрождение,1962. № 127

[34] Трубецкой Андрей. Пути неисповедимы. М.: «Контур», 1997.

[35] Трубецкой Андрей. Пути неисповедимы. М.: «Контур», 1997. – с. 390

[36] Присенко Г.П. В.С. Арсеньев

[37] Там же.

[38] Арсеньев В.С. Мое знакомство с художником В.Д. Поленовым // Записки русской академической группы в США, 1982, т. 15, с.107-112

[39] Арсеньев Василий. Октябрьские дни 1917 года // Московский журнал, 1993, № 9, с. 40-43

[40] Антонов Дмитрий. Русский историк Василий Арсеньев // Московский журнал, 1995, №1, с. 7

[41] Там же, с.7

[42] Einwohnerbuch von Koenigsberg und den Vororten. 1937, S. 12

[43] Арсеньев Василий. Октябрьские дни 1917 года // Московский журнал, 1993, № 9, с.42

[44] Трубецкой Андрей. Пути неисповедимы. М.: «Контур», 1997. – с. 86

[45] Антонов Дмитрий. Русский историк Василий Арсеньев // Московский журнал, 1995, №1, с 6

[46] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. - Франкфурт на Майне, 1974, с.96

[47] Зеньковский С.А. Н.С. Арсеньев // Записки русской академической группы в США, № 12, с. 7

[48] Борман Аркадий. Юрий Сергеевич Арсеньев // Русская мысль, 1970, 16 декабря

[49] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. - Франкфурт на Майне, 1974, с.336

[50] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Франкфурт-на-Майне, 1974, с. 337

[51] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Франкфурт-на-Майне, 1974, с. 337

[52] Незабытые могилы. - Москва, 1999, т. 1

[53] Арсеньев Н.С. Выработка мировоззрения // Возрождение, апрель, 1970.

[54] Там же, с.101

[55] там же, с. 104

[56] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Франкфурт-на-Майне, 1974, с.40

[57] там же, с.35

[58] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Франкфурт-на-Майне, 1974, с.39

[59] там же, с 37

[60] там же, с. 23

[61] там же., с. 28

[62] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Франкфурт-на-Майне, 1974, с.29

[63] там же, с. 29

[64] там же, с. 110

[65] Плетнев Р. Н.С. Арсеньев // Записки русской академической группы, т. 12, с. 16

[66] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Франкфурт-на-Майне, 1974, с. 98

[67] С.В. Зеньковский. Памяти Николая Сергеевича Арсеньева // Записки русской

академической группы, т. 12, с. 11.

 

[68] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Франкфурт-на-Майне, 1974,с. 112

[69] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Франкфурт-на-Майне, 1974, с. 58

[70] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Франкфурт-на-Майне, 1974, с. 256

[71] там же, с. 60

[72] там же, с.55

[73] там же, с. 63

[74] Кононова М.М. Традиции Московского университета // Общественные науки и современность, 2002, №1, с. 165

[75] Арсеньев Н.С. Плач по умирающем Боге. К сравнительному изучению некоторых натуралистических культов древнего мира». – М., Типография императорского Московского университета, 1912.

[76] Арсеньев Н.С. Платонизм любви и красоты в литературе эпохи Возрождения // Журнал Министерства народного просвещения» , 1913, январь и февраль.

[77] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Франкфурт-на-Майне, 1974,с. 113

[78] Плетнев Р. Н.С. Арсеньев // Записки русской академической группы, т. 12, с. 15

[79] Арсеньев Н.С. Пессимизм Джакомо Леопарди (1798-1837). СПг: Сенатская типография, 1914.

[80] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Франкфурт-на-Майне, 1974, 123

              [81] Александров Е.А. Русские в Северной Америке: Биографический словарь. - Хэмден; Сан-Франциско; СПб.,       2005, с.22

[82] N. Arsenjev. «Die russische Literatur der Neuzeit und Gegenwert in ihren geistigen Zusammenhängen». – Mainz, 1929.

 

[83]Франк С. Непрочитанное, М. 2001, с. 489.

[84] К сожалению, биографии Толстого у меня сейчас нет. Я дал ее в дорогу г-же Алянчиковой, с которой Вы уехали из Щорс, она обещала вернуть ее в Москве, но заболела воспалением легких и скончалась.
В [конце месяца - зачеркнуто] начале июня ст[арого] стиля я еду на лето в имение своего тестя гр. Хрептовича-Бутенева  - Щорсы (почт[овая] cт[анция] Кореличи, Минской губ.) и там пробуду с семьей, вероятно, все лето. Очень мечтаю с Вами свидеться, если Вы также будете в тех краях

 

[85]

Попова С.В. И.В. Гессен в общественной жизни русского Берлина 20—30-х гг. XX в.// Балтийский регион в истории России и Европы/ под ред В.И. Гальцова. – Калининград: Изательство РГУ им. И.Канта, 2005. – 252 с., с. 164 

 

[87] там же, с. 130

[88] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Посев, 1974, с.189

[89]Зеньковский А.С. Памяти Николая Сергеевича Арсеньева // Записки русской академической группы, т. 12, с. 12. 

 

[90] Шмелев И. Из писем о России // Слово, 1991, № 6, с.18

[91] http://www.nissianresources.lt/archive

[92] Плетнев Р. Н.С. Арсеньев // Записки русской академической группы, т. 12

 

[93] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Посев, 1974, с.73-74

[94] Шкаренков Л.К. Агония белой эмиграции – М.,1987, 2-е изд., 272 с.

[95] Арсеньев Н.С.. Дары и встречи жизненного пути». – Frankfurt/Mein: Posev-Verlag, 1974, с. 188

 

[96] Зеньковский А.С. Памяти Николая Сергеевича Арсеньева // Записки русской академической группы, т. 12, с. 7-16.

 

[97] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Посев, 1974, С. 190

[98] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Посев, 1974, с. 200

[99] там же, с. 201

[100] Антощенко А.А. Карташев и становление русского Богословского института 

[101] Карташев А.В. Как создавался Православный Богословский институт в Париже // Вестник РСХД.- 1964-1965.- №№ 75-76. С. 4.

[102] Митрополит Евлогий. Путь моей жизни.- М., 1994.- С. 415-488.

[103] Митрополит Евлогий. Путь моей жизни.- С. 409.

[104] Карташев А.В. Как создавался… С. 13-14.

[105] См.: Был ли Апостол Андрей на Руси? // Христианские чтения.- 1907.- Июль.

[106] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Посев, 1974, с. 194

[107] Хализев В.Е. Н.С. Арсеньев: философ, культуролог, литературовед// Литературное обозрение. 1994, № 1-2

[108]  Абрамов А. Н.С. Арсеньев //Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Энциклопедический Большой словарь, М., 1997, с. 45

[109] Балуев И.И. Профессор Н.С.Арсеньев. // Новый журнал, 1978, кн.131, с. 267-271;  Биншток А. Н.С. Арсеньев // Вестник, 1978, 126; Горбов (Яков Николаевич) Н. Арсеньев. «Безбрежное сияние»// Возрождение, 1962, 121; И.Б. (вероятно, Иван Балуев). «Дары и встречи жизненного пути» Н.С. Арсеньева // Грани, 1975, №96; Мейендорф (Иоанн Феофилович). Н.С. Арсеньев. Преображение мира и жизни// Вестник, 1959, №53;  Осипов (Н). Из русской культурной и творческой традиции. Н.С. Арсеньев // Грани, 1949, №5; Плетнев (Ростислав Владимирович). Н.Арсеньев. Дары и встречи жизненного пути. // Новый журнал, 1974, 117; Плетнев. Н.Арсеньев. Преображение мира и жизни// Новый журнал, 1959, №57; С.Л.В. Nikolaus von Arseniev. Die geistige Schicksale des russischeen Volkes// Современник», 1967, 14/15; С.О. Н.С. Арсеньев. Духовные судьбы русского народа// Возрождение, 1966, №173; Станюкович Николай Владимирович. Николай Арсеньев. О жизни преизбыточествующей // Возрождение, 1967, 19; Фабрициус (Лев Евгеньевич). Н.С. Арсеньев //Современник, 1978, 37/38; Ферзен (Н) Н.С. Арсеньев. Дары и встречи жизненного пути // Современник, 1977, 33/34; Зеньковский С.А. Памяти Николая Сергеевича Арсеньева// Записки РАГ, т.12, с. 7-16; Оболенский А.П. In Memoriam// Записки русской академической группы, т. 12, с 26-29; Зноско-Боровский Митрофан, протоирей, ныне епископ, Памяти Н. Арсеньева// Новое русское слово, 1 января 1978.

              [110] Карсавин Лев. Николай Арсеньев. Жажда подлиннаго бытия. Пессимизм и мистика. Изд. С. Ефрон. Берлин. 1922 (231 с.) // Новая русская книга. Ежемесячный критико-библиографический журнал под ред. проф. А. С. Ященко. 1922. № 11 / 12, ноябрь – декабрь, с. 18.

[111] П.И. Арапов (1871-1930) – генерал-майор, окончил Пажеский корпус, кавалергард, командир полка Синих кирасир. В первую мировую войну командовал бригадой кавалерийской дивизии. Награжден георгиевским оружием.

[112] Рещикова В.А. Высылка из РСФСР // Минувшее. Вып. 11., М.; СПб.: Atheneum, Феникс, 1992, с.200-209.

[113] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Посев, 1974, с. 192-193

[114] Лосев А.Ф. Философско-поэтический символ Софии у Вл. Соловьева// Владимир Соловьев: pro et contra. Спб.:РХГИ. 2002. С.825.

[115] Буббайер Ф. С.Л. Франк: Жизнь и творчество русского философа. Пер. с анг. М., 2001, с.148

[116] Назаров М.В. Миссия русской эмиграции. – М., 1994, с. 3

[117] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. Франкфурт на Майне, 1974, с. 195

[118] там же, с. 200

 

[120] Жернакова Надежда. Русская академическая группа в США // Литературный витраж (сборник в честь Валентины Синкевич), под ред. В. Крейда и А. Либермана  - New York: The Association of Russian-American Scholars in the USA, 1996.

[121] там же, с. 200

[122] Лосский Н.О. Воспоминание (окончание) // Вопросы философии, 1991. №12, с. 104.

 

[123] Колобкова Л.В. Н.С. Арсеньев в Варшавском университете (1926-1938) // Русское зарубежье: Приглашение к диалогу. Сб. науч. трудов. Калининград, 2004

[124] Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути – Possev-Verlag, V. Gorachek K.G., Frankfurt/Main, 1974, с.189-190