Лидия Довыденко
Восточная Пруссия и Литва в произведениях Александра Пушкина

Как известно, А.С. Пушкин за границу не выезжал, и, следовательно, никогда не был на территории нашей области, но неоднократно обращался к ней мысленным взором в своих стихах.
Прежде всего, рассмотрим стихотворение «Моя родословная». (ПСС, т.III, с.197).
Оно стало ответом на обвинения поэта в аристократизме. В статьях Полевого и Булгарина, в фельетоне «Второе письмо из Карлова на Каменный остров» («Северная пчела», 1830, № 94, от 7 августа) намеком говорится о поэте в Испанской Америке, подражателе Байрона, который вел свою родословную от негритянского принца, тогда как на самом деле его предок был куплен шкипером за бутылку рома.
Пушкин ответил пространным стихотворением, в котором он противопоставляет новоиспеченной знати свой древний род. Его предки отличались независимостью, честью, воинской доблестью, верностью убеждениям, в отличие от предков новой знати, сделавшей карьеру лакейством, придворной службой, перебежкой из вражеской армии. Вначале поэт написал эпиграмму, которая позже была прибавлена к стихотворению качестве «Постскриптума». Через год после написания «Моей родословной» Пушкин послал стихотворение Бенкендорфу, который сообщил поэту мнение Николая I: в стихах «много остроумия, но более всего желчи. Для чести его пера и особенно его ума будет лучше, если он не станет распространять их» (подлинник по-французски; см. Акад. изд. Собр. соч. Пушкина, т. XIV, стр. 24443). http://rvb.ru/pushkin/02comm/0558.htm
В этом стихотворении нас интересуют строчки:
Мой предок Рача мышцей бранной
Святому Невскому служил.
Его потомство гнев венчанный
Иван Четвертый пощадил (А.С.Пушкин, Соч. В 3 т. М., 1986 т.1, с.493)
Кто такой предок Рача? Есть немало версий о его происхождении, но мы обратимся к самому Пушкину. «Мы ведём свой род от прусского выходца Радши или Рачи (мужа честна, говорит летописец, то есть знатного, благородного), выехавшего в Россию во времена княжества святого Александра Невского" (А.С.Пушкин, Соч. В 3 т. М., 1986 т.3, с. 418).

В статьях А.С. Пушкина «Родословная Пушкиных и Ганнибалов», «Опровержение на критики» , «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений»
говорится о предке поэта, выходце из доорденской, языческой Пруссии. В собрании сочинений поэта опубликована статья под названием “Начало автобиографии”: “Избрав себя лицом, около которого постараюсь собрать другие, более достойные замечания, скажу несколько слов о моём происхождении. Мы ведём свой род от прусского выходца Ратши или Рачи (“мужа честна”, говорит летописец, т.е. знатного), выехавшего в Россию во времена княжества св. Александра Ярославича Невского. От него произошли Мусины, Бобрищевы, Мятлевы, Поводовы, Каменские, Бутурлины, Кологривовы, Шеферединовы и Товарковы. Имя предков моих встречается поминутно в нашей истории…”
В 1283 году покорение Пруссии Тевтонским орденом было завершено. «Часть местной аристократии, не пожелавшей подчиниться завоевателям, эмигрировала в соседние страны. Именно с тех времен вели начало роды прусского происхождения среди московских бояр», - писал Казимир Лавринович (Лавринович К.К. Орден крестоносцев в Пруссии. – Калининград: Калининградское книжное издательство, 1991. )
Многие пруссы уходили на Русь, став основателями известных российских фамилий. Согласно родословным, самым знатным родом пруссов был род потомков Гланде Камбилы (Ивана Кобылы), сына Дивона. Среди потомков Гланде Романовы, бояре Захарьины, графы Шереметевы, дворяне Боборыкины, Беззубцевы, Дурново, Жеребцовы, Кокоревы, Колычевы, Коновницыны, Кошкины, Ладыгины, Неплюевы, Образцовы, Хлуденёвы, Яковлевы.
В древних русских летописях упоминался ещё один персонаж из Пруссии. Речь идёт о Кондрате Прусе, воеводе в Кременске. До 1418 он служил у Витовта, великого князя Литовского. Предки родов Пушкарёвых, Палицыных и Гедиминовичей, рода Озеровых, рода Васильчиковых пришли на Русь из бывшей языческой Пруссии.
Как пишет Пушкин, "имя предков моих встречается поминутно в нашей истории". Это документально подтверждено много раз и не вызывает никаких сомнений. Пушкины знали величие своего рода и падения, благосклонность монархов и гонения временщиков, но всегда "делали честно свое дело".
Обратимся к «Общему гербовнику дворянских родов Российской империи» Герб Пушкиных описывается в части 5, 1-е отделение, стр. 18:

«Во дни княжения Святого и Благоверного Великого князя Александра Невского из Седмиградской земли выехал знатной славянской фамилии муж Честень Радша. Происшедший от сего Радши Григорий Александрович имел прозвание Пушка, и от него пошли Пушкины. От сего же Радши произошли Мусины-Пушкины, Бутурлины, Кологривовы, Неклюдовы, Полуектовы и иные знатные фамилии. Потомки сего рода Пушкины, многие российскому престолу служили боярами, наместниками, посланниками, стольниками, воеводами, окольничими и в иных знатных чинах и жалованы были от государей в 1533 г. и в других годах поместьями и разными почестями и знаками монарших милостей. Все сие доказывается сверх Истории российской, справкою Коллегии иностранных дел и родословною Пушкиных».

Стихотворение «Сто лет минуло …»
Если мы отправимся в город Советск (прежний Тильзит), Калининградской области, стоящий на берегу реки Неман, нам вспомнится это стихотворение. Оно является переводом Пушкина с польского начала поэмы А. Мицкевича «Конрад Валленрод» - «Konrad Wallenrod, powieść historyczna z dziejów litewskich i pruskich» .
Пушкина и Мицкевича, когда польский поэт прибыл в Петербург, связывали добрые взимоотношения.
Также перу Пушкина принадлежат переводы с польского «Будрыс и его сыновья» и «Воевода».
И здесь надо сказать о взаимоотношениях Пушкина и Мицевича. Из стихотворения «Он между нами жил..» Это был ответ Пушкина на книгу стихотворений Мицкевича, в которой был напечатан и сатирически окрашенный цикл стихотворений о Петербурге. Одно из них — «К русским друзьям». «Теперь я выливаю в мир кубок яда. Едка и жгуча горечь моей речи» («К русским друзьям»).
Мицкевич, высланный в Россию из Вильны за участие в студенческих кружках, жил в Петербурге, Одессе, Москве и вновь в Петербурге — в 1824—1829 гг. Он сблизился в это время с Пушкиным, декабристами Рылеевым и Бестужевым, Вяземским, бывал в салоне Зинаиды Волконской и с другими русскими писателями. Этому отравленному кубку Пушкин как бы противопоставляет воспоминание о той «чаше», которой он делился в России с польским поэтом. На слова Мицкевича: «Если до вас издалека... дойдут... песни... узнаете меня по голосу...» — Пушкин отвечает: «Издали до нас доходит голос злобного поэта...».
«Лаем собаки, которая так привыкла к ошейнику и так терпеливо и долго его носила, что готова кусать руку, срывающую его», - называет Мицкевич ожидаемые нападки со стороны русских на его стихи. Пушкин в черновом тексте не удержался назвать в свою очередь «собачьим лаем» оскорбления польского поэта, изменившего поэзии, «чистому огню небес». «Кротость», о ниспослании которой «молит бога» Пушкин (в тексте черновой редакции), по словам В. Ледницкого, ближе всего передает польское «golębia prostota» в стихе Мицкевича: «И для вас всегда хранил кротость голубя».
В общем, в своем ответе польскому поэту Пушкин сумел подняться на ту же высоту, о которой он говорит в своем стихотворении по отношению к Мицкевичу. Замечательно уже одно то, что развитию темы «Мицкевич — друг русских» посвящена бо́льшая часть стихотворения.
Неизвестно, прочел ли Мицкевич стихотворение Пушкина. Трудно допустить, чтобы общие знакомые, и в первую очередь Соболевский и Вяземский, не сообщили польскому поэту стихов его русского собрата. Но знал или не знал Мицкевич стихотворение Пушкина, он не остался перед ним в долгу. Некролог Пушкина, написанный Мицкевичем и напечатанный им за подписью: «Один из друзей Пушкина» в «Le Globe» (от 25 мая 1837 г.), свидетельствует о том глубоком чувстве уважения и восхищения, которое он питал к нашему великому поэту.
Поэму «Конрад Валленрод» Пушкин прочел, но перевел только вступление.
По мысли Аронсона, неприятие валленродизма, как метода политической борьбы, ведет Пушкина к замыслу «Полтавы»: «В марте 1828 г. Пушкин начинает перевод „Конрада Валленрода“, но сейчас же бросает его и с начала апреля <...> начинает работать над „Полтавой“ <...>, в которой одним из основных героев является тот же предатель, изменник Мазепа, коварный враг России и Петра <...>. „Полтава“ явилась несомненно ответом Пушкина на тот общественный комплекс идей, который лежал в основе „Конрада Валленрода“». Вывод Аронсона безоговорочно принимается другими исследователями. «Продолжение перевода противоречило бы оценке „валленродизма“», — пишет польский исследователь З. Гросбарт.В более осторожной форме вывод Аронсона принял Н. В. Измайлов. Отрицая непосредственный переход от перевода «Конрада Валленрода» к «Полтаве», он соглашается, что «идеологически Мазепа явился отрицательным ответом на проблему, поставленную и разрешенную положительно в поэме Мицкевича, — проблему ренегатства как возможной политической тактики».
«Конрад Валленрод» — отнюдь не апофеоз измены, предательства, с чем якобы прямо и полемизировал Пушкин в своей «Полтаве». Поэма Мицкевича — апофеоз высокого патриотического подвига, готовности по-жертвовать всем во имя спасения родины от чужеземных поработителей. Именно этим объясняется то значение, которое, как известно, придавали поэме Мицкевича деятели польского восстания 1830 г. Этим-то высоким патриотическим пафосом «Конрад Валленрод» сразу же глубоко взволно-вал и Пушкина, и многих других писателей-современников. Патриотиче¬ ский подвиг Конрада Валленрода, который, по Мицкевичу, во имя спасе-ния своей родины взорвал изнутри орден крестоносцев, угрожавших суще¬ ствованию литовского народа, не имеет ничего общего с изменой Мазепы, ради своих корыстных целей стремившегося предательски разорвать братские узы, добровольно навсегда связавшие между собой русский и украин¬ ский народы. В то же время в творческой истории пушкинской «Полтавы» «Конрад Валленрод», как и более ранняя историческая поэма Мицкевича «Гра¬жина», несомненно сыграли известную роль. Положив в основу сюжета обеих поэм романтический домысел, рассматривавшийся Мицкевичем как своего рода допустимая гипотеза, поэт всячески стремился и в развертывании действия, и в разработке характе¬ров героев к максимальному соответствию исторической правде. Об этом Мицкевич прямо пишет в своего рода программном общем пояснении, заканчи-вающем обильные исторические примечания, которыми он сопроводил текст «Конрада Валленрода», как ранее текст «Гражины»: «Мы назвали нашу повесть исторической потому, что характеристика действующих лиц и все описание важнейших упоминаемых в ней событий основаны на исто-рических данных». Пушкин очень сочувственно отнесся года за два, за три перед тем к поэме Рылеева «Войнаровский», как к первому в русской поэзии образцу исторической поэмы нового романтического типа. «Эта поэма нужна была для нашей словесности», - писал он 25 января 1825 г. самому Рылееву. Но с допущенной Рылеевым в целях прямолинейной гражданской дидактики модернизацией истории — отступлением от исторической правды — Пушкин согласиться не мог. В своей «Полтаве» он неприкрыто отталкивается от метода Рылеева, в противоположность ему стремясь и в изображении исторических событий, и в разработке характеров строго следовать исто¬рии, т. е. Пушкин идет здесь тем же путем, на который с наибольшей осознанностью стал Мицквич.

Памятник Пушкину в Калининграде
Памятник установлен в 1993 г. в честь выдающегося поэта, прозаика, драматурга, публициста, критика, основоположник новой русской литературы, создателя русского литературного языка Александра Сергеевича Пушкина (скульптор – М.К. Аникушин). Он расположен по адресу: г. Калининград, на углу ул. Космонавта Леонова - ул. Чайковского
Объект представляет собой бронзовый бюст поэта, установленный на гранитный постамент. Памятник был сооружен по инициативе Общества почитателей Пушкина как дань памяти горожан великому русскому поэту, а также в качестве символа присутствия русской культуры на западе России
Председатель Общества почитателей творчества Пушкина Феликс Кичатов был хорошо знаком со скульптором, пригласил его в Калининград. В воспоминаниях об открытии памятника, он рассказывал, что Аникушин очень любил Пушкина, часто его цитировал, иногда останавливался и, глядя на собеседника, молча предлагал продолжить. Те, кто был равнодушен к Пушкину, вызывали у него отвращение. Интересно, что раздавая автографы, Аникушин не просто расписывался, а очень ловко набрасывал пушкинский профиль.

При создании калининградского памятника были использованы формы петербургского, который стоит в метро на Чёрной речке. Но это не двойник. Без изменений осталось только лицо. Петербургский Пушкин — в шубе, руки спрятаны. У нас — в крылатке. Более того, у нас в руках он держит ветку рябины. Рябина — символ осени, любимого времени года Александра Сергеевича, и зрелости возраста. Поэт изображён в последние годы жизни.
Литература
1. Ф.З. Кичатов. Воспоминания об открытии памятника А.С. Пушкину в Калининграде. http://www.gako.name/index.php?publ=269&razd=211
2. Борис Попов. Пушкин и Ратша. ttp://samlib.ru/p/popow_b_i/pushkiniratsha.shtml
3. Лавринович К.К. Орден крестоносцев в Пруссии. – Калининград: Калининградское книжное издательство, 1991.
4. А. С. Пушкин. Моя родословная. ПСС, т.III, с.197
5. С.Б.Веселовский. Род и предки А.С.Пушкина в истории. М., 1990
6. Общий гербовник дворянских родов Российской империи
7. Благой Д.Д. Мицкевич и Пушкин, - ИЗВЕСТИЯТАКАДЕМИИ НАУ К СССР ОТДЕЛЕНИЕ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА 1956, том XV, вып. 4 июль — август Д. Д. БЛАГОЙ МИЦКЕВИЧ И ПУШКИН *
Тексты произведений А.С. Пушкина
Моя родословная
Смеясь жестоко над собратом,
Писаки русские толпой
Меня зовут аристократом:
Смотри, пожалуй, вздор какой!
Не офицер я, не асессор,
Я по кресту не дворянин,
Не академик, не профессор;
Я просто русский мещанин.

Понятна мне времен превратность,
Не прекословлю, право, ей:
У нас нова рожденьем знатность,
И чем новее, тем знатней.
Родов дряхлеющих обломок
(И, по несчастью, не один),
Бояр старинных я потомок;
Я, братцы, мелкий мещанин.

Не торговал мой дед блинами,
Не ваксил царских сапогов,
Не пел с придворными дьячками,
В князья не прыгал из хохлов,
И не был беглым он солдатом
Австрийских пудренных дружин;
Так мне ли быть аристократом?
Я, слава Богу, мещанин.

Мой предок Рача мышцей бранной
Святому Невскому служил;
Его потомство гнев венчанный,
Иван IV пощадил.
Водились Пушкины с царями;
Из них был славен не один,
Когда тягался с поляками
Нижегородский мещанин.

Смирив крамолу и коварство
И ярость бранных непогод,
Когда Романовых на царство
Звал в грамоте своей народ,
Мы к оной руку приложили,
Нас жаловал страдальца сын.
Бывало, нами дорожили;
Бывало... но - я мещанин.

Упрямства дух нам всем подгадил:
В родню свою неукротим,
С Петром мой пращур не поладил
И был за то повешен им.
Его пример будь нам наукой:
Не любит споров властелин.
Счастлив князь Яков Долгорукий,
Умен покорный мещанин.

Мой дед, когда мятеж поднялся
Средь петергофского двора,
Как Миних, верен оставался
Паденью третьего Петра.
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой в крепость, в карантин.
И присмирел наш род суровый,
И я родился мещанин.

Под гербовой моей печатью
Я кипу грамот схоронил
И не якшаюсь с новой знатью,
И крови спесь угомонил.
Я грамотей и стихотворец,
Я Пушкин просто, не Мусин,
Я не богач, не царедворец,
Я сам большой: я мещанин.

Post scriptum
Решил Фиглярин, сидя дома,
Что черный дед мой Ганнибал
Был куплен за бутылку рома
И в руки шкиперу попал.

Сей шкипер был тот шкипер славный,
Кем наша двигнулась земля,
Кто придал мощно бег державный
Рулю родного корабля.

Сей шкипер деду был доступен,
И сходно купленный арап
Возрос усерден, неподкупен,
Царю наперсник, а не раб.

И был отец он Ганнибала,
Пред кем средь чесменских пучин
Громада кораблей вспылала
И пал впервые Наварин.

Решил Фиглярин вдохновенный:
Я во дворянстве мещанин.
Что ж он в семье своей почтенной?
Он?... он в Мещанской дворянин.
* *
Сто лет минуло как тевтон
В крови неверных окупался;
Страной полночной правил он.
Уже прусак в оковы вдался
Или сокрылся и в Литву
Понес изгнанную главу.

Между враждебными брегами
Струился Неман; на одном
Еще над древними стенами
Сияли башни и кругом
Шумели рощи вековые
Духов пристанища святые.
Символ германца на другом
Крест веры в небо возносящий
Свои объятия грозящи
Казалось свыше захватить
Хотел всю область Палемона
И племя чуждого закона
К своей подошве привлачить.

С медвежьей кожей на плечах
В косматой рысьей шапке с пуком
Каленых стрел и с верным луком
Литовцы юные в толпах
Со стороны одной бродили
И зорко недруга следили.
С другой покрытый шишаком
В броне закованный верхом
На страже немец за врагами
Недвижно следуя глазами
Пищаль с молитвой заряжал.

Всяк переправу охранял.
Ток Немана гостеприимный
Свидетель их вражды взаимной
Стал прагом вечности для них;
Сношений дружных глас утих
И всяк переступивший воды
Лишен был жизни иль свободы.
Лишь хмель литовских берегов
Немецкой тополью плененный
Через реку меж тростников
Переправлялся дерзновенный
Брегов противных достигал
И друга нежно обнимал.
Лишь соловьи дубрав и гор
По старине вражды не знали
И в остров общий с давних пор
Друг к другу в гости прилетали.

***
Он между нами жил
Средь племени, ему чужого; злобы
В душе своей к нам не питал, и мы
Его любили. Мирный, благосклонный,
Он посещал беседы наши. С ним
Делились мы и чистыми мечтами
И песнями (он вдохновен был свыше
И свысока взирал на жизнь). Нередко
Он говорил о временах грядущих,
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
Мы жадно слушали поэта. Он
Ушёл на запад — и благословеньем
Его мы проводили. Но теперь
Наш мирный гость нам стал врагом — и ядом
Стихи свои, в угоду черни буйной,
Он напояет. Издали до нас
Доходит голос злобного поэта,
Знакомый голос!.. Боже! освяти
В нём сердце правдою твоей и миром,
И возврати ему…
10 августа 1834