«Величайшими среди прочих», теми, кто объединился «вокруг всего великого», были для Н. С. Арсеньева, философа русской культуры, оригинального мыслителя русского зарубежья, славянофилы и Ф. М. Достоевский. Николай Сергеевич унаследовал их учение.

Как и многие эмигранты, он считал себя находящимся «не в изгнании, а в послании», стремясь, с одной стороны, донести до западного читателя «духовные основы русского народа», с другой, укрепить духом своих соотечественников, «сохранить непрерывность и духовную традицию» русской культуры, особенно среди молодого поколения, и донести ее до, как писал Арсеньев, «восстановления свободной России». Он был из тех, кто горел «атмосферой служения России», был глубоко верующим православным человеком, и «соборную» жизнь рассматривал как сокровище, драгоценный дар свыше.

Славянофилов и Достоевского он представляет нам неустанными борцами в «изображении и укреплении духовного» (3. с. 3, перевод указанной работы Н. Арсеньева с немецкого автора статьи). В первой трети прошлого века Арсеньев отмечает, что все больше видят в русском человеке духовного проводника благодаря, с одной стороны, титаническим образам Достоевского, и с другой - благодаря «расцветающему, приобретающему все большее значение, добирающемуся до глубин учению о Соборности».

И как актуально звучат слова Арсеньева сегодня, когда российское сообщество мучительно ищет объединяющую национальную идею: «Настоящее время может рассматриваться как пограничный период в развитии русского народа и также его умственной жизни: многое проверилось изнутри через бесконечные, тяжелые страдания и испытания временем и через то, что русский народ испытывает теперь, при этом многое сморщилось, обрушилось – радикальная интеллигенция  была приговорена ее умственным сыном, большевизмом, это духовно-исторически уже незначительно - „ развеянные осенние листы "!); но большие художники русской литературы, как Достоевский,  живут  старой, вечно-новой и вечно-свежей красотой» (3. с. 9).

Понятие славянофилы, по Арсеньеву, выходит далеко за рамки той или иной литературной или социально-политической группы. Славянофилы попытались воздействовать на всю культурную жизнь, все духовное образование, «не только национальное, а в первую очередь, исходящее из духа православной церкви, которая дает высокое обоснование и полноту жизни, истинное познание”.

 И отсюда рождается идея целостности носителей духа, «живое единство».

 «Мы знаем, - писал Хомяков, - кто спасен будет, будет спасен в церкви, как ее член, один с другими членами… Если рука говорит, что она не нуждается в крови всего тела, и что она свою кровь телу не даст, то рука отсохнет. Кровь церкви – это молитва друг за друга и ваш дух - хвалебная речь господу».(3. С. 14) Идея соборности, по Арсеньеву, – это не внешний авторитет, это  наша собственная, более высокая жизнь. Каждый отдает себя целому, каждый молится за другого..  И эту веру Арсеньев называет учением радостного, освобождающего звучания. Здесь он обращает внимание на взаимосвязанность понятия целостности и свободы. Он считает, что личность Хомякова и его учение влияло на религиозно восприимчивых людей истинно освобождающе. Свобода и любовь являются высшим выражением органической целостности. «Выше всего любовь и единение"… (1. с.93). Дух Любви - это и Дух Свободы. Идея "соборности" славянофилов позволяет совместить провиденциализм с активностью человека (4). "Свобода и вместе с тем единство в любви – это центральное и основное следствие, согласно вере и миросозерцанию Хомякова" (2, c. 18).

Будучи духовным наследником славянофилов, Достоевский подчеркивал, что только свободный человек может обращаться к Богу и только свободная любовь человека жаждет Бога. Как говорит Христу Великий инквизитор из легенды в романе “Братья Карамазовы»: «Ты возжелал свободной любви человека».

Говоря о распрях церкви и государства, об этом же писал в 1908 году Н.Бердяев: «Позорны те страницы христианской истории, когда христианство пыталось стать принудительной земной властью. Историческая церковь, отвергшая свободу совести, заражается духом инквизиторским» (5. с. 221). 30 лет спустя Арсеньев разовьет эту мысль, не утратившую своей актуальности: «Внутренняя свобода человека - это незаменимое добро: если он потеряет эту свободу, он потеряет его человеческое достоинство. Поэтому несправедливы и будут всегда несправедливы коммунистически-социалистические планы осчастливения мира, которые не учитывают эту самую внутреннюю потребность человека, и хотели бы все человечество превратить в большое, серое стадо. Никакие материальные блага, никакая внешняя состоятельность никогда не сможет заменить человеческую свободу, непреодолимое стремление сердца к более высокому, свободное действие созидания» (3. с. 44). Обращаясь к творчеству Достоевского, Арсеньев отмечает, что религиозное общество у писателя - это «свободное общество любви. Это идеи Хомякова о церкви (также и Достоевский внутренне почитает церковь, и это глубоко чувствующий сын церкви), это смысл легенды о Великом инквизиторе» (3. с. 45).

Любовь славянофилов к народу Арсеньев сравнивает с любовью старых пророков: «так пророки любили свой народ - высокой любовью, они хотели связать его в первую очередь свято, справедливо, с богом». Национальная идея славянофилов, - отмечает Арсеньев, - в служению божественному, высокому, тому, что выше, чем народ; и вследствие этого служения станет также и народ свят; это христианский идеал.

Истоки славянофильства Арсеньев видит в том, в них встречаем мы очень высокую западную культуру. Духовные  руководители движения - Хомяков, братья Киреевские, Аксаков, Самарин, Кошелев - все происходят из самых образованных кругов русского дворянства. Большинство славянофилов впитали в себя с детских лет самые хорошие плоды западноевропейской культуры, особенно в области гуманитарных наук. Они читают, говорят и пишут на трех-четырех современных им языках, и это кроме родного языка. У Петра  Киреевского в его библиотеке были книги на 16 языках. Это большие знатоки старых языков и литературы, большие знатоки западноевропейской  литературы. Но особенно сильно повлияла на них, считает Арсеньев, немецкая философия. Иван и Петр Киреевские слушают лекции Шеллинга, Иван, кроме того, Шляйхермахера и Гегеля. Они знакомятся с Францем Бадером, они изучают письма Шеллинга и Гегеля, также хорошо известны им романтики, очень сильно на них повлияли Геррес, Шлегель, братья Гримм и интерес романтиков к народности, к народной поэзии. При этом, говорит Арсеньев, все же славянофилы ясно понимали противоположности в общем духовном развитии современной им Западной Европы.. Они чувствуют западноевропейскую культуру как рационалистически созданную, но сами глубоко погружены  в жизнь церкви.

Чрезмерность любви к народу Арсеньев объясняет как реакцию на пренебрежение, презрение к своему, местному, на презрение собственного народа со стороны более высоких европеизированных слоев.

 «Таким образом, - пишет Арсеньев, - мы видим, что в славянофилах соединились прекрасным органическим способом две тенденции: высокое участие в достижениях западноевропейской культуры и тесное духовное объединение с собственным, народным, и в первую очередь, с почвой высокой умственной жизни русского народа – православной церковью» (3. с.24). Он отмечает также теологическую эрудицию славянофилов, их близость с греческими отцами церкви, с аскетической литературой православного христианства. Они, например, особенно заботились об Оптиной пустыни, которая повлияла на братьев Киреевских и на других славянофилов, позже также на Достоевского).

В личностях славянофилов Арсеньева привлекает высокий духовный и нравственный уровень, поэтому он убежден, что их влияние не умирает в глубинах духа, а растет дальше „ они двигают следующую эпоху, так как их современники еще не созрели».

В чем обнаруживает славянофильское движение многочисленные слабости и недостатки? - задает вопрос Арсеньев. В первую очередь, это односторонняя идеализация прошлого, которое, к сожалению, было богато на внутренние распри, на слишком человеческое. Недостатком славянофилов Арсеньев считает видение «в перекошенном, неуместно идеализирующем свете пресловутой, роковой общности крестьян (общине) с ее аграрным коммунизмом, (3. С. 27) «который сильно препятствовал личной инициативе крестьянина». Но, с другой стороны, пишет Арсеньев, славянофилы ясно увидели пагубность и унизительность крепостничества и боролись против него.

По мнению Арсеньева, оценка западноевропейской культуры со стороны славянофилов не всегда справедлива, «так как была односторонне-полемической». И, тем не менее, Хомяков называет запад „ страной святых чудес” и «тоскует по братанию народов  в большом организме тела Христа“. Его любовь к собственному народу не мешает его величественному мировоззрению: любовь к человечеству у нас получится только, если мы сначала полюбим особенно близкое нам. При этом патриотизм славянофилов и даже их церковное учение получает иногда немного шовинистически-бездушный привкус, не всегда, но иногда. Это недостатки, и это все отступает перед огромным духовным делом славянофилов, когда говорят они о «целостности - об органической целостности всех сил, всей деятельной сущности человека, в которой он нуждается, чтобы истина восторжествовала» (3. с. 28).

Достоевский своим мировоззрением оказался внутренне в самой тесной связи со славянофилами, которые ощущали свое дело не только как глубоко-национальное, русское, но также как всемирное. Об этом говорит, например, Хомяков в письме Самарину: „ Мы должны знать, что никто из нас не доживет до урожая и что наша духовная, даже монашеская работа вспахивания, посева и прополки является не только русской, а всемирной работой ".

Эту всемирную работу, по Арсеньеву, продолжил Достоевский. Писатель, как и славянофилы, глубоко укоренен в своем народе, он «тоскует по успокоению, озарению, по тому, что свято, тому, чему хотел бы преклоняться“. И он приходит к уравновешенности, к умственной зрелости, к спокойно-достойному, мягкому соблюданию меры и одухотворению. Почему? Как? «Это есть у нас  в аскетической традиции церкви, - пишет Арсеньев, - и в глубокопогруженной в церковную жизнь народной душе». Такой спокойно-мягкий и умеренный образ старого „Странника",  Макара Ивановича в "Подростке"; так освещен, но еще более захватывающе, образ старца Зосимы - они так живо, так верно написаны, простые и возвышенные образы, волнующие другой чрезмерностью – чрезмерностью самоотверженной, отдающей, смиренной любви. „ Любовное смирение - это огромная сила," - эти слова старца Зосимы высвечивают из личности самого Достоевского.

«Из этой горячей любви этой сильной личности к его народу и к его отечеству он будет иногда по отношению к другим народам односторонне-ироничен и несправедлив» (3. с. 48). Но его завещание - известная захватывающая Пушкинская речь, которую он держал за полгода до своей смерти, полностью пронизана большой всемирной точкой зрения о взаимопонимании народов. Высокое предназначение его народа он видит в том, чтобы вызывать это взаимопонимание, принимать души других народов братски. Эта всемирная, всечеловеческая широта духа - особенность гения Пушкина, так как он глубоко, по-настоящему был русским. Поэтому  Пушкин - явление "пророческое".

То, что сказал Достоевский о Пушкине, говорит и о Достоевском, и его миссия, его предназначение - "пророческое".

Арсеньев в речи «Внутренний смысл творчества Достоевского», произнесенной в Кракове 15 марта 1931 года (1. 82), выделил три темы в творчестве и мировоззрении писателя. Первая – это отношения западников и славянофилов и отношения русской народной жизни к Западу. Отмечая ряд колебаний Достоевского в сторону национализма, он останавливается на понимании писателем вопроса, что такое истинный русский и в чем его призвание? Ответом явились слова Версилова из «Подростка», о том, что истинный русский и есть истинный европеец, а призвание русского и русской культуры в духовном «сроднении со всем лучшим, самым ценным, что есть в западной культуре». Призвание русского человека берется под углом вселенскости, христианского универсализма. «Хомяковское учение о вселенскости жизни церкви и о призвании русского народа быть глашатаем этого братского вселенского единения силою духа Божия прорывается в речи Достоевского. (1. 83).

И хотя, по мнению Арсеньева, тут много утопизма и идеализации, Достоевский стремится во всяком случае к преодолению розни и борьбы направлений в высшем синтезе. Но эта роль вселенского служения возможна лишь тогда, когда в душе русского народа произойдет победа светлого начала над темным. И эта проблема глубокого дуализма в русской душе   - это еще одна тема, которую выделяет Арсеньев в творчестве Достоевского.

Дикости, разнузданной карамазовщине противопоставляется жажда святости, преодоление темного начала силою перерождающей любви. Арсеньев пишет: «Преодоление злого, бесовского хаоса высшим, исцеляющим, просветляющим началом -– силою Христовой – вот что предстает пытливому взору Достоевского, когда он думает о будущих – может быть – трагических судьбах народа в «Бесах». Исцеленный от бесов больной – наша Россия – поясняет Степан Трофимович, «сядет у ног Иисусовых... и будут все глядеть с изумлением…» Это преодоление темного начала светлым в душе народа возможно лишь силою свыше» (1. 85). И третья тема, «самая мировая», которая господствует над всем, вопрос о зле в мире, можно ли с этим злом совместить веру в Бога, можно ли вообще верить в Бога. Эта проблема мучила всю жизнь Достоевского, мы знаем о муках его героев. Он ощущал как ужас безбожие и бессмыслицу в таком случае мира и жизни. Его голос звучал от имени страдающего человечества к Богу и требовал ответа и правды.

Арсеньев пишет: «Ответ дается Достоевским – в тайне Креста. Бог открывается не только в гармонии и грядущей славе, но Он снизошел в глубину страдания. Крест Христов есть ответ на проблему зла и страдания мира.. Об этой реальности свидетельствовал и Достоевский» (1.с.31).

В заключение своей речи о Достоевском в Кракове, Н. Арсеньев, отмечая идею соборности и целостности, «пророческое» в учении славянофилов и творчестве Ф.М. Достоевского, сказал о них как о «просветлющих мир». Он обращался не только к своим современникам. И сегодня мировоззрение Н.С. Арсеньева, его служение России, понимание им русской культурной традиции, прорастающей новыми побегами в каждой сменяющейся эпохе, является нам бесценным, просветляющим даром.

Литература.

Арсеньев Н.С. Из жизни духа. Варшава. 1935.

Арсеньев Н.С. О некоторых основных темах русской религиозной мысли 19-го века // Русская религиозно-философская мысль ХХ века. Питсбург 1975.

N. Arsenjev. «Die russische Literatur der Neuzeit und Gegenwert in ihren geistigen Zusammenhängen». – Mainz, 1929.

А.П. Лысков "Завет целостного духа"(А.С. Хомяков в оценке Н.С. Арсеньева).

Н.А. Бердяев. Духовный кризис русской интеллигенции. – М.: «Канон плюс», ОИ «Реабилитация», 1998.