Целью данной работы не является фронтальное обсуждение старейшего и необъятнейшего вопроса о структуре мира в различных философских системах, в позициях христианства или хотя бы одного Православия.
При избранной теме статьи, обширной и непростой, я остановлюсь лишь на категории мира в творчестве философа русского зарубежья Николая Сергеевича Арсеньева (1888-1977), прежде всего, как мира духовной жизни человека, направленного к Богу, понимания им смысла мира и мировой истории, как «воплощенного Логоса Божьего», личной позиции самого исследователя, отличавшегося «сопрягающим» мышлением, устремленным на «Преображение жизни и мира», разделявшего экуменические убеждения, постигавшего мировую культуру как совокупность дружеских подобий.
Раскрывая мир духовной жизни, философ указывает «на чувство укоренности в Божественном. То, что мы называем духовной жизнью, лишь обозначение для жизни, воспринимаемой как самораскрываемая реальность, встреча с Богом как с живой, любящей личностью» (1. С. 279). В статье «Франк как мистик», мыслитель указывает на то, что «источник всей положительности нашего бытия – это принадлежность нашего «Я» к всеобщей почве, к сверхмерной первичной реальности» (1. С. 279).
Рассуждая о структуре мира, Арсеньев видит в нем огромное величие: «Ощущается и познается нами – хотя и в весьма несовершенной степени – стройная, сложная, раскрывающаяся нам во все новых захватывающих горизонтах структура мира… В этих круговых вращениях электронов, в этом огромном напряжении и устремлении сил, из взаимодействия которых рождается то, что мы называем материей, - здесь есть не только захватывающий зов глубин, уходящих в бесконечность, но красота и планомерность, поражающие наш ум. Мы начинаем понимать слова о Премудрости, лежащей в основе мироздания, подобно тому, как эту Премудрость разумел автор книги Иова и авторы псалмов, когда они восхищались величием Божьим» (2. С. 30).
Хотя подобные рассуждения носят профетический характер, как пишет исследователь наследия Арсеньева Р. Плетнев: «Это профетизм не религиозного фанатика, а углубленного ученого-богослова и тонкого мыслителя, пытающегося философски осмыслить пласты христианского мира» (3. С. 48).
Особенность русской философской мысли в том, что она исследует не просто определенность человеческого бытия в мире, а значимость и смысл этой определенности. Анализируя связь идей средневековой западной философии с русской философией серебряного века, С.С. Неретина обращает внимание на «коренящуюся в первоначалах христианства и именно в образе Христа идею личности как прорыва из истории в чисто экзистенциальное бытие» (4. С. 25). «Я» становится в русской философии образом мира, микрокосмом, в котором скрещиваются все существенные связи бытия.
«Смысл нашей жизни и смысл мира, - пишет Арсеньев в книге «О жизни Преизбыточествующей», - в направленности нашей к Нему и Его снисхождение к нам. Тайна мира – это не холодное, подавляющее нас, безучастное Величие мирового процесса, а живой, любящий нас Бог, наш Отец, который на небесах, открывшийся нам в сыне любви Своей» (5.с. 14).
Вслед за такими исследователями, как Г.С. Сковорода, В.Ф. Эрн, В.В. Зеньковский, Н.О. Лосский, Арсеньев рассматривает индивидуальность как тот образ мира, который человек должен увидеть и создать в себе, не просто микроскосм, но внутренний человек, постигающий свое сердце, обретающий целостность, «оформляющий» самого себя в этой связи с миром, свободно выбирающий самого себя и мир.
Смысл истории мира, по Арсеньеву в свете истинном, вечном, а смысл жизни человека в любви к этому свету, в служении тому, что «не проходит». Центр истории мира – «воплощенный Логос». «В Логосе любовь Божья, закон и задний фон бытия мира. Приобщение к Богу – «касание к совершенной полноте бытия». Арсеньев считает, что существует смысл и закон творения как жизни мира, так и жизни человека. В античном сознании Логос воспринимался как бинарная оппозиция: правопродок – хаос, в христианской культуре – это императив, взывающий к творчеству и совершенствованию социального порядка. «Слово Божье, по глубочайшему убеждению Арсеньева, есть центр истории мира. К нему сходятся и расходятся все лучи. В Логосе все обетования Божьи, в нем осуществляется план Божий о мире. В Логосе решающим образом раскрылась и вошла в мир воплощенная Любовь Божья – основоположный закон и «задний фон» бытия всего мира. История духовных поисков человечества -–это непрерывное искание реального, «подлинного» бытия. Это жажда Христа» (10. С. 69).
Понятие мира рассматривается Арсеньевым и как тишина, «необходимое условие для творческого воздействия и созревания души». «Молчание – вот что нам нужно, - говорит он в книге, посвященной анализу русской классической литературы, - смиренное наблюдение и слушание жизни. Нужно внимательное искание, раскрытие и запечатление в сознании ценности и смысла как индивидуального, так и всей жизни в целом» (6. S. 46).
Арсеньев, в отличие от Бердяева, настойчиво говорит о ценностях ближайшего рассмотрения окружения человека (дом и семья, религиозно-просветленный быт). «Мир семьи» для Арсеньева – исток вдохновляющей и облагораживающей силы. Мир Православной церкви, где различные устремления русского народа нашли свое обуздание и просветление, тесно взаимодействует с миром семьи. Здесь философ рассматривает обрядовое благочестие как идеал духовного благообразия, где земная жизнь освещается отблесками вочеловечивания Божественного слова. Философия родительского благословения – это связанность с великим потоком жизни Церкви. Семейные православные обряды – это символы освящения жизни. Его концепция дома, семьи, просветленного быта носит всечеловеческое содержание.
Библиотеки – это особая сфера духовной жизни. В книге «Дары и встречи жизненного пути» он вспоминает благотворное влияние домашних библиотек.
Анализируя творчество А.С. Пушкина, Арсеньев говорит о религиозности его творчества как о религиозности смиренной, иногда глубоко кающейся, умиренной и смирившейся просветленности. Эта глубокая умиренность проявилась именно в творчестве, не всегда в жизни, часто это просветленная и примиренная грусть. Здесь Арсеньев использует понятие умиренности как ступень к высшему миру.
Миропонимание Арсеньева, чуждое утопизму, окрашено в традиционалистские тона: «глубины духа» становятся достоянием человека, поскольку она питали «творческую жизнь» его предков.
Культурное и религиозное преобразования жизни – это и есть в философии Арсеньева реализация подлинного существования, чтобы выявить внутренний первичный свет человека, выводящий его из величайших кризисов. Мир – это возможность проявления индивидуальности человека, сознающего могущество Бога и свою ничтожность, но ощущающего бесконечное снисхождение Бога к человеку. Мы творим на со-творении, с направленностью к Богу.
Позиция личная Арсеньева – это позиция мирно-традиционалисткая. Его мышление не альтернативное, а «сопрягающее», он стремится сблизить эпохи и культуры, найти родство всего и вся в жизни человечества. И его жизнь и творчества пронизаны энергией объединения наций, конфессий, регионов, эпох.
Арсеньев постоянно подчеркивал в своих работах болезненность и неплодотворность «разрывов» культурной преемственности из-за войн, революций, несущих духовное оскудение.
Арсеньев неоднократно говорил о любви к миру, которая рождается из переживания прекрасного.
Глазам любви раскрывается духовная сущность людей и явлений. Принцип любви – необходимое основание, снимающее дискурсивные противоречия. Связующим звеном между земным и небесным началом является Красота. В книге «О красоте в мире» Арсеньев утверждает: «Красота может быть, и не «спасет» мира, но она стучится в окошки нашего «Я» и зовет в глубины мира. Красота – это признак присутствия в мире сокровенного смысла, через нее изливается свет с высших планов бытия» (7. С. 139). Философ указывает на «будящее» значение Красоты. Спасение мира – это его Преображение, которое происходит под воздействием Красоты, это не нечто далекое, немыслимо грандиозное, а Преображение мы можем предуготовить нашими поступками, мыслями через Любовь.
Как пишет В.Е. Хализев, «В работах по эстетике Арсеньев утверждает, что красота призвана умиротворять и одновременно пробуждать томление, что ее назначение не только утешительное, но прежде всего «будящее»: прекрасное лишает человека покоя, вызывает душу на активность и «требует ответа». Искусство при этом осознается в противовес кантовской и романтической эстетике, не столько в качестве сотворения красоты, сколько как «схватывание того прекрасного, которое «преподносится душе» самой реальностью, и в этом Арсеньев близок С.Н. Булгакову» ( 8. С. 44)
Арсеньев вводит и разрабатывает такое понятие как «ткань жизни», понятие «мистическая встреча». Это особый тип вербализуемой мистики. Уникальность его понимании культурной традиции как «сознания» в «со-действии» (со-бытии). Прорыв, выход из самости реализуется лишь в творчестве, в акте разумно-мистического постижения. Понимание духовных ценностей – уже участие в живом потоке культурной традиции, это жизнь, полная душевного напряжения и духовного поиска, это школа любви, духовного подвига, мужественного усилия. «Духа своего не угашайте!» – обратился он на одной из встреч с инославными, занимаясь экуменической деятельностью. «Через деятельное христианство мир обретет правду и покой».
Человек, его душа и тело рассматриваются как единый психосоматический организм. Вероучительная система Арсеньева представляет собой целостную сущность (единое), где категории материального и идеального не существуют отдельно и изолированно, а выступают лишь как его различные проекции. И.А. Дорошин, рассматривая восточно-патристическую традицию в наследии Арсеньева, называет ее «пространством диалога», в котором преодолевается дуализм, исходящий от субъект-объектного рассмотрения мира (9. С. 12).
Преображение - одна из главных категорий в мышлении Арсеньева. Культура понимается как преображение «ткани жизни». Социокультурное измерение определяется не столько бытием, сколько его изменением. Культуру Арсеньев видит в единстве традиции и творчества, в синтезе «сопрягающего мышления», в понимании культуры как творческого процесса, «как совокупности дружеских подобий, вариаций надэпохальных и транснациональных.
Разрабатывая концепцию постижения мира не через бинарные оппозиции, а как целостный процесс «Стяжания Духа Святого» по «Лествице» иерархических традиций, Н.С. Арсеньев поднимает проблему абсолютного постижения абсолютной реальности (бытия в Боге), его система содержит в себе возможность целостного видения, которое присуще всей русской философии, и представляет собой микрокосм макрокосма русской мысли в целом.
Литература
Арсеньев Н.С. Дары и встречи жизненного пути. – Франкфрт-на-Майне, 1974.
Арсеньев Н.С. О Логосе Божьем. // Русские философы. Антология. М., 1993.
Плетнев Р. Н.С. Арсеньев // Русская религиозно-философская мысль XX века. Питсбург, 1975.
Неретина С. С. Слово и текст в средневековой культуре. История: Миф, время, загадка. – М., 1994.
Арсеньев Н.С. О жизни Преизбыточествующей. – Брюссель, 1966.
Arsenjev N. Die russische Literatur der Neuzeit und Gegenwart. – Mainz, 1929.
Арсеньев Н.С. О красоте в мире. – Мадрид, 1974.
Хализев В.Е. Н.С. Арсеньев: философ, культуролог, литературовед // Литературное обозрение. 1994. № 1-2.
Дорошин И.А. Восточно-патристические традиции в религиозной философии Н.С. Арсеньева. – Саратов, 2004.
Лысков А.П. „Он чаял преображения жизни и мира“ // Кирилл и Мефодий. Духовное наследие. Калининград: КГУ, 2002.