Лидия Довыденко
Актуальный опыт русского мышления в творчестве Юрия Серба

Знакомство с творчеством Юрия Серба стало для меня одним из самых значительных событий литературной жизни 2015 года. Встреча и погружение с неиссякаемым интересом в его писательский мир, поиск книг этого автора начались с чтения романа «Топот, хохот и тьма», опубликованного в литературно-художественном журнале «Берега», №3 и № 4 за 2015 год. Это роман-ирония, в котором главный герой Александр Вершман, родившийся в Эстонии в 1980 году, кодовое имя которого теперь в неком тайном братстве - Ю-Три, направляется в Россию из США с миссией - выяснить: «Чего нам (им) не хватило для их (нашего) распада? Всё уже ведь было! Теперь – что нам поможет в будущем? Мы должны это понять! Что наши люди там, на месте, делают не так? Проникнитесь этим, брат Ю-три!» «Если бы вы ничего не достигли из предписанного в инструкции, но принесли бы один только этот ответ, со всей определённостью, я бы представил вас к Золотой медали Конгресса». Иначе говоря, Вершман должен привезти ответ на этот вопрос – и возможный отчет, в чем тайна русской души.
Второе задание состоит в том, чтобы узнать «о начинке их (нашего) первого лица... Верит ли он в Бога?.. К сожалению, узнать об этом невозможно. А если бы узнать наверняка, что это только поза, нам удалось бы сэкономить полбюджета Соединённых Штатов!..»
Вершману предстояло пересечь территорию Российской Федерации с Запада на Восток в качестве политобозревателя и «посла доброй воли». Это интригующее начало заставляет читателя припасть к роману и не выпускать из рук до завершения чтения.
По прибытию в Россию, тайный агент США погружается в стихию, где каждая сфера жизни так многослойна, многоэтажна, с тайными лабиринтами внутри, незаметно иерархична, так разнопланова, с «ручным правлением», но с множеством ниточек взаимовлияния, взаимозависимости. Например, федеральный министр внутренних дел должен был «в каждом случае решить систему уравнений политической алгебры: есть ли «событие преступления»; если да, то кто его совершил, в целях ли собственных или неких третьих сил; преступника ли надо искать или кандидата на эту роль; наконец, не в последнюю очередь, не окажется ли вся эта работа вторжением в чужую компетенцию, потому что в компетенцию «внутренних органов», которыми ведал министр, не входили интимные секреты государства».
В романе мы видим срез жизни в столице и в глубинке, увлечения, хобби, всевозможные оценки государства: «всё не мог решить, является ли нынешнее государство «керенщиной» наоборот – после керенщины Горбачёва... Впрочем, патриоты в Интернете именуют режим четвёртой или пятой Смутой», оценка журналистики: «это саранча, они, от передозировки демократии, из любой мухи слона сделают, на всякий плевок налепят страшный заголовок. И что имеем? Читатель и зритель теперь сопереживают... бандитам, проституткам, педерастам», бесконечные новости об атипичной пневмонии во время действий США в Афганистане, о птичьем гриппе – хозяйничанья американцев в Ираке-Иране, «изучал историю французских спецслужб, предавался йоге, коллекционировал старинное оружие», меткие замечания: «ибо чем может торговать российский пенсионер, если не остатками собственного благосостояния?»
Вершман берется за выполнение казавшегося ему простым задания, потому что «он пришёл к выводу, что знаменитые супербогачи, прежде чем стать знаменитыми, стали просто богатыми. Теперь же, в информационную эпоху, появился новый способ разбогатеть: сначала стать непомерно знаменитым. Но эта публика – спортсмены, актёры, путешественники, иногда учёные, изредка писатели – даже близко не могли подойти к уровню классических супербогачей: у тех состояния были заоблачны и незыблемы, за пределами атмосферных бурь. Слава и деньги были составляющими власти, но Вершман для себя определил, что слава ему милее денег, что деньги должны прийти к нему через славу – а их уже увенчает и некая степень власти над людьми». Он размышляет: «Быть императором Наполеоном – или быть Ротшильдом, ссужавшим императора деньгами? Любая из этих ролей была для Вершмана равно соблазнительной, но его устроила бы и третья: быть тайной для всех и вся, но чтобы от него зависело всё и вся».
Оказавшись в России, он задает интересующий его вопрос, верит ли в Бога президент России, и получает ответ, что «если президент – то только Российской Федерации, если России – то царь».
Параллельно путешествию в Сибирь Алекса Вершмана разворачиваются события жизни Ивана Колобордько, майора милиции. Если Вершман скользит по верхним эшелонам власти, встречается с теми, кто при власти, с руководителями всевозможных общественных организаций, с теми, кто при должностях, то Колобородько ищет смысл в жизни, где происходит воровство детей, где сверху донизу непрофессиональное начальство, где «награждают непричастных», где наружка, прослушка, финансисты, сатанисты, шахидки, сциенцисты, поклонники автора бестселлеров из Бразилии Каку Жервезу, клубы эзотерики, адвентисты, неговисты, сайентологи, свидетели Иеговы и многие-многие язвы и родимые пятна демократии.
Благодаря встрече со старцем-филологом Николаем Федоровичем Совертинским, в беседах об исповеди, тайне покаяния, венчания, Божественной Литургии, о Божественной Любви и прощении, о молитве Анастасии Узорешительнице (от «узы решать, разрешать, развязывать») Иван Колобородько обретает православную веру, семью, душевную гармонию и способность защитить то, что ему дорого.
Вершмана раздражает в России все: от газонов с одуванчиками, от луж на дорогах – до разговоров, что в России красивые женщины, а мужчины умеют воевать и побеждать, что главная черта русских – презрение к деньгам. Он скептически встречает слова американца Брэдшоу, что когда поет казачий хор, его слушает Бог.
Алекс Вершман, встретив в Сибири русскую девушку Надежду Рюхину, воспринимает ее как сказочную царевну, но терпит жизненное крушение, обнаружив, что тайну ее красоты, ее голоса, ее самодостаточности ему никогда не разгадать, и вся миссия его – невыполнима. «Генетическая идентификация» России невозможна – эти слова иронически обыгрываются в романе, как невозможность понять душу русских сказок, пословиц и поговорок.
Юрий Серб – мастер диалогов, художественных деталей, построения раздумий героев, четко обнажающих разницу в способе мышления его положительных и отрицательных героев, в построении их речи. Бросается в глаза безукоризненный русский язык в устах Николая Федоровича и у Нади, чуткость и ласка в сочетании с трезвенностью в словах Марии. Он глубоко проникает в психологию своих героев, раскрывая сущность личности через поступки, например, Вершман помчался в Москву, не навестив могилу своего отца, хотя имел такую возможность. Или встреча Вершмана с председателем ассоциации региональных и местных СМИ – пучеглазой женщиной: «ноль утонченности, верх вульгарности», которую он обучает смелее называть в СМИ словом «активист» хулигана, диссидента, тунеядца, блогера…, более щедро характеризовать нужных людей экспертами, философами, политиками.
Когда читаешь Юрия Серба, не верится в то, что поезд наш мчится с неисправными тормозами, и думается, что пока в мире есть такие писатели (а «писать – не значит ли спасать»), мы будем помнить о России, о выходе из перестроечного морока, о сохранении тайны души, о живительной силе Православия, о Божественной Любви.
Прошло немного времени, и писатель из Петербурга Александр Медведев, родом из Калининградской области, привез мне в Калининград книгу от Юрия Серба «Речка Нача» с четырьмя повестями и обрамляющими их двумя рассказами. И я провела чудные дни за чтением этой великолепной книги о современной России. Прежде всего, поражает, потрясает повесть «Речка Нача», принадлежащая к тем редким сейчас произведениям, что не отпускают после прочтения, а снова и снова притягивают к себе полнотой жизни и размышлений о современной сущности русского человека на вселенских просторах его души. И как же радостно встретить автора, который говорит тебе своими произведениями, что ты не один, не одинок в любви к России, в своем оптимизме по поводу судеб Родины, по поводу пробивающихся свежих нежных ростков великой православной традиции после гибельной перестроечной волны дикости, вандализма, варварства, воровства и грабежа на пространстве бывшего Советского Союза. Мне импонирует в творчестве Юрия Серба погружение в мир его героев, как, например, в мир внутренней жизни фронтовика Ивана Крепилина – единственного мужчины, вернувшегося в деревню после войны. Вначале как читатель ты с недоверием относишься к его согласию, при любви к жене, участвовать в осуществлении мечты одиноких женщин села в продолжении рода и появлении на свет детей. Но Иван Крепилин, как выясняется, имеет немало реальных прототипов в послевоенных деревнях. Поражает его бережное отношение к жене, прощающей и понимающей, к односельчанкам, к мировоззрению предков и потомков, его трепетное и покаянное обращение к Богу, его любовь к природе, и вместе с ним ты как будто паришь над просторами речки Начи. Крепилин находит поддержку среди жителей деревни и восстанавливает разрушенную часовню Святой Параскевы, и на наших глазах происходит словно восстановление человеческого организма после долгой болезни, возникает радостное ощущение восстановленной связи ушедших и будущих времен.
Книга «Речка Нача» открывается рассказом «Священный Босфор». Живя на берегу Калининградского морского канала, о котором мне довелось написать две книги, плюс «Водные пути», книгу о речных каналах и шлюзах на территории Калининградской области, куда вошло немало историй хождения по водным путям, я очень трепетно отношусь к жизни на побережьях, к каналам, проливам, шлюзам и гидротехническим сооружениям, а также к людям, которые к ним причастны.
Юрий Серб описывает жизнь на берегах пролива Босфор с позиций русского человека, которому ведома история этого уголка планеты – родины Православия. Стамбул он называет его прежним именем – Константинополь, а также – Царь-Град, и отсюда понятно, почему Босфор получает эпитет священного. С уважением говорит писатель о республике Ататюрка, чьи реформы привили османам почтение к национальным традициям, национальной культуре и истории: «Когда в турецкой школе поют гимн, то турки на улице застывают, как вкопанные». Увы, храм Святой Софии лишен креста, но ноги сами несут туда русского человека, на ум которого приходят бесконечные сопоставления с жизнью в России. Он видит в Турции тележки старьевщиков и торговцев, танец живота по телевизору, дубинки полицейских, направленные на феминисток, слышит «турецкую оперу» из громкоговорителей на минаретах и жалобы его турецких коллег по работе в порту, что не могут концы с концами свести.
И автор делает вывод, что и «у нас концы не стыкуются – ни в политике, ни в экономике, ни в приспособлении, ни в сопротивлении». Но турки вызывают симпатию своей настырностью в расспросах и обращениях.
Из конца в конец пролива снуют грузовые суда, крупные лайнеры, военные корабли – натовские, а иногда и российские. Нет Османской империи, и нет Российской, которую «не завоевывали, а осваивали», империи нет, а территория осталась, а также мечта о возрождении флота России, и, главное, стойкость, юмор повествователя, разделяемые читателем.
Повесть «Когда вас трое…» многозначна. Кто эти трое? Полковник, его мама, которую он помнит и воспринимает святой женщиной, и мама другая, в нынешнем состоянии здоровья, не узнающая сына? Она была когда-то мудрейшей женщиной: «беззаветная мать, безропотная жена директора школы», «вечная труженица, в старости наказана: Бог лишает разума». Действительно ли болезнь – наказание? Теперь она все время в беседах принимает сына за кого-то другого. Если наказание, то не за его ли грехи? А если это высочайшая милость в «такие времена»?
А может быть, трое – это полковник, его мать и тот, кто убьет полковника из окна турбазы, стоящей напротив его дома? А может быть, трое - это полковник, убийца и тот полковник, другой, кого убивают, у кого мысли идут к осознанию своей греховности?
Полковник размышляет о тех, кто «успел к раздаче …хлебных мест», из бывшего политсостава перекочевал в депутаты думы, кто единорос, кто особист, кто «лицо с усиленным иммунитетом и спецпитанием». «Такие лица более других нуждаются в бронежилетах, - замечает герой повести. – Что же касается уклонения от добрых дел, так ведь нет в уголовном кодексе такой статьи».
Брак распался, и полковник объясняет себе это тем, что не имел благословения Свыше, «не получил венца». А дальше грех неродившихся мальчиков, «трёх несбывшихся сыновей». «Для Чечни что ли бы я их рожала?» - лукаво успокаивала жена их супружескую совесть. Теперь, вспоминая свою жизнь, полковник уже знал, что надо было рожать – «и для Чечни, в конце концов, потому что война – закон мира сего, а потому – и для России, и для спасения души, которая вовсе не поповская байка, вовсе нет».
«Неужто, - спрашивает себя герой повести, - дитя убогих парткомиссий, ты всерьез поверил, что дороже мира ничего нет на свете? А совесть и честь, а мать и Родина?»
Цифра три обыгрывается и через конспиративную «тройку», и евангельское: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я среди них…» В какие бы водовороты жизни ни затягивала судьба русского человека, он возвращается к мысли об Отечестве, непредсказуемости режима и власти, о Боге и собственной душе.
Повесть «Свободу Новому году!» рассказывает о молодых людях, увлеченных политикой, именно она их сближает, но над политикой торжествует любовь. Главный герой, уже так много всего насмотревшийся в жизни, в Рождество узнает о взаимном чувстве, а «ангелы видели со стороны … странный для непосвященных танец…»
Повесть «Агевлиада» - сатира на литературные конкурсы, в которых «пшик надувает всю изящную словесность», где циниками не кажутся, а они такие и есть, где организаторам важно, чтобы было «кучно, прицельно, эпатажно, демократично-хаотично», что выливается в присуждение премий «поварским и мемуарным книгам».
Завершает сборник «Речка Нача» рассказ о молодых людях, детях тех, по ком катком прокатилась перестройка, и молодые люди Ольга и Кирилл выглядят честнее, мужественнее, ответственнее за себя и страну, их встречу оцениваешь как воскресение, воскрешение, вызов, обязательство, и «что требовало защиты и охраны, требовало силы характера».
И, наконец, одно из последних прочитанных мною произведений Юрия Серба «Маштаков и Ротлиф» удивило меня художественным воплощением мысли о разнице менталитетов главных героев Маштакова и Ротлифа. Оказавшись на необитаемом острове после вселенского катаклизма, наступившего конца света, Ротлиф объявляет, что, наконец-то, земля освободилась от ненавистного ему человечества, и теперь земля и все, что есть на ней, в том числе Маштаков, принадлежат ему. И только поняв, что без Маштакова ему не выжить, объявляет его партнером, в то время как Маштаков воспринимает Ротлифа как брата, как слабого человека, о котором надо позаботиться. Это находка писателя в обыгрывании идей братства и партнерства, их живучести, находит оптимистический исход: Маштаков встречает на пустынном острове спасшуюся в кораблекрушении славянку, сидящую на ящике, в котором оказались все необходимые для мужчины инструменты, чтобы построить лодку:
«Она смотрела, как он возится с прочной скобой и с ещё более прочной дужкой замка, не имея ничего, кроме камня в руке.
- Не хочу разбивать сундук со скалы, – сказал Маштаков. – И сундук хорош, и содержимое повредить не хочу!
- Правильно, Коля!
Услыхав своё имя, Маштаков поднял голову и посмотрел на Васи́лиссу глазами, полными слёз.
Она взлетела ему навстречу и оказалась в его объятиях.
- Что, так и начнём всё с начала, да? – шепнула Васи́лисса.
Он уже овладел собой – и ответил в своём духе:
- А как же! Нам, славянам, не впервой!
И тут увидел, с облегчением, слезинку у неё на щеке... Другая капля дождя упала ему за шиворот...
- Бог мой, что за день сегодня! – выдохнул он.
- Воскресенье! – ответила Васи́лисса.
И они неспешно пошли под убыстряющимся дождём в защищённое место. Это было совсем близко».
Одухотворенное творчество русского писателя Юрия Серба позволяет нам наполнить и укрепить сердце оптимизмом. Многое утеряно в России за последние двадцать пять лет, вывезено, разграблено, разрушено, не счесть потерь, но сохранено главное – у нас есть Отечество, не покоренное, родной язык, и есть писатели, такие как Юрий Серб, крепко стоящие на родной почве, православной традиции, будящие в нас чувство единения с Родиной, с величием народа, давшего миру великую культуру.